Вздохнул, повернулся и пошел вниз, касаясь перил. Ему не нужна была санкция Назарова на уход.
— Вот как они разговаривают! И это еще лучший из них, — сокрушенно сказала Эмма Павловна.
— Понятно… «Неадекватен сам себе», — повторил Назаров насмешливо.
— Откуда, спрашивается, набрались?
Назаров вытащил из внутреннего кармана тот календарный апрельский листок, где стояло: «Уровень уроков химии!?!»
— Да, кстати. Это я нашел среди записей Серафимы Осиповны. Ознакомьтесь.
Он отдал листок химичке и сразу ушел. Чтобы человек не вскидывался, не спешил обороняться, теряя лицо, а мог подумать.
Потом он заглянул в кабинет литературы, там была полуоткрыта дверь.
— Десятый «Б»?
Класс вскинул головы, некоторые встали, другие медлили, прикованные к своим исповедальным листочкам.
Кто-то сзади невинным тоном спросил:
— Вы ревизор? На всех уроках будете?
— Тихо ты, остряк, — послышался благоразумный шепот.
— Извините, Марина Максимовна, я отниму полминуты.
Она кивнула. В отличие от ребят, она уже представляла себе, что он такое, что кроется за жестким спокойствием его облика, слегка измененного в худшую сторону недавней стрижкой… От этого человека в начальственной роли она не ждала ничего хорошего для себя.
— Мы могли познакомиться на химии, но там я решил — не стоит… Будем лучше считать, что этого урока, половину которого вы превратили в балаган, — не было. Плохое получилось бы начало у нас… Я Назаров Кирилл Алексеич, новый директор. Временно — пока отозван на сборы ваш военрук — буду вести начальную военную подготовку и автомобильное дело. Вот… Представители сильного пола должны радоваться: смогут получить водительские права…
— А мы? — спросила Таня Косицкая, в лице которой десятый «Б» готовил смену Татьяне Дорониной, которая как раз в том месяце красовалась на обложке «Советского экрана». Сходство и впрямь было! — Нам будет чему радоваться?
Назаров едва заметно поклонился — наверное, ее внешним данным.
— Не беспокойтесь. С новой четверти я и вас «охвачу» — на уроках обществоведения, это мой главный предмет. Есть еще вопросы?
Пауза.
— Вопросов нет. Тогда работайте.
Он сделал знак, чтобы не вставали, и хотел уйти, но его задержали необычные темы на доске. Он прочел и спросил Марину Максимовну тихонько:
— А что, «Гамлет» там действительно провалился? Я об этом нигде не читал…
— А нигде пока и не писали.
— Так откуда же…
— Но мы видели спектакль, — ответно удивилась она. — Своими глазами, в прошлое воскресенье.
— А-а… — протянул он озадаченно и вышел.
Водруженная на стол груда книг и брошюр была едва ли не выше Назарова.
— Так я пойду, Кирилл Алексеич? — спросил голос библиотекарши.
— Да-да, конечно, я запру сам. Если часть книг возьму домой, то заполню на себя формуляр и все там отражу, не беспокойтесь.
— Ну что вы, вам необязательно…
— Порядок один, — возразил он спокойно и положил перед собой «Руководство учебным процессом в школе» В. П. Стрезикозина. Включил настольную лампу. Снял кожанку и остался в рубашке с галстуком. Чтобы встряхнуться, несколько раз выполнил отжимы от стола.
Услышав чьи-то быстрые каблучки, он выпрямился…
— Верочка, дай мне на двадцать минут «Былое и думы», — сказала Марина Максимовна, думая, что библиотекарша где-то за стеллажами.
— Ушла Верочка, — отозвался Назаров.
— Мне нужен Герцен, я возьму… — она прошла к стеллажу и вскинула брови.
Он покачивался с пяток на носки, смотрел выжидательно.
Она медленно подошла к его столику, сбоку взглянула на книжные корешки. Тут были труды по педагогике, по возрастной психологии, о школе в связи с научно-технической революцией…
— Собираетесь все это осилить? — спросила Марина.
— А что? За неделю — реально.
— Почему не взять домой? Хотя спешить вам некуда: дети, наверно, не плачут?
— Дети имеются. В количестве одной штуки. А визгу — полон дом, особенно когда от взрослых телепередач отдирают… Не представляю, какую надо площадь, чтобы заниматься дома. И вообще я люблю библиотеки. — Он говорил все это сердито. Сердился же на себя, на скованность свою. — Что они набиты мудростью — это само собой. Но я их за то люблю, что человек не может фамильярничать с этой мудростью, понимаете?
— Не очень.
— Ну, не на кушетке читает, где к нему телефон подключен, и телевизор, и жена… Тишина, твердый канцелярский стул и книжка — вот это да, уважаю.
— Ну, это, знаете, роскошь, — колючим тоном заявила Марина и отошла на поиски «Былого и дум». — Вы сумейте-ка в троллейбусе, когда там битком. И в кухне, пока варится суп! И ночью, пока спит сын… — Эта тема задела ее.
— У вас сын? А с кем он днем?
— В яслях. Весной будет три года, в садик пойдет.
— Ясно… А как муж, его успехи?
Марины не видно было за полками.
И не поступило ответа на последний вопрос. Может, не расслышала?
Потом она вышла с нужным томом в руках:
— Пойду, Кирилл Алексеич, ребята ждут.
— До сих пор? У вас там что — литкружок?
— Нет, у нас спор возник, стихийный… Я вспомнила один чудесный аргумент у Герцена…
Она провела пальцем по всей толще книжной груды, что стояла перед директором.
— Как толсто пишут о нашем деле… — Она вытащила из этой кипы тоненькую желтенькую книжку, которую узнала. — А этого недостаточно?
На обложке стояло: Януш Корчак. «Как любить детей».
— Начать, во всяком случае, можно с нее. Спасибо… — Он так продолжительно поглядел ей в глаза, что следовало бы сказать — загляделся, и сам был этим смущен. И решил — напрямик, через барьер условности: — Марина Максимовна! А ведь вы узнали меня.
Она вскинула голову.
— Да, я был в той комиссии, что навещала мастерскую вашего мужа. Года три назад?
— Хотите оправдаться? Не надо!
— Зачем? Наоборот, могу повторить: дети железнодорожников имели больше прав на это помещение, оно им досталось законно… А ваш талантливый супруг слишком уж развоевался тогда. Вроде он удельный князь, а мы были — половцы! Ему бы подождать немного, а он…
— Не надо об этом! — перебила Марина. Назаров видел, как вспыхнули и потемнели ее глаза. — Я для вас не жена скульптора Локтева, а учитель вверенной вам школы.
— «Вверенной вам…» Ну полно обижаться, Марина Максимовна! Скажите лучше, как его успехи сейчас?
— Из любви к искусству интересуетесь?
— Допустим. — Он выдержал ее скептический взгляд.
— Успехов ждать не приходится. В загуле Локтев. А вообще я ничего не знаю: нет его в городе. Давно.
Назаров прошелся вдоль стеллажей, неодобрительно усмехаясь:
— Город виноват, стало быть? А заодно и жена с ребенком? Послушайте, так он же у вас слабак! А на вид бравый был парень, даже Фиделя Кастро напоминал — бородой, ростом… И предлагали же ему пустующий гараж — мог перебиться временно…
— Давайте прекратим, Кирилл Алексеич! — крикнула она.
— Давайте! — и он крикнул ответно. — Только, если по такой малой причине художник кончился, значит его и не было никогда!
Вот так он довел ее до слез. А зачем? В порядке самообороны? Затравленно глянула она сквозь слезы и дверью за собой — трах!
В досаде на себя взлохматив волосы, Назаров уставился в обложку книги Корчака.
— Ну-с? Сегодня, кажется, кто-то родился? — прозвучал над Юлей Баюшкиной голос отца, как раз в тот момент, когда она открыла глаза и снова зажмурилась: мама раздвинула шторы.
Юля зевнула и сказала:
— Мне снилось, что я разбила банку с кислотой в химкабинете…
— Чепуха, — сказала мама ласково. — Стекло бьется к счастью. У тебя сегодня и праздник, и воскресенье, совпало-то как хорошо.
Юля еще досыпала одним глазом, принимая родительские поцелуи и слушая традиционные тексты:
— Поздравляю, девочка. Будь умницей…
— Мать, уши, я думаю, драть не будем?
— О чем ты говоришь, Коля, какие уши? Семнадцать лет! Тут розы нужны, корзину роз к ногам — верно, доченька?
— Ну, роз я не достал, принцесса меня извинит, а кое-что получше имеется… Принимай!
Что-то водрузили ей на живот поверх одеяла, что-то щелкнуло, и Муслим Магомаев страстно запел:
Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала,
И крылья эту свадьбу вдаль несли,
Широкой этой свадьбе было места мало…
— Ой… большое спасибо!
Это был магнитофон — портативный, изящный. Дивная игрушка.
— Тут одним «спасибом» не отделаешься, — шутил папа, выключив Магомаева. — Такие капиталовложения должны давать хорошие проценты, дочка! Да-да… В виде пятерок в аттестате — это раз…
— Нет, — перебила мама. — Главное даже не это. Главное — понимать, что ближе родителей никого нет, что им для тебя ничего не жалко и что плохо они не посоветуют — у них опыт!
— Ладно, мать, не наседай… Юля, Юля! Ну чего ты нажала, куда? Понятия ведь не имеешь, что это за клавиша! На, читай инструкцию… Пока не ознакомишься — даже не прикасайся. Я, чтобы записать Муслима, часа полтора разбирался… Значит, первое: он работает и от сети, и на батарейках. Ну, батарейки мы зря жечь не будем…
— Пап, давай потом, а? Мне надо одеться.
— Ну-ну… — Он вышел с инструкцией в руках, а мама осталась сидеть в ногах у именинницы.
— Юленька, мы все-таки решили устроить, отец рыбу достал живую… Можешь своих позвать, только немного. А мы пригласим Борзуновых с дочкой.
— Да? — Юля тут же отменила подъем, улеглась снова. — Я рада за вас. И сочувствую рыбе. Только меня не будет.
— Начинается… Чем, чем они не угодили тебе?
— Не они, а вы. Ты!
— Интересно… Чем же это? — изумилась Клавдия Петровна.
— Тем, как ты их облизываешь. И главное: зря — мне Борзунов не нужен, я в его институт не иду, раздумала.
— Коля, ты слышишь? — воскликнула мама. — Это кому надо сказать спасибо — Марине Максимовне?