— Это пойдет, — расплывшись, одобрил Адамян, — да, Леш?
Дверь распахнула Таня Косицкая:
— Эй, Мариночка зовет, вместо урока мы будем телик смотреть…
Ребята шумно возликовали: «Мариночке — слава! Ура!..»
Опять директорский кабинет.
— К вам две мамаши, Кирилл Алексеич. — Алина вошла с этими словами. Томная улыбка на ее губах играла независимо от смысла того, что она говорила или слушала. — И сию минуту из милиции звонили: Додонова из пятого «А» сняли с поезда на Адлер.
— Сняли?! Фу-ты ну-ты… — Назаров откинулся в кресле. — Номер отделения, телефон записали?
— Да.
— Сейчас соедините меня. В Адлер его понесло… В Сочи то есть. У нас ему холодно!
Вошла Марина Максимовна в черном свитере с рукавами, вздернутыми до локтей.
— Можно? У меня просьба, Кирилл Алексеич…
Была в ней стремительность, которую он счел нужным притормозить. Наиграл хмурость.
— Минуточку, присядьте… Алина, пока не забыл: макулатуру, которую таскают маленькие, должен сортировать кто-то взрослый. Прямо скажите библиотекарю, — как ее? Верочка? — что я распорядился. Гляньте-ка, что я сегодня выудил оттуда… — Он предъявил две мятых книжки. — «Птицы России», монография, и Евгений Долматовский «Стихотворения и поэмы»…
— Смотрите, карта выпала… Карта сезонных птичьих перелетов, — живо отозвалась Марина. — Какой же дикарь выбросил?
— Вот давайте не будем на него похожи. Чтоб ни одной серьезной книжки не пропало, понятно, Алина? Лучше мне дарите — у меня дома в основном политическая литература… С пользой перечитаю… Долматовского того же.
— Хорошо, — с улыбкой сказала Алина.
Кажется, над ним уже иронизирует его секретарша. Да еще в присутствии этой женщины!
— А чему вы улыбаетесь? Вы знаете все его стихотворения? И тем более — поэмы?
— Все — нет…
— А улыбаетесь! Через две минуты соединяйте с милицией. Как вы поняли — в детприемник они его не упекут?
— Ну зачем, вряд ли…
— Родителей известили?
— Кто, я? Нет… Кто поймал, тот пусть извещает, для того там и сидит инспектор детской комнаты…
— Алина! — Назаров побагровел. — Вы мать Додонова видели? Какое у нее лицо было вчера? Мы все оглянуться не успеем, как у вас свой пацан будет! И представьте, что семнадцать часов вы не знаете, где он!
— Извините… Сейчас позвоню.
В дверь просунулись головы двух девушек.
— А вам что?
Оказывается, в канцелярию набилось человек тридцать десятиклассников. Марина объяснила со старательной непринужденностью:
— Это мой класс, мы хотим напроситься к вам в кабинет на этот час… Из-за телевизора. Там сейчас будут пушкинские «Маленькие трагедии» по второй программе. Оказывается, почти никто из моих не видел… а это нельзя не посмотреть.
— Да? — слегка растерялся Назаров. — Так-таки нельзя?
Алина саркастически покачала головой и напомнила:
— Кирилл Алексеич, вам надо двух мамаш принимать.
— Ну, я-то место найду… — Он посмотрел на Марину озадаченно. — У вас же сейчас совсем не это по плану?
— Нет, — вскинула она голову. — Но знаете, внеплановый Пушкин — он еще гениальней!
— Балуете вы их, вот что, — вздохнул Назаров и повернулся к телевизору. — Пирожными кормите свой десятый «Б»…
— Русской классикой я их кормлю! А это давно уже — хлеб. — Похоже было, что Марина рассердилась. — Ну что же вы? Время идет, скажите: можно или нельзя?
Он покорно щелкнул рукояткой «Рубина», а она распахнула дверь:
— Заходите, ребята!
Глядя, как этот табун вторгается в директорский кабинет, Алина подняла глаза к потолку и шепнула сама себе:
— Край света!
Но у Назарова глаза стали веселые. Вот он настроил, подкрутил, и на экране появилась заставка, обещающая показ «Моцарта и Сальери»…
Стульев в кабинете хватило только на девочек. Назаров потоптался, глядя на стоящих у стен мальчиков, потом флегматично, не торопясь, стянул зеленую скатерть с длинного стола, за которым проходили педсоветы, и сделал над ним приглашающий жест.
Они не заставили просить себя дважды.
Звучала тема из моцартовского «Реквиема».
Назаров, стоя за Марининым стулом, наклонился к ее уху:
— С вами не соскучишься…
— Благодарю… — И, не отводя глаз от экрана, где уже появился Николай Симонов — Сальери, она поднесла палец к губам: — Тссс…
Телефонный звонок. Вместо того чтобы снять трубку, Назаров отключил розетки обоих аппаратов и вышел из кабинета бесшумно.
Сальери начал свой монолог…
— Простите, вы ко мне? — окликнул Назаров двух родительниц в распахнутых пальто. Дожидаясь его в вестибюле, они обсуждали что-то; предмет дискуссии особенно распалял одну из них — Клавдию Петровну Баюшкину. Женщины оглянулись.
— Кирилл Алексеич, это вы? Очень приятно, Баюшкина.
— Назаров.
— Смородина. — Мать Алеши оказалась маленькой, щуплой и стеснительной.
— Попрошу на второй этаж, в учительскую… Только нужно раздеться.
