беру сигарету, редкий случай, давно не курю.
Сердце зимы, января середина и, надо же, оттепель.
И что удивительно – ясное небо, звезды. Их немало, но
мало – в сравнении с небом Азии. Там,
под мириадами звезд, прошлым летом
грабили, жгли, убивали, поливали свинцом
безоружных защитников глинобитных кварталов,
родной махалли, своего
дома. Помню подобное в Фергане,
лет двадцать назад, когда и у нас
безумная, озверевшая толпа
шла с дубинами, утыканными гвоздями, со списками,
где имена
и адреса турок-месхетинцев, и лишь некоторых, немногих
спасли их соседи-узбеки. Больше спасли солдаты,
но здесь, в Киргизии, судя по тексту, милиция и армия
(речь, безусловно, не обо всех) шли вместе с толпой.
Впрочем, что говорить о солдатах, если министр культуры
пишет статью под названьем
«Не надо стыдиться быть националистом»
(он и сейчас министр культуры Кыргызстана, ведь как?).
Ветер поднялся: заиграла,
затенькала, будто далекий приглушенный набат,
выпотрошенный расстоянием до полых,
едва ли не звонких звуков,
бамбуковая подвеска на балконе соседей.
…Всё это слишком страшно, чтоб продолжать писать.
И читать – не осилил и половины доклада.
А утром – вновь улыбаться – гостям, жене, детям,
обнимать их, одевая, готовить на скорую руку завтрак,
повторить несколько раз (как всегда), что я их люблю,
довезти до школы и детского сада, и мчать на работу, и жить,
продолжать жить с этим камнем на сердце…
Но это завтра. Пойду, покурю еще.
Посвящение Стойе и стойкости
Мне снилось будто бы мне снится,
что я встретил на улице Стойю.
Оторопел, развернулся, догнал:
– Anteeksi, oletko Stoya? Oh, sorry! Are you Stoya?
It’s impossible! What are you doing in here?
Can you give me… этот… автограф?
O yes, я нашел CD. Да, можешь писать на нем.
Это моя любимая русская группа «Аукцыон»
и их альбом «Asshole». Напиши, что-нибудь типа
«Love me as you love this music – long and deep». Great!
I’m so happy today!.. И так далее, на каком-то таком языке…
«Что ты делаешь здесь», помнится, я спросил, добавив,
«в этом родимом пятнышке (чтоб не сказать похлеще)
с тыльной стороны дородной Европы». И еще:
«Мне так нравится не только твоя сексуальность, эротизм,
но и открытость, неподдельность, сцены с тобой –
как лучшие стихотворения
из толстой поэтической антологии, то есть –
лучшие из лучших».
Этот сон я вспоминал во сне,
за чтеньем «Ксений» Эудженио Монтале,
и сравнивал их по эмоциональному накалу.
Теперь, проснувшись, не могу понять,
что общего между поэзией Монтале
и белым, снежным телом тонкой Стойи,
как отнести к ней термин «герметичный»,
и как воспеть ее (заметим в скобках, что в ее лице всех
девушек,
но только без излишней и высокопарной патетики,
а так, чтоб всё было понятно: Стойя – порнозвезда,
изученная миллионами мужчин
до самых сокровенных сантиметров
ее почти прозрачной кожи – лучший из объектов
для вот таких, простых, как три копейки, беспафосных
стихов).
Но Бог с ней. Пару слов про стойкость.
Мы знаем в чьем лице она нам нынче предстает. И вот,
пока еще не разразился этот
кровавый рассвет, в огне которого
должны как будто бы исчезнуть
все девушки – кто в тюрьмах, кто на баррикадах, –
так хочется их видеть, смотреть на них и восторгаться,
и трогать, и так далее…
(Тут в скобках: девушки, которые хотят,
чтоб ими восхищались, и посвящали им стихи,
пожалуй, поднимите руки, подойдите после.
Я обещаю накормить, спать уложить, а утром –
снабдить вас красною косынкой,
что вырежу из старой скатерти, бутылкою воды и яблоком –
конечно же, опустошенный, но –
пораженный вашей стойкостью,
готовностью идти до самого конца
за вашу и нашу, как говорят теперь на всех углах, свободу.)
Новое о текстах, организованных с помощью ритма
Он был поэтом и порноактером. Было так интересно
ритм фрикций (акт для прочих вовсе не творческий, но
в его профессии – умение и достоинство неоспоримые)
поверять количеством ударных и безударных слогов. И,
соответственно, наоборот. Он читал – про себя –
строчки лучших своих стихотворений
во время съемок альковных сцен, и – о, да! – заметил,
что безупречность размера
влияет на качество отснятого материала.
Иначе сказать, монтажные ножницы не касались
этих ритмичных длиннот, и сцена тянулась всё дальше
и дальше,
что уже никакой зритель их не выдерживал.
