как Кавафис однажды сказал:
«Ведь это был бы хоть какой-то выход».
Фантазия на тему черного и белого
Недавно в сети увидел эти чудесные фото:
белый китайский фарфор и на нем муравьи,
тщательно прорисованные немецкой художницей Эвелин
Браклоу.
Скромное обаяние правильных нежных линий,
тонкие носики, изящные ручки, непременные золотые
каемочки,
еле заметная патина, словно покрывшая
(а может и в самом деле покрывшая)
идеальный белый, заключенный в идеальных линиях
едва ль не эльфийских идеальных пропорций и форм.
И на этом прекрасном белом – цепочки муравьев,
и солнце поблескивает на их хитиновых тельцах.
У сахарниц и чайников они облепили краешек горлышка,
словно бы норовя, безрезультатно, подлезть под крышку.
Блюдца цепочки муравьев пересекают деловито и тихо,
либо облепляют единственную, нарисованную в центре
клубничку.
У молочника они слизывают остатки молока на носике,
в сухарнице – подбирают последние крошки на дне…
Всё это можно купить в интернете – от 160 долларов штука.
А мне весь этот фарфор представился в старом белом буфете
с трещинками по вздувшейся местами краске,
стеклянные дверцы которого узорчато разделены
на ромбики и треугольники тонкими рейками.
И стоит этот белый буфет на просторной кухне,
либо на террасе белого дома с видом на море,
и ветер треплет белые занавеси, и
хлопает сохнущее на дворе белье,
делая вслед за порывами замысловатые движения,
почти повторяя знак бесконечности,
и по небу плывут кучевые неспешные облака.
И, конечно, белый блестящий песок –
вниз, от двора и до моря.
Местом может быть Крым, к примеру.
И море может быть черным. С маленькой буквы.
И уже вовсе не день, а вечер, и справа красный закат
изливается кровью в темные волны. В сгустившемся мраке
не видно уже муравьев на посуде –
словно бы даже они, нарисованные,
ушли таки в свой муравейник. А слева,
над изломанным горизонтом Внутренней гряды
Крымских гор,
видны далекие алые всполохи,
и вдруг чувствуешь себя – здесь, посредине –
маленьким и беззащитным.
Наверху, в ярких вспышках – развалины крепости.
То ли это Мангуп, то ли Тепе-Кермен,
то ли и вовсе – Кирит-Унгол,
и ты зовешь – среди шорохов, шепотков и поскрипываний –
негромко и осторожно: «Смеагол? Ты где? Смеагол!»
Потому что и звать больше некого:
лишь муравьи, пауки, шорохи и поскрипывания.
(Жаль, нет ни одного хоббита,
чтоб как-нибудь скрасить сцену,
ни Эвелин Браклоу,
чтоб рисовала нам тут муравьев-альбиносов,
ни мирмеколога[14], который расставил бы всё по местам.)
Некоторые примеры, не имеющие примеров
В одном стихотворении Игоря Котюха упоминается
Анита Экберг.
Нашел ее ранние фотографии в гугле –
прекрасное лицо, такое, что только и сказать «ах!»,
или даже без этого – один лишь глубокий вдох,
настолько глубокий, что перехватывает дыхание…
И тут же ее последние фото.
Да, как говорят, и «в старости есть красота»,
но по фото Аниты Экберг понятно,
что надо оплакивать именно ту ее красоту.
Смотреть, наслаждаться и плакать. Сейчас.
Не женщину, не мужчину, не какой-нибудь водопад,
но то зыбкое и прекрасное, как весна в Фергане
или, к примеру, в Санкт-Петербурге: словно бы
молодое, чуть загорелое тело, едва заметные волосики,
как если после купания провести полотенцем,
и ты ощущаешь вкус персика, его мякоть тает во рту,
а кожица всё еще приятно холодит твою руку, и
с пальцев стекает сок…
Нежный запах весны,
утренней свежести между пятью и шестью –
аромат, который к середине дня станет лишь пылью:
словно бы мы проникли в суть сути
(вслед, к примеру, за монофизитами,
которые определили таки разницу в возрасте Отца и Сына),
или, подобно ритуальному фаллосу –
попали, но попали, однако,
не в то отверстие. Не в то, куда красота.
Или вот хочется замереть эмбрионом,
сгустком, темным клубком в темной тьме,
ничего не касаясь, потому что трудно
стоять, сидеть, лежать: как угодно –
на спине, животе, на затылке, на левом боку,
и вообще – говорить, смотреть, слушать, писать,
касаться
клавиатуры, тебя, сосок ли то, либо иная (любая)
твоя округлость, пусть даже и не округлая…
Эти иеремиады по собственному телу,
медленно остывающему к молодецким забавам,
продолжать больше нечем – и слава Богу! Можно
заняться чем-то еще.
