Юрий Михайлович АгеевДостоевский
Многих писателей по прошествии времени можно воспринимать лишь в историческом контексте, какими бы оригинальными и передовыми они ни были для современников. Истинные таланты становятся классиками, простые труженики пера забываются, обернувшись персонажами уходящего бытия. И лишь немногие способны встряхнуть, взять за душу через столетия, заставить верить и сопереживать искушённого читателя. Среди этих бессмертных имён — писатель, философ и пророк XIX века Фёдор Михайлович Достоевский.
Раскройте его на любой странице, и жизнь запульсирует сквозь выцветшие строчки, ошеломляя напряжённостью нерва, точностью описания человеческих переживаний. Ничто не изменилось в восприятии мира, разве лишь поблекла словесная палитра нынешнего прагматичного века и многие слова из прошлого видятся теперь, как счастливые находки утраченного…
Отец… Приют на Божедомке.
Пустырь, заросший сорняком.
Поводыри, слепцы, котомки,
Рука с зажатым пятаком.
Здесь всё запомнилось, и будет
Сынишкой желчного врача
Рассказано живущим людям,
Без лжи и шепота, — с плеча!
Рассказчик мал: ему лет восемь.
Но разве мало восемь лет,
Когда о том, что не выносят,
Он знает не один сюжет?
О чем не ведают в салонах
И даже слышать не хотят,
Там, где голубят пустозвонов,
Вдруг загудит его набат.
Он станет притчей во языцах,
Его услышат тьма и свет.
И он иуд увидет в лицах,
Но это будет в двадцать лет.
А нынче голос хриплый, резкий,
Опять клянёт его с крыльца.
И мальчик, Федька Достоевский,
Бежит за флигель от отца.
Карьера канцелярской крысы —
Зарыться в ворохе бумаг,
Жить исправлением описок,
Пугаться взглядов: «Что, не так?»
Не так, как надо, выступаешь
И кланяешься невпопад,
Не так на плане намечаешь
Карьеру, чин и цепь наград.
Трудись хоть до седьмого пота
Над циркулярною горой.
Нам всяких благ сулит работа,
В итоге плата — геморрой!
Очнувшись после перевода
Судьбы Евгении Гранде,
Он поднял взгляд на сырость свода,
На стены в серой наготе.
Но тяжесть нового сознанья
Заныла с рук уйти в тетрадь.
Он только начал воскресать,
Но захлестнуло мирозданье.
Уйти в отставку, как игрок,
Поставив ставку на талант?
А если подведет итог,
Сфальшивит в ноте музыкант?
Не будет денег и жилья,
Иль на худой конец — чердак,
И скажет Жизнь: «Ты — или я!
А вместе нам нельзя никак».
Уйти в отставку или жить,
Вычерчивая путь слуги?
Или туда, где рвется нить
С благополучьем и долги?
Но вот исписаны листы,
И дышит рукопись строкой.
Уйти в отставку, в век мечты
Укрыться и найти покой?
Читатели — народ капризный.
Прочтут, забудут, зашвырнут.
Им подавайте катаклизмы,
Убийства, страсти, но не труд.
Труд в канцеляриях приелся,
Рабочих выжал в куль костей,
И этот адский день терпелся
За том бульварных повестей.
Там было всё красивей, лучше,
И даже в царских кабаках
Читали книги о Гаркуше,
Парижских тайнах и ворах.
У Петрашевского в кругу
Юнцов и мудрецов
Не славословят и не лгут,
А говорят в лицо.
Здесь боль и истина одна:
Народу нужен хлеб!
Русь в кандалах, и в том вина
Душителя судеб.
Душитель — царь и свора псов,
Вцепившихся в народ.
Перетрясти бы до основ
Помещиков, Синод!..
Не повторить сенатский бунт,
А всё решить умом…
По пятницам здесь свечи жгут,
Дрожит от споров дом.
Чтоб не сойти с ума перед расстрелом,
За ночь до вознесенья в никуда,
Не спал писатель и перо скрипело —
То Достоевский торопил года.
