— Благодарю за доставленное мне удовольствие, — сказал он капитану. — Не смею больше задерживаться у вас.
— Одну минуточку! Я распоряжусь насчет машины, — ответил Портнов и вышел вслед за Сороколистом.
Тот стоял на крыльце. Дождь почти утих. В просветах между облаками виднелось очень голубое чистое небо.
— Товарищ капитан, это не Минц, — тихо сказал Сороколист. — Того Минца я хорошо знаю.
— Как?.. — капитан постарался сохранить спокойствие. — Лично знаете?
— Нет, по его книгам, партиям, этюдам. Он был первым моим учителем.
— А портрет в книге?
— Не знаю… Этот человек очень хорошо играет. Но это не Минц… Я спросил его об опубликованном недавно им этюде, о переводе коня с b8 на d1. Вы слышали, что он ответил?
— Да. И что же из этого следует?
— Настоящий Минц знал бы, что речь идет об этюде, а не о задаче. Он не сказал бы, что белые дают мат. В этюде не дают мат, а выигрывают. Мат дают в задаче. Это разные вещи…
— Так, так, интересно. Продолжайте, — оживился капитан.
— Впрочем, это не главное, он мог оговориться. Но во второй партии я должен был проиграть. Дело подходило к эндшпилю, и вдруг на доске создалось положение, точно такое же, как один из этюдов Минца, настоящего Минца, — добавил Сороколист.
— Понимаю, — кивнул капитан.
— Именно этот этюд я и решал сегодня на конюшне во время дневальства…
— Да?
— Да. Это удивительное совпадение, но случилось именно так… Настоящий Минц не стал бы объявлять шах ладьей, он бы разменялся ладьями. В этюде Минца, который повторился в нашей партии, удивительно красивый выигрыш белых. Вы понимаете, что можно быть даже очень хорошим шахматистом, как этот человек, но не знать этюда Минца. А этот человек выдает себя за Минца! И он не знает его… Вы представляете себе, когда он объявил шах, я был еще далек от подозрений. Я подумал было, что тут какой-то новый гениальный композиционный прием, что Минц сам себя улучшает. Но уже через какие-нибудь полминуты я понял, что такое предположение совершенно нелепо. Для того, чтобы сообразить это, я достаточно хорошо играю…
— Понимаю, — сказал капитан серьезно. — Одна деталь: этот этюд Минца где и когда опубликован?
— В последнем номере журнала «Шахматы в СССР».
— Ясно, — Портнов поправил кобуру на ремне и решительно направился в ленинскую комнату.
Прошло три дня.
И вот Портнов снова услышал в телефонной трубке спокойный голос полковника:
— Слушай, капитан, а твой «Ботвинник» отличился. Минц-то, оказывается, из Турции.
— А как же портрет? — спросил Портнов.
— Вклеен. Но хозяева зевок сделали, не успели познакомить его с последним номером журнала.
— Молодец Сороколист! — вырвалось у Портнова.
— То-то… А ты — в писаря. Кстати, и Семыкин молодец. Поздравь их обоих от моего имени.
Вскоре эта весть облетела всю заставу.
Громобой, хитровато улыбаясь, сказал:
— Смекнул я, что нашему Сороколисту нужно сыграть с тем типом? Смекнул. Вот и устроил наш Сороколист тому типу эндшпиль. Голова!.. А как же?
Он дважды назвал фамилию солдата и впервые не перепутал ее.
1959 г.
СОЛОМЕННАЯ ШЛЯПА
1
Нет, с этим Касымом Умурзаковым невозможно было идти! Он или молчал, нагоняя тоску, или открывал рот только затем, чтобы сказать: «Слушай, прибавь шагу, Павлюк», «Не греми камнями». При этом лицо его не выражало ничего, кроме собственного достоинства. А ведь был он таким же рядовым солдатом, как и Юрий Павлюк. Вся разница в том, что он служит на заставе дольше, чем Юрий, и капитан назначает его старшим наряда, а Павлюка младшим.
Юрий смотрел на широкую спину Умурзакова, на его загорелую до черноты шею и тоскливо вздыхал.
А кругом была такая благодать! Справа искрилось и плескалось море. Оно уходило из-под самых ног и вдали сливалось с вечерним бледнеющим небом. Слева поднимался обрывистый берег с белыми зданиями санаториев, сплошной зеленью садов и парков. Впереди тянулась непрерывная лента курортных пляжей с полотняными тентами и «грибками». С утра и до вечера здесь не смолкал веселый курортный шум.