Например, почитать Воденникова,
посмеяться или поплакать
вслед его мнительному и инфантильному герою, затем
взять увесистый том «Ненависти к поэзии»,
набраться ненависти, возбудиться,
включить музыку, сборник «Disco Not Disco»
и дергаться в рваных ритмах того,
что ты называешь танцем –
хиппи, косящий под хипстера в жестких объятьях
пост-панка.
А еще некоторые мои товарищи
помогают мне с легкостью смотреть на вещи:
смотри, они говорят, простота –
она просто в скольжении взглядом.
Вот река, например, она скользит,
и ты скользишь глазами по водной глади.
Но только не пиши про скользкие берега,
пиши про гладь и скольжение.
Так, постепенно, достигается простота и прозрачность.
Впрочем, темные воды и ночь.
Одна (ну, может, не очень) короткая мысль при смене пластинки
Ничто не спасает от яда этого мира –
ни музыка, ни поэзия, ни разговоры с сыном,
у которого пубертатный период и уверенность в том,
что в его-то жизни всё будет не так (это так,
ведь всё различается – у него, у меня – и,
смотря на себя как бы со стороны, я понимаю,
почему он не хочет, как говорит, быть похожим,
но это, черт побери, так похоже, так узнаваемо –
у всех ведь у нас такое бывало с родителями, –
но когда говоришь ему о таких повторениях, они ему
непонятны,
потому что опыта нет, 13 лет, и при этом
он уже практически тот, каким будет, и я не знаю пока
хорошо это или плохо, впрочем,
это будет его жизнь, а мы отвлеклись от темы),
так вот, его устремленность вперед, в позитивное будущее,
никак не совпадает с твоим ощущением,
что всё катится в пропасть;
и если когда-то я плакал,
лишь подумав о том, что солнце погаснет
(это через миллиарды-то лет! но в детстве ведь
жизнь кажется бесконечной)
и что мама умрет, и бабушка, и другие
(да, прабабушка умерла, бабушка умерла,
отец умер, мама жива, дай ей бог),
то позже стал думать, что,
пожалуй, не стоить рожать детей в этот мир,
зачем еще один путь испытаний,
еще одна жизнь, наполненная страданьем (это я, извините,
в 20 лет много читал по буддизму,
думал над смыслом жизни, и бросил,
ничего такого осмысленного не найдя),
а затем, когда дети таки родились, стал пугаться того, что
случится с ними лет через 40–50, когда нефть закончится,
начнутся войны за ресурсы, за воду,
и стабильности мира, который мы знаем,
наступит конец – и что будут делать дети,
дети моих детей, мол, что я наделал? –
но вот, как мы видим, это был еще не предел:
сейчас мы стоим на пороге такой пропасти,
размеры которой совершенно неведомы моим детям
(у меня есть и дочка, но о ней в другой раз),
и многим взрослым, казалось бы, людям,
которые полагают всерьез, что возможна, к примеру,
победоносная локальная ядерная война,
и вот я думаю – почему это так, что с годами
конечность мира кажется такой близкой,
причем обязательно катастрофой,
и в собственной смерти ты видишь, скорей, избавленье,
так как это твой личный, персональный конец –
это как выключить телевизор, лечь спать, ослепнуть
(и не надо мне говорить, что страница твоя на фейсбуке
будет едва ли не вечным свидетельством твоего бытия,
бла-бла-бла, я не про то, не про то, что вовне), потому что
ослепнуть, лишившись при этом и слуха, и речи –
это можно представить, не так ли? – а вот глобальный конец
и возможный, к примеру, постапокалиптический мир так,
как его рисуют фильмы (и выжить в котором
у тебя нет никаких шансов –
тебя одолеют потомки лесорубов и фермеров,
это наверняка) – это совсем не тот мир,
в котором хотелось бы видеть детей, и
жить самому, убирая пластинку с проигрывателя и
ставя новую, меняя тему, как вот, например, сейчас – с
(Don’t worry) If There Is A Hell Below All Gonna Go
Кёртиса Мэйфилда на Supernatural Бена И. Кинга,
потому что тут возникает
идеальное сочетание смены ритма и темпа, но
это уже про другое, об этом уже в другой раз.
На уровне атомов
Приснилась мне девушка, с которой знаком по фейсбуку.
Она пишет стихи, и вообще – исключительно хороша!
По крайней мере, на тех фото, что видел.
Впрочем, писанье стихов и внешность
не гарантируют от бытовой непрактичности и других
минусов жизни вдвоем, но кто о том говорит?!
К тому же, две тысячи километров. И вообще,