Но если ему, зрителю, хватало терпения –
он вознаграждался в конце сверх ожидаемой меры.
Словно бы зритель в этот момент
был не в маленьком зале кинотеатра класса XXХ,
а на огромном танцполе, где хаус сменяет техно,
и где уже под утро
очередной ди-джей мешает всё в одну кучу, и
включает секретный, давно припасенный семпл
(любимая песня его бразильской подружки),
взрывая осатаневший зал,
вопящий теперь в пять или шесть тысяч глоток.
Да, господа онанисты из маленьких кинотеатров,
вам и не снилось…
Одно смущало его –
этот вечный хлесткий и фонтанирующий финал,
как поэтический прием, давно приелся,
но законы жанра не давали ни шанса на вариации с чем-то
нейтральным, неброским, кончающимся как бы так вдруг,
ничем и никак…
А вчера он решил: на день рождения
он купит себе мобильный диджейский пульт.
Он даже приглядел одну модель
с отличной скидкой и недорогой доставкой на Amazon.co.uk.
Мироощущение в 5.15 по финскому времени
Сегодня ночью я спал, постоянно просыпаясь, или даже
вовсе не спал,
отмечая, как светает за окном при очередной смене позы.
Мне снился Навальный в небольшом северном городе,
он шел и спрашивал по дороге у встречных:
«Эй, друг! Ну, как у вас тут? Не понаехали к вам?
Ничего, много и не приедет:
известно, что 40 % таджикских мужчин живет в Москве,
с ними столько же женщин, еще их дети и старики,
а их президент управляет
российскими пограничниками, больше-то некем».
Дальше мне снился некий поэт, говорящий о похудении и
пройденных без толку километрах,
некий музыкант о приготовлении пищи,
некий литературный деятель об изменении облика среднего
москвича,
некий журналист о закрытии границ на юг
и открытии границ на запад,
или вот старая знакомая, когда-то хипповая поэтесса,
пишущая теперь слепые от ненависти статьи,
ставшая юдо– и гомофобкой,
давно прозревшая кто есть кто в мировом закулисье,
ненавистница либерастов, кощунниц и проч.,
и тут же некая светская львица,
продающая ношеное раз или два платье от некоего кутюр,
и матерящая, спотыкаясь, собянинскую плитку…
Затем я проснулся и долго, долго еще говорил себе:
нужно перестать читать фейсбук,
нужно перестать читать фейсбук, нужно… Нужно читать,
лучше портить глаза и мозги книгами, говорил я себе, а потом
сел, чтоб записать всё это и назвать
«Лента Фейсбука замещает мне сны».
Но вовсе не тебя, любимая, хотя ты мне не снилась.
Коллекционер дверей
Прежде я старался писать стихи, где сексуальность витала бы
(если, конечно, витала бы) в воздухе между строк.
Всё это называлось, к примеру, лирикой
(какое же тошное было слово),
без обсценной лексики, подробностей, нарратива
или там прямой речи героя,
такие, знаете ли, имперсональные тексты.
Но вот она вошла в мою жизнь,
ровно тогда, когда другая вышла,
и я вошел, и потом еще раз, а когда шел – другие
тоже приоткрывали двери,
и в другие войти тоже оказывалось возможным.
Иногда так и говорили: да, заходи, когда хочешь.
Другой раз говорили – только когда нет хозяина, детей
или кого там еще.
Иные прекрасные двери предлагали войти, но
если войти – то навечно:
такие, знаете ли, двери только на вход. Или на выход.
(Замечу в скобках, мне нравились яркие двери,
как в какой-нибудь Индии –
цвета охры, кари, салатные, красные,
сочно-синие, пурпурные, желтые…) А порой
встречались двери, не сознававшие, что они двери, а не часть,
к примеру, стены.
Закрашенные неумолимым хозяином в тон забору.
Или – прибитые столетними гвоздями и пылью, и забывшие,
что такое кого-то впустить. Попадались вполне
знавшие себе цену, но от чванства и гордости позабывшие,
что в иных скоромных местах
порой нужно использовать смазку –
такие скрипучие двери,
которые трудно двинуть туда, и еще труднее обратно,
при всём их внешнем приятстве и лоске.
Встречаются двери, готовые отвориться,
но долго, невыносимо долго ищущие ключи.
Порой такое случается, ну, как с молниями на джинсах.
Бывают такие как моя милая хорошенькая калиточка
на террасе –
ее практически невозможно закрыть на щеколду и
она отдается всем мимолетным ветрам. Я ее понимаю:
обожатель дверей, движения и свободы,
я не сажаю ее на цепь, на замок, на крючок.
И вот порою сижу, читаю книжку или
пишу какой-нибудь стих типа этого и
посматриваю в окно: открыта? ага, ну и пусть.
Ведь когда ваша дверь открыта –
волшебство еще может случиться. Не так ли?! Ну и потом,