В смежной комнате зазвонил телефон, трубку взял отец. Зычно объявил:
— Именинницу требуют!
— Пораньше не могли? Наверное, она, Мариночка. Спешит показать, что не забыла… — прокомментировала мама.
Секунда — и Юля, уже в халатике, была у телефона.
…Саша Майданов торчал в автоматной будке без пальто, в свитере и шапке, с лыжами, которые, не умещаясь, мешали ему закрыть дверь. Первым делом он предупредил Юлю:
— Только трубку не бросай: у меня одна «двушка».
— А если брошу?
— Тогда мне придется еще доставать, — сказал он мрачно, выдыхая пар. — В общем, так. Я поздравляю, желаю тебе всего самого-самого… Говорить я не умею, ты знаешь. Может, я тогда и свалял дурака на сочинении… я не спорю…
— Так. Уже прогресс. Еще что скажешь?
Втянув озябшие пальцы в рукава, он замолчал. И она ждала.
Ее мама, накрывающая на стол, и папа, будто бы углубленный в магнитофонную инструкцию, — оба предельно внимательны к этому разговору Юли. И она демонстративно переходит на английский:
— Иф ю уонт ту си ми уис ивнинг, ю мэй кам…
— Секреты, — скорбно улыбнулась мама. — Вот и обучай их после этого…
— Что-что? Повтори! — заволновался в своей будке Майданов.
Юля взбунтовалась, а он это слышал:
— Товарищи, миленькие, ну дайте же словечко сказать! Я не только по-английски, я по-птичьи скоро начну разговаривать!..
— Как тебе это нравится, Николай?
— Ну, не нравится, а что я могу? Выросла девка… Пошли на кухню… Пошли, пошли, — проявил сознательность отец.
Оставшись одна в комнате, Юля сказала:
— Через час я буду на Гагаринской, ты знаешь и дом и подъезд… Но там тебе надо прежде всего просить прощения!
— Юль… а тебе не надоело там?
— Представь себе, нет!
— А то поехали в Блинцово, как в тот раз… тетки там нет сегодня. Печку затопим… там хорошо… Белки по снегу бегают…
— Никуда я с тобой не поеду, — отрезала Юля. — Ты вел себя с Мариночкой как последний хам, я тебя ненавидела… И не скоро еще отойду, понял? Все, привет белкам!
Снег! До этого он был только за окнами и мало замечался, а тут ослепил вдруг, козырнул щедростью, пристыдил чистотой…
Антошка, сын Марины Максимовны, сидел на санках и сердился: его «конь», вместо того чтобы работать, затеял долгий и непонятный разговор с мамой. «Конем» был Алеша Смородин.
Антон, кряхтя, слез и пошел за скамейку в кусты — добывать себе какой-нибудь кнут. Там он с удивлением увидел Юлю Баюшкину; она присела за скамейкой, шепотом сказала:
— Своих испугался? Тссс… Мы спрячемся!
И в обнимку они стали через щель в скамье наблюдать. Ага, вот пропажа обнаружена, «конь» озирается в поисках седока…
— Анто-он! — позвала мама. — Антон, ты куда это делся? Пора не пора, я иду со двора!
Юля выпрямилась и с малышом на одной руке, со своим новеньким магнитофоном в другой пошла наискось через детскую площадку.
— Граждане, — обратилась она учтиво к Марине и Смородину, — вы, случайно, не знаете, чей это ребенок? Если ничей, я беру его себе.
— Знакомое лицо, — подыграла ей Марина. — На днях точно такого продавали в овощной палатке, купите себе…
Антон хохотал, абсолютно счастливый, — он любил юмор.
— А это откуда? — спросил Алеша про магнитофон.
Юля поставила маленький аппарат на санки и включила — на сей раз это была запись с популярной детской пластинки, в которой Антошку зовут копать картошку, — Юля специально с этим шла к одноименному ребенку. Пока он радовался и подпевал, она объяснила:
— Подарок. От родителей: я сегодня родилась.
— Юлька… Алеша, это свинство, что мне никто не сказал…
— Да мы и сами прошляпили. Поздравляю!
А Марина Максимовна поцеловала ее и какие-то секретные вещи зашептала на ухо, отчего Юля порозовела:
— Спасибо… только это непросто, вы же знаете…
— Алеша, — повернулась к нему Марина, — ты очень зол на Майданова? Даже теперь, когда нашлись вторые очки?
Он пожал плечами:
— А я не из-за очков, а из-за вас. Товарищ хамил в лицо… И вы уже простили?
— А что, непедагогично? Теперь надо объявить ему войну?
— Не войну… но, как минимум, вытащить его на бюро! Не я один так думал.
— Ваше право. Только зачем? Лучше прийти с ним ко мне — все равно ж мы соберемся, раз такой день! И может, заодно поймем: почему он всеми иглами наружу, кто и в чем виноват перед ним? Юля, можешь его пригласить?
— Сегодня? Нет… Он за город уехал, в Блинцово. Там у него и тетки нет, и белки скачут, и печку, видите ли, можно разжечь… Как будто я никогда печку не видела… Или белку! — Она повела плечом очень индифферентно.
Антошка заявил, наоборот, с большим подъемом:
— Хочу белку! Где она?
— Вот у Юли спроси, — отозвалась мама. — Ты была там?
— Один раз, в октябре. А что?
Марина пересела на качели и недолго думая спросила оттуда:
— Слушайте, не рвануть ли нам за город? Не потеснить ли Майданова возле его печки?