В последний день, в пути на гильотину
Андрей Шенье заканчивал сонет,
Чтоб, если не пройти до половины,
То жизнь прожить до капли, как поэт.
Когда стрелялись, вешались и гибли,
Исхода и друзей не находя,
Когда кричали журавлям и хрипли
В молитвах, сочиненных загодя,
Тогда прощалась каждая ошибка
Не человеку, времени его,
И что казалось странным или зыбким,
Прочлось первопричиною всего.
Что значит минута, когда ты в тепле,
Когда есть в запасе другая?
Бумага и перья лежат на столе,
А мысли приходят и тают.
Минута — не время! Расчет на часы.
Душа полюбила уют.
Но странно, когда на земные весы
Бросаются двадцать минут.
Иссякнут минуты — погаснут миры.
Свинцовые точки над «и»
Серьезно, без шуток и детской игры,
Поставят печати свои.
Надели мешки, прикрутили к столбам.
До выстрела двадцать мгновений.
Погибших за правду причислим к Христам.
Когда же конец причислений?
Сейчас, вот сейчас… Но за что и зачем?
С ума бы сойти на краю.
Невинные — незащитимы никем,
Лишь волосы дыбом встают.
Минуты бегут, обращаясь в часы,
И в век двадцать первый растут.
Нам странно, когда на земные весы
Бросаются двадцать минут.
Совершено! Возврата нет
К вчерашним разговорам.
Что, если высший разум — бред
И Жизни нет повтора?
Тогда зачем, тогда к чему
Мучения и бденья?
Тогда уж сразу — не в тюрьму,
А в пропасть в час рожденья.
Сейчас на голову мешок
Набросят и прикрутят
К столбу. Минута… Залп… Ожог…
И постиженье сути.
Но за мгновенье перед тем,
Как смерть всё уничтожит,
Зажглась проблема из проблем:
«Век до конца не прожит!»
Кто не был сжат рукой беды,
Не трать на чтенье порох.
Жил Достоевский, но не ты.
Жил человек — не шорох!
Снег замирает на плацу.
«Ружье на взвод!» — Взвели…
По обнаженному лицу
И петрашевцам…
— Стой! Не пли!
Ни от сумы, ни от тюрьмы…
За правду, за рывок из тьмы,
За то, что в рабстве жить не смог,
Одно убежище — острог.
Где хлеб — с червями пополам.
Где жизнь — копейка, совесть — хлам.
Но здесь надеждою живут,
Что дальше смерти не сошлют.
Случайность или же везенье
Найти знакомого в аду?
Он ждет в военном облаченье:
— Мой друг, кого я узнаю!
Вы — Достоевский, петербуржец?!
Писатель, автор повестей?
Не может быть! В оковах… Ужас!
Пять лет о вас уж нет вестей.
Какой удар же рок отвесил —
От молодости ни следа!
Я был присяжным на процессе
И вам сочувствовал тогда.
Вас бросили в дыру такую,
Чтоб не поднялись никогда.
Я вам свободу отвоюю
И буду другом навсегда.
Не бойтесь ничего, нас двое.
Сегодня же пишу друзьям.
Пойдемте же ко мне!.. Такое
Лишь отнесешь к волшебным снам.
Лежала впереди дорога,
Спасающая дух и плоть.
Но если кто-то верит в Бога,
То он поймет, что спас Господь.
В море выдвинутый форт
На болотах, на костях.
Балтику швыряет норд
По каналам, по гостям.
Волны-гостьи на Неве
Разбегаются, дробясь.
Люди голубых кровей
Шествуют, не торопясь.
Кто верхом, а кто в коляске
По булыжнику-граниту…
Точно в гоголевской сказке,
Город тайнами пропитан.
За фасадами домов,
За соборами, церквями
Щели проходных дворов
Смотрят страшными глазами.
Белые ночи — черные реки,
Улицы, фонари и аптеки.
Свет над мостом еле-еле теплился:
Здесь Свидригайлов вчера застрелился.
Мышкин к Рогожину шёл, торопясь.