— С удовольствием… Я, наверное, красная сейчас, как этот огнетушитель, — говорила Клавдия Петровна, выскальзывая из шубки. — Сюда шла с классом Юлия, моя дочь… И если бы она меня увидела, мне бы несдобровать!
— Вот даже как? — Он приподнял брови.
— Да-да, тут весьма щекотливый вопрос. Так что умоляю: не выдавайте меня…
— Хорошо.
— И меня, если можно… — совсем тихо и подавленно сказала Смородина.
…В учительской мы следим за разговором с того момента, когда суть щекотливого вопроса уже наполовину изложена: это заставило Назарова нахохлиться, помрачнеть… И Клавдия Петровна продолжала излагать — то понижая голос с оглядкой на Ольгу Денисовну, которая писала что-то за дальним столом у окна, то забывая об ее присутствии…
— В одиннадцать вечера, Кирилл Алексеич! Гости, конечно, не дождались и ушли. Смертельно обиженные… Причем явилась с мокрыми ногами! А у нее был нефрит, ей нельзя простужаться!..
Но я сейчас не об этом… Я вообще не понимаю, что у них там происходит, я прошу объяснить мне! Там маленький ребенок. Прекрасно. Я сама мать, хотя и не мать-одиночка, я знаю, что три года — это прелестный детский возраст, но… но я не готовила дочь в няньки, Кирилл Алексеич! Для этого не надо так долго учиться… В десятом классе, в решающем году они выкраивают время, чтобы по очереди гулять с этим ребенком в субботу и в воскресенье! Но если у меня или у отца просьба к ней — она не может, потому что «много задали»… А что они там делают по вечерам? Раза два в неделю — это уже традиция. Говорят? О чем говорят? Видимо, они выговариваются там дочиста, потому что для нас у Юли остается совсем мало слов: «да», «нет», «нормально», «не вмешивайся», «сыта», «пошла»… Думаете, не обидно? — В голосе Клавдии Петровны зазвенели слезы, она отвернулась, теребя пальцами желтую кожу мужского портфеля, который имела при себе.
— Так вы считаете, что Марина Максимовна восстанавливает Юлю против вас?
— Не знаю… Может, ее и развивают там, но после посиделок в том доме девчонка приходит чужая! Мы с мужем не хотели бы развивать ее в такую сторону… И не позволим, Кирилл Алексеич. Муж мне так и велел сказать: не позволим!
— Да… — Назаров закурил. — Ольга Денисовна, вы нас слушаете? Подключайтесь. Вы же лучше знаете историю вопроса.
Клавдия Петровна несколько замялась, щелкая замком своего портфеля.
— Но, Кирилл Алексеич, мы только сигнализируем, а дальше — вы уж сами, пожалуйста!
— Да-да… — отозвалась Ольга Денисовна. Лицо ее затуманилось, и высказываться она не спешила. Встала, зачем-то глянула в окно.
— Кирилл Алексеич, там как будто привезли оборудование. Наверно, ищут нас — принять, подписать накладные… Мамаши извинят? Это две минуты… — И она вышла в коридор. Назаров извинился, пошел за ней…
— Какое оборудование?
— Никакого! Военная хитрость. Отойдемте… Историю вопроса вы хотели? Что ж, дыма без огня нет. Марина без конца дает поводы. Не может без фокусов, без педагогической отсебятины… И уже знают ее с этой стороны. Так что в роно с помощью такой Баюшкиной легко может завариться каша… А нам это нужно?
— Пока не знаю… Пока слушаю вас.
— Не-ет, Кирилл Алексеич, тут ваше слово решает! — прищурилась Ольга Денисовна. — А я — что же я? Скоро тридцать пять лет, как работаю, в общем-то, на выход пора. И не хочу я запомниться ребятам этакой телегой несмазанной, которая все против молодости скрипела. Невеселая, знаете, роль.
— Что ж, могу понять… Но сейчас-то вы не с ребятами говорите.
— Видите ли… Если тянутся они к учителю, этим уже многое сказано, это уже талант. А таланты, наверное, без отсебятины не могут… Гнать их за это? Вроде невыгодно. Вот сумейте-ка так, чтобы и овцы были целы, и волки сыты! Главное — успокойте мамулю, чтоб она дальше не пошла…
Он понятия не имел, как решается эта задача. Ольга Денисовна за руку подвела его к учительской и сделала знак, чтобы он шел туда, а она, дескать, потом.
Назаров вернулся к мамашам.
— Ну а у вас такие же претензии? — обратился он к Смородиной.
Под его взглядом Алешина мать опустила голову:
— Я не знаю… может, и не надо было мне приходить… — и опасливо покосилась на Баюшкину.
Клавдия Петровна вспыхнула:
— Ирина Ивановна, миленькая! А кто вчера плакал в телефон, что с вашим Алешей творится неладное?
— Я не говорила — «неладное»… Непонятное для меня — это есть. А сейчас я думаю: они-то любят учительницу, а мы ругаться пришли… Завидуем ей, что ли?
— Да, похоже, — усмехнулся Назаров.
— А чем эта любовь покупается, хотела бы я знать! — Клавдия Петровна возвысила голос.
— Мало ли что говорят, — тихо, но упрямо твердила Смородина. — Я только медицинская сестра — образование невысокое… И мне надо верить своему Алеше… А то я наговорю тут ерунды, он потом не простит.
— Ну, милая, так вы же у него под каблуком! Моя бы тоже взбеленилась, если б узнала… Но я же иду на это, иду ради нее!