— Это вы из-за кого предлагаете? — спросил, глядя на Юлю, Алеша.
— Да из-за себя, господи! Из-за этих белок! Из-за Антона: он зимнего леса никогда не видел… А вы видали? Где, когда? Прошлым летом по телевизору? — задиралась она, пока не раздалось единогласное:
— А что, в самом деле? Поехали…
В электричке — те же плюс Таня Косицкая и Женя Адамян. Вагон свободный, почти безраздельно принадлежит этой компании. Антошка имеет возможность облазить разные скамейки. Адамян везет свои лыжи, захвачен и рюкзачок с провизией. Разговор неупорядоченный, скачущий.
— Марина Максимовна, а давайте «Маскарад» поставим? Майданов — Арбенин, Юлька — Нина, я — баронесса Штраль… — смеется Таня.
— Издеваешься? Нину мне никогда не дадут, я и не надеюсь, носом не вышла…
— Да, носик у тебя скорей уж для Марии Антоновны из «Ревизора». Но это мы простили бы…
— Майданов уже простил! — вставил Женя.
— Не твое дело. Но пока у тебя тройки — Юля, я тебе говорю! — никаких ролей и маскарадов, понятно?
— Подумаешь, тройки… в день рождения о них можно не напоминать. Правда, Антон? И вообще, я их, может быть, нарочно получаю!
— То есть?
— Чтоб меня нельзя было запихнуть в тот институт, куда я не хочу!
Адамян засмеялся:
— А там, куда хочешь, — троечников берут вне конкурса?
— Нельзя, Юлька, невозможно, — говорила Марина Максимовна, — перед таким человеком, как наш физик, стоять и мямлить: «Я учила, но забыла» — провалиться легче! Так, Женя?
— Да, он корифей, — подтвердил Адамян. — Алексис, ты ему не отдавай Макса Борна, ты «прочти и передай товарищу»…
— Угу…
— Мальчики, вы не сорвитесь у меня, — озабоченно сказала Марина.
— Я, конечно, не в курсе, но… Макс Борн — может быть, это уже чересчур?
— Думаете, не наш уровень? — улыбнулся Алеша Смородин.
— Ваш, ваш! Но я перегрузок боюсь. Сейчас финиш, десятый класс, третья четверть — самая утомительная… — говорила она, поправляя ему шарф и обматывая нитку вокруг верхней пуговицы, готовой отлететь.
Он вдруг отвел ее руку и произнес медленно:
— Вот когда вы так делаете… я не только трудных авторов… я букваря не понимаю!
— А я — тебя… — растерянно сказала Марина. — Ты о чем, Алеша?
— Не важно. Не обращайте внимания.
И сразу заинтересовался ландшафтом за окном. Ему повезло: ребят отвлек Антошка, они не слышали этого.
Когда они выходили на заснеженный участок под предводительством Юли, Майданов, в шапке и свитере, вытягивал полное ведро из колодца.
Он так опешил, увидя всю процессию, что выпустил ручку, и она завертелась как ошпаренная… Тыча пальцем в него, Юля хохотала над его столбняком, и другие гости — тоже, а малыш, которого нес Смородин, спрашивал:
— Это Майданов? А где белка? А что это крутится?
А через полчаса все заминки и психологические трудности были, казалось, далеко позади…
На майдановских лыжах Юля скатилась с горки по искрящейся пушистой целине, а внизу шлепнулась, вспахала ее носом.
— Приказываю! — зазвенел на просторе голос Адамяна. — Торжественный салют семнадцатью артиллерийскими залпами! По новорожденной!
Сверху в нее полетели снежки, веселые и безжалостные.
Солнца в этот день было сколько угодно. И Антон не капризничал. Что касается Майданова, он был насмешлив, слов тратил минимум, общался с Антошкой охотнее, чем со всеми. Похоже, это паломничество к нему настроило его иронически. Но хорошо хотя бы, что злость прошла, думалось Марине… Вот он на склоне горы по свежему насту пишет лыжной палкой огромнейшую римскую цифру XVII — в Юлину честь. А лица не разглядеть отсюда…
— Юля… С той компанией он уже не имеет дела?
— Вроде нет… Баба Сима успела ему мозги прочистить. Ну и я немного повлияла, наверное… Двое оттуда уже в колонии, знаете?
— За что?
— Киоск кожгалантереи взломали.
— Красота! — горько сказала Марина.
— Они бы и Сашку потянули — слава богу, у него тогда был перелом руки…
— Да? А если бы…
— Нет! — почти вскрикнула Юля. — Я не то хотела сказать, он и со здоровой рукой не пошел бы! Верите?
— Я-то ему готова верить. Он мне — нет…
— Мы вас знаем три года, а он — один. И после всего, что было, трудно ему причалить к нам…
— Я о том и говорю. Собираетесь вы у меня, ревнует он тебя ко мне… Ревнует, не спорь! Только напрасно, объясни ему. Я могу написать на своей двери аршинными буквами: «Все, кому интересно, — добро пожаловать!»
— Я понимаю… А как сделать, чтоб ему интересно стало?
— Ну и вопросик… Я ж не волшебник, Юлька, я только учусь…
…А еще они гуляли по лесу. Слушали капустный хруст снега под ногами, высматривали обещанных белок. Дергали ветки, чтобы по-братски уронить снег на голову зазевавшемуся «ближнему». Антошку тащили и развлекали по очереди, и никому он не был в тягость.
И была такая подходящая опушка, где Марина попросила: