– Кто твой любовник? Говори!
– Нет, – выдохнула полумертвая Даро, – нет, никогда...
Она пришла в себя в той же проклятой комнате. Бланкиссима не мешала ей подниматься с пола, но и не помогала. Когда-то совсем девочкой Даро нашла в беседке забытый кувшин с вкусной сладко-терпкой жидкостью и, ничего не зная про вино, выпила ее всю. Потом пол ушел у нее из-под ног, и ей стало очень плохо. Сейчас было еще хуже, ее тошнило, голова раскалывалась, тело не слушалось. Она с трудом села, но подняться на ноги сил у нее не было. Циалианка холодно улыбнулась.
– Ты упряма, но это тебе не поможет. Я и так знаю, что ты любишь Тагэре, а он тебя, – Даро оцепенела от ужаса, но красавица, казалось, не обращала на нее никакого внимания, – но ты его не получишь. Слышишь, ты?! Ты убьешь того, кого любишь, если ослушаешься. Встань!
Даро поднялась на трясущихся ногах.
– Видишь это создание? Убей его! Сними с себя пояс. Сделай петлю. Это очень просто...
Святая Циала! Она не хотела этого делать, но руки ей не подчинялись. Они слушались не ее, а красавицу-бланкиссиму. Даро не могла не только остановиться, но даже отвести глаза. А белая собака не умирала очень, очень долго.
Когда было кончено, циалианка довольно засмеялась.
– Я могла бы заставить тебя начать с людей, но, думаю, ты все запомнила и поняла и так. Ты будешь делать, что захочу я, а я хочу, чтобы ты немедленно вышла замуж за влюбленного в тебя знатного нобиля. И не думай, что ты сможешь убежать или покончить с собой. У тебя не выйдет. Ты теперь моя, и только моя. Я приказываю тебе жить с мужем и иметь детей. Когда-нибудь ты мне понадобишься, но о Тагэре забудь, если не хочешь прикончить его своими руками. Если ты ослушаешься, то убьешь сначала любовника, а потом брата. Я об этом позабочусь. Если ты с собой что-то сделаешь, они все равно умрут, и умрут страшно. Или НЕ умрут, потому что смерть – это лучшее, на что они могут рассчитывать, если ты попытаешься меня обмануть. На тебя наложено заклятье, Дариоло Кэрна, ты убьешь того, кого любишь, если останешься с ним. И ты убьешь того, кому об этом расскажешь. Ты поняла меня, маленькая ведьма?
Дариоло молчала.
– Вижу, что поняла, а теперь можешь идти. Не советую тебе появляться у герцогини Миранды, ведь ты можешь убить и ее, а ты этого вряд ли хочешь. Иди на циалианское подворье, проси покровительства и пиши письмо тому, кого не любишь, но кто любит тебя настолько, что готов жениться вопреки воле короля.
Дариоло молчала.
– Конечно, ты можешь этого и не делать, – пожала плечами циалианка, поднимаясь с кресла, – в конце концов, множество женщин убивало и своих любовников, и своих братьев и даже находило в этом некоторую прелесть. Решай.
Как и куда она ушла, Даро не заметила. Она без сил опустилась на пол рядом с мертвой собакой. Свечи догорали, стало стремительно темнеть, а она все сидела на полу, понимая, что ее жизнь кончена.
Сигнальный колокол пробил три раза, вернув женщину на балкон замка, в котором она имела несчастье родиться. В башне напротив горел огонек. Отец тоже не спал.
Герцог старался при ней выглядеть спокойным, но его выдавали седые виски и потухшие глаза. Они не говорили о Рено и Рито. Они вообще почти не говорили. Но потерявшей свое счастье Дариоло отец казался единственным близким человеком среди животной бездумной радости, окружавшей молодую женщину после свадьбы.
2887 год от В.И.
19-й день месяца Звездного Вихря.
Мирия. Кер-Эрасти
Когда-то герцогу Энрике очень нравились труды преосвященного Тимотеуса, побывавшего в Канг-Хаоне и ярко и талантливо описавшего местные нравы и обычаи. Сначала наследник мирийской короны, а потом и ее обладатель завидовал клирику, повидавшему чужие страны и города, которые Энрике лишь снились. Когда герцогу становилось особенно тоскливо, он вытаскивал переплетенный в темную кожу объемистый том и, как в детстве, рассматривал гравюры, изображавшие людей в странных одеждах, многоярусные дворцы, храмы со смешно загнутыми крышами, незнакомых животных и птиц. Раньше это помогало, но после смерти Рено и разрыва с сыном Энрике Кэрна потерял интерес к рассказам доброго монаха; он вообще потерял интерес ко всему и жил лишь по привычке.
По привычке листал он и тяжелую старую книгу, видя и не видя некогда так занимавшие его картинки. Можно вновь заполнить опрокинувшийся кувшин, но не опустевшую душу. Возвращение дочери, сделавшей в Арции блестящую партию, не вырвало герцога из оцепенения, возможно, это мог сделать Рафаэль, но сын не приехал. Да и как бы он приехал после того проклятого письма?! Парень вырос гордым и свободным, судя по всему, он нашел себя в северных войнах и дружбе с братом Филиппа Арроя. Что ж, пусть будет счастлив... Их примирение вынудило бы Рито взять на себя половину отцовской боли, а Энрике не хотел этого. Сын вырвался из ада, и незачем ему туда возвращаться. Вырвался и вырвал Даро, которая в Арции встретила своего Артура.
