— Да.
— Лекарство…
— Да.
— Тогда… — начала она.
— Молчи, женщина! — закричал Вечный Друг и затопал ногами. Сестра Ирина мелко крестилась под лестницей.
— Это голос настоящего мачо, я так полагаю?
— У меня есть сын. Ты это знаешь, Ксюр.
— У меня тоже. — Она засмеялась. — Он уже такой взрослый…
— Ты знаешь, что я каталонец…
— Не чистый, — вставила она. — Я изучила тебя. Был бы ты более любознательным, давно прочел бы мою работу. Она о тебе.
Вечный Друг рассмеялся:
— Ты рассказала мне обо мне столько, что читать незачем. Сама знаешь, я не большой любитель.
— Ну да, ты мастер разговорного жанра. — Она тоже засмеялась.
Сердце как-то странно отозвалось. Сколько раз он выходил на сцену университетского Дома культуры! У него получалось гораздо лучше, чем у тех, кто потом не вылезал из телевизора. Она помнит до сих пор куплеты с пошлинкой, которые пел один из сокурсников. Оседлав тросточку толстыми ляжками, он пел: "Епиходов кий сломал, кий сломал…" Все хлопали.
А Вечный Друг был гораздо тоньше при всей своей видимой грубости. Но ей ли судить на самом деле? Она была настоящее дитя последних лет оттепели, того сурового женского крыла, которое низвергало мужчину с пьедестала.
— Я все могу сама! — И могла. Если знала, на кого свалить всю черную работу жизни. Дядя Миша, мать, потом Катерина. Выходит, она все еще дитя шестидесятых? Полно, пора вернуться в свое время.
— По закону моих предков, каталонцев, я должен оставить все свое состояние старшему сыну.
— А у тебя есть еще? — с нахальной улыбкой спросила Ксения.
— Дай сказать. — В его голосе она услышала раздражение.
— Но что мне делать, если у меня так быстро работает мысль!
— Не мысль, а язык, — бросил он. — Молчи, женщина.
Она засмеялась.
— У меня есть еще дочь, ты знаешь. Но как принято у каталонцев, я оставляю все сыну. Только сын должен быть от венчанного брака. Все остальное для нас, сама знаешь, просто сожительство. Понимаешь, о чем я?
— Н-нет, — с трудом выговорила Ксения. — Не понимаю.
— Объясняю для особо тупых. — Он фыркнул. — Коротко говоря, мы с тобой должны обвенчаться.
Ксения резко повернулась.
— Ты в себе? — Фарфоровые зубы щелкнули, она поморщилась: ей не нравилось, что эти щелчки выдают ненатуральность ее улыбки.
— В себе. Ты обвенчаешься со мной. — Он рассмеялся. — Я хотел этого давно, но я не буду каталонцем, если не получу свое.
— Но ты свое получил, — с некоторым вызовом проговорила она. — В Якутии.
— Я желаю получить все до конца. Ты не захочешь оставить сына ни с чем? Что тебе стоит согласиться?
— Ничего не стоит…
— Ты никогда не причисляла себя ни к какой церкви, — усмехнулся он.
— А ты?
— С некоторых пор причисляю. Когда ты вернешься из своей бесконечной экс-пе-ди-ции?
Когда? Вообще-то она уже сделала набросок своей дальнейшей жизни. Скорее всего она будет протекать здесь, на этом благостном фоне. Потом мирно завершится на погосте близ женского монастыря. Ее тело в свой час упокоится рядом с телами тех, кто не захотел или не решился послужить скорлупой для выведения новой жизни.
— Ты ведь крещеная, я знаю.
— Я должна подумать, — ответила она.
— Думай, пока идем за твоими вещами.
Ксения стояла между полем и небом. Что такое он предлагает? Ей, которая уже сама не знает, где она, а где не она. Но он предлагает ей… сделать добро для Федора.
Федор, ее мальчик… Которому она лично не дала ничего, кроме жизни. Она отказала ему даже в отце. Разве не виновата перед ним? Она осознала свою вину перед Катериной, она постаралась расплатиться с ней. Получилось. Но значит, она должна повиниться и перед ним?
Она вспомнила недавний разговор с доктором Верхотиным. Они сидели поздно вечером, в тот день, когда Катерина привезла свое лекарство. Оно еще не было упаковано, как должно, в порошки.
— Мне повезло с вами, Ксения Демьяновна.
— Вот как?
— Вы хорошая мать, — сказал он.
Она недоуменно уставилась на него. Себя она так не оценивала.
— Да-да. Потому что в такие Дома, как наш, — он обвел руками пространство вокруг себя, — привозят дети своих родителей, чтобы сдать их на чужие руки. А ваша дочь переменила профессию, чтобы найти лекарство для вас.
— Но все дети должны с почтением относиться к родителям. Это ужасное преступление, когда стареньких отцов и матерей сдают в приюты…
Доктор Верхотин покачал головой:
— Вы говорите не то, что думаете. Прописные истины — не ваша специальность. Чтобы дети относились к родителям так, как вы говорите, они сами должны были их воспитать такими. Не просто кормить, поить, одевать.
Ксения молчала. Могла ли она сказать ему, что все перечисленное делала не она, а ее мать и дядя? Стало быть, они делали это замечательно.
— Знаете, я сам об этом много думал, но не говорил вслух, пока наш священник не произнес это прилюдно.
— Кто?! — Ксения ахнула. — Но разве он может…
— Может и должен. Чтобы нынешние родители не ждали манны небесной, а готовили свою старость сегодня.
Они с Вечным Другом обошли вокруг дома. На скамейках сидели ее коллеги. Кто-то со спокойным лицом читал, отмахиваясь веткой березы от комаров, кто-то слушал музыку в наушниках. Она обратила внимание на их лица, они не были жесткими. Понятное дело, дети не оставили их, они прислали их к доктору Верхотину. Вот в чем разница.
Ксения Демьяновна не могла сразу определить чувство, которое ее охватило. Неужели гордость? За то, что Катерина, ее дочь, привозит лекарство, за которым эти люди приехали сюда?
Ксения вздохнула и поморщилась: "Послушай, лопнувшая скорлупа, ты еще о чем-то думаешь? Тебя зовут под венец, чтобы венец твоего творения получил особенные условия для жизни, а ты споришь? Да ты должна кинуться к Вечному Другу, броситься ему навстречу, как тогда, в зоне беды. Если родила детей, так спаси их".
Сегодня она собиралась позвонить Катерине и сказать: "Вадим твой, доверься наконец!" Но разве не должна она сказать себе то же самое? "Вечный Друг твой. Доверься Диме Микульцеву".
Она медленно повернула к нему голову. Боже, да он совсем седой! А какие густые черные волосы клубились над белым лицом! Эта голова много раз лежала у нее на коленях. А потом, в последний раз, у нее на груди. Она отогревала его тогда, в Якутии.
На глаза навернулись слезы. Как? У нее слезы? Что-то новое. Наверное, работа Катерининых лекарств.
— А где? — спросила она.
— Мы будем венчаться у Гауди. В Барселоне, в его соборе Святого Семейства.
— Но разве…
— А ты не знаешь, что я много лет работаю на каталонское правительство? — спросил он ее. — Моя фирма занимается сводничеством — их предпринимателей свожу с российскими.
— Понимаю. Что ж, назначай дату.
— После венчания уедем в домик у моря, — сказал он. — Между Таррагоной и Барселоной, я тебе говорил о нем. Он мой, мне продали его за заслуги перед тамошним правительством.
— Ох! — засмеялась Ксения. — Уж не медовый ли месяц ты мне предлагаешь?
— Думаешь, не справлюсь? — В его густом низком голосе она услышала игру. И в тон ему ответила:
— Думаешь, я справлюсь?
Он расхохотался:
— Почитай о сексе для…
— "Пожилых", ты хотел сказать, да?
— Для зрелых женщин, как вас теперь называют.
— А ты все такой же наглый, — фыркнула она. — Но если ты насчет интимных препаратов…
— Да знаю я, сам куплю, — фыркнул он в ответ.
— Оставим технические детали. Скажи лучше: ты уверен, что у тебя все в порядке с адекватным восприятием действительности?
— Ага-а, тебе интересно, нет ли у меня старческого маразма?
— Это называется более изысканно: старческое слабоумие, — поправила она его.
Он шумно вздохнул ей в ухо:
— Ну погоди…
— Ты не волк, а я не заяц…
Дмитрий Сергеевич Микульцев застонал.
Эпилог
— Ну как? Все хорошо? — спросил Вадим.
— Лучше, чем когда-нибудь, — ответила Катерина.
— Видишь, все, что мы делаем вместе, получается.
— Гм… — неопределенно произнесла Катерина, но глаза, которые не отрывались от Вадима, говорили без слов.
Она потянулась к нему, он как будто знал, что произойдет именно это, вытянул свои руки и крепко обнял ее. Ее руки взмахнули в воздухе, потом сплелись вокруг шеи.
— Все прекрасно, — бормотала она. — Ты… Ты… Ох, Вадим… Никогда не думала, что я…
— Тихо, тихо. — Вадим гладил ее по голове, а она замерла. Он засмеялся: — Тихо, осторожный суслик.
— Кто? — Она хотела вырваться из объятий.
— Сиди там. У меня на груди безопасно, — смеялся он. — Когда-то я читал книжку об охотниках, удивился. Маленькие суслики — ты слышала про таких зверьков — очень осторожны. За ними надо долго наблюдать, подкрадываться, чтобы они стали твоей добычей. — Он говорил, чувствовал, как от горячего смеха сотрясается его грудь.
— А сейчас я доверчивый суслик, — засмеялась она, голос ее напомнил глухое буханье соседки Вадима через стенку — бразильского мастиффа Бусинды.
— Кое-кого напоминает, — заметил он, его грудь снова сотряслась.
В спальне стало совсем темно. Плотно задернутая штора на окне с видом на Болотную площадь хорошо выполняла свою работу.
— Не включай свет, — попросила Катерина.
— Не буду, — сказал он. — Темнота — наш лучший друг.
— Снова афоризм от кого-то?
— От меня, — сказал Вадим.
— Иди сюда, — позвала Катерина и протянула к нему руки.
— Вот он, я весь твой, — сказал он. — А ты? Ты вся моя?
— Да. Да, — раздельно, через жирную точку произнесла она.
— Ну вот, — шумно вздохнул Вадим. Его лицо скрывала темнота. — Теперь ты никогда не станешь миллионером.
— Ч-что? — Катерина не понимала. Но по его голосу догадалась, что в словах Вадима есть скрытый смысл.
— Да-а, — протянул Вадим. — Уже не станешь.
— Но почему?
— Ага, значит, хотела? — ухмыльнулся Вадим.