Зять герцогу нравился, хоть и жил в выдуманном мире, где дамы были прекрасными, рыцари благородными, монархи справедливыми, все делилось на Зло и Добро, на небе был Творец, в преисподней Антипод, а правду всегда можно было отстоять с мечом в руках. Артур молился на Кодекс Розы, своего сюзерена и свою жену и был счастлив и доволен. Энрике Янтарные Глаза ему немного завидовал и немного жалел. Понравилась ему и графиня Бэррот, хотя бы потому, что говорила за двоих и не требовала от собеседника ничего, кроме молчаливого присутствия. Когда-то Гертруда, несомненно, была красавицей, но у нее хватило ума понять, что красота с возрастом проходит, и не пытаться ухватить время за хвост. Сына и невестку она обожала, так что Даро вдвойне повезло – и с мужем, и со свекровью.
Энрике оттолкнул книгу и с сомнением посмотрел на сонную настойку. В последнее время уснуть без нее не получалось, но привыкать тоже не дело. В глубине души герцог не хотел оставлять Мирию послушному и почтительному Антонио, но для этого нужно было или вернуть Рафаэля, или успеть вырастить внука. Как бы государю ни было плохо, он не имеет права забывать о своем долге, а значит, нужно жить и прожить самое малое восемнадцать лет. А для этого нужно есть и спать. Так выпить или попробовать посчитать лошадей, или повспоминать атэвские названия звезд? Герцог глянул в окно. Всадник[118] только-только показался над горизонтом, значит, до рассвета еще очень далеко. За дверью что-то зашуршало, потом раздался стук. Эвфразия? Вряд ли...
Энрике открыл дверь. На пороге стояла Дариоло в розовом домашнем платье и с распущенными косами.
– Отец...
– Что-то случилось?
– Ничего не случилось, – она подняла глаза, и герцогу стало страшно, – ничего не случилось, но я больше не могу. Не могу!
Наверное, именно в этот миг Энрике Янтарные Глаза очнулся от своей летаргии. Бьющееся в глазах дочери отчаянье оттолкнуло его собственную беду. Он рывком втащил Дариоло в комнату, захлопнул дверь, дважды повернул ключ, налил вина и голосом, не терпящим возражений, приказал выпить. Даро выпила, хотя руки ее дрожали, и вино расплескалось. Герцог отобрал у дочери пустой бокал, обнял за плечи и усадил рядом с собой. Он ни о чем не спрашивал, просто прижимал ее к себе. Даро молчала, судорожно дыша, потом, кажется, взяла себя в руки, потому что слегка отстранилась и сказала ровным ничего не выражающим голосом:
– Я только что чуть не убила Артура. Он спал, а я его чуть не убила. Его собственным кинжалом. Он спал... Я... Я взяла кинжал и хотела его убить, а он спал. Я хочу его убить... Хочу...
То, что началось потом, было настоящим кошмаром. Даро в слезах билась на кровати, выкрикивая странные и страшные слова о проклятии, крови, убийствах. Удерживая рыдающую дочь, Энрике слушал и не понимал, что значат ее крики о собаках, бланкиссиме, Александре Тагэре... Даро была несчастна со своим красивым, безупречным мужем, но почему? Он ей изменил? Или дело в чем-то другом? Почему она прибежала среди ночи полуодетая и с кинжалом в руках, откуда в ней такая ярость и безнадежность, ведь она всегда была кроткой и послушной. О своих бедах герцог уже не думал, они отступили, смытые безутешными слезами дочери. Наконец рыдания перешли в жалкие всхлипы. Герцог еще раз погладил Даро по спутанным волосам.
– Если хочешь моей помощи или совета, говори так, чтобы я понял. Что сделал Артур? Я считал его рыцарем без страха и упрека.
– Ничего, – все еще всхлипывая, прошептала Даро, – Артур – рыцарь. Это так, он даже больше чем рыцарь... Это я, я во всем виновата. Он меня любит, а я его ненавижу!
– Ненавидишь? За что? – Энрике не понимал. По мнению герцога, ненавидеть Артура Бэррота было просто немыслимо.
– За то, что он не Александр, – просто сказала дочь.
– Александр? Младший из Тагэре? Но ведь он горбун, не так ли?
– Я люблю его и всегда буду любить.
– Но тогда почему, – герцог уже ничего не понимал, – почему ты вышла за Бэррота? Мне казалось, у вас все хорошо. Александр тебя не любит? Но ведь сердцу не прикажешь...
– Любит... То есть любил, пока я... Пока я не вышла замуж за Артура. Рито... Рито меня не хочет знать, потому что я бросила Александра. И Шарло, и Кати... Он не простит.
– Даро, – в голосе Энрике прорезались металлические нотки, – возьми себя в руки. Ты уже достаточно набормотала, чтобы я понял, что ты попала в беду. Что у тебя было с Александром?
– Я была с ним три года. У нас сын и дочь.
– Почему он на тебе не женился?
– Потому что... Сначала не мог... Он поклялся королю, что между нами ничего нет... И тогда и вправду не было. Я сама ему призналась. Он не хотел...