И все это называлось границей, хотя до нее было одиннадцать миль территориальных вод. А дальше опять было море, и только за ним, в недосягаемых взгляду далях, лежали берега чужих государств. И все-таки здесь проходила граница, вот по этим пляжам, приморским бульварам и паркам, рядом с домами отдыха и санаториями.
Говоря откровенно, Юрий радовался, что попал именно сюда, на «курортную» заставу. Он вообще считал: где бы ни служить, лишь бы служить. А здесь все-таки море, южное солнце, много всяких развлечений. Не то, что где-нибудь на Памире или в Кара-Кумах…
Юрий и сам не заметил, как засмотрелся на девушек, ставших в круг и перекидывающих волейбольный мяч. Одна из них бросила мяч прямо ему, и Юрий не замедлил лихо ударить по мячу. А почему бы и не ударить?
Умурзаков остановился и невозмутимо заметил:
— Слушай, Павлюк, не отвлекайся от службы.
— Ладно, брось ты! — отмахнулся Юрий.
— Не «ладно», а не отвлекайся, — наставительно повторил Касым.
— Ну, хорошо, хорошо, не буду…
И снова спина Умурзакова замаячила впереди.
Ох уж этот Умурзаков!.. Кроме статей Устава, его черствое сердце не вмещает ничего другого.
В санаториях уже отзвонили к ужину, купающиеся покидали берег. Только самые заядлые все еще плескались в потемневшей воде. Зеленые волны лениво набегали на мелкую гальку, расстилая сердито шипящую пену. Резче запахло водорослями и ржавой окалиной камня, нагретого за день.
Напротив санатория «Абхазия» из воды вылез парень в красных плавках, немного поплясал на одной ноге, нагнулся к своей одежде и взял папиросу.
— Эй, друг, нет ли спичек? — окликнул он Умурзакова.
Тот продолжал шагать, не обращая на парня внимания.
— Слышь, тебе говорят?
Умурзаков прошагал мимо, так ничего и не ответив.
Парень проворчал что-то и проводил пограничников сердитым взглядом.
«Ну и человек, — подумал Павлюк о Касыме. — Тяжело, что ли, ответить?» И он пожалел, что не курит и у него нет с собой спичек.
Вечерело. Солнце стремительно опускалось к морю. Юрий покосился на Умурзакова: тот даже не замедлил шага, чтобы посмотреть на закат. А солнце, подернутое голубоватой дымкой, погружалось в море — сначала краешком, потом по пояс, потом целиком, и лишь облака некоторое время отсвечивали золотом. Но вот и они стали гаснуть, одно за другим, пока небо и море не покрылись спокойной густой синевой.
— Слушай, Павлюк, ты проверишь седьмой причал, а я восьмой. У главного пирса встретимся.
Юрий очнулся. Ах, да, лодки! С наступлением темноты положено проверять у причалов лодки. Все ли в наличии, все ли на цепях и заперты на замки. У каждой свой номер, свое определенное место. На седьмом причале шестнадцать лодок, с номера 31 по номер 46. Если не окажется хотя бы одной, это уже происшествие. Павлюк шел мимо вытащенных на берег лодок и отсчитывал номера. Все лодки на месте, все на цепях и замках. Кто-то плавал на них, кто-то объяснялся в любви, уединившись от всего на свете. Юрию стало грустно.
У главного пирса его догнал Умурзаков.
— Ну как там, на седьмом? — спросил Касым.
— Ну как? Порядок, — рассеянно ответил Юрий.
Они проверили все причалы и пошли дальше. Миновали полосу пляжей и теперь шли по нагроможденью камней. Огни набережных и санаториев, смех и говор толпы остались позади. Здесь было безлюдно и громче шумело море.
Вот и Лягушачья бухта, где им предстояло провести всю ночь, до рассвета. Лягушачьей она называлась потому, что из воды здесь выглядывали остроконечные осколки скал, напоминающие огромных лягушек, присевших на задние лапы. Сейчас в темноте их почти не было видно. Умурзаков выбрал место в камнях, и пограничники залегли недалеко друг от друга.
2
В пятом часу стало светать. Молочный парок курился над гладкой поверхностью моря. Было очень свежо. Юрий выпрямился, попрыгал, похлопал себя по бедрам руками. Ночь прошла спокойно.
Солнце всходило со стороны невысоких гор, и Юрий повернулся к ним, чтобы посмотреть на восход. Небо уже наливалось ярким светом, отчего весь хребет был черным, четко врезанным в светлеющий небосвод. Солнечное сияние становилось все ярче, и вот над черной грядой блеснул сначала краешек солнца, потом оно стало подниматься, пока не всплыло расплавленным диском. Диск вращался в глазах, как волчок, и вскоре на него стало больно смотреть.
Умурзаков поднялся с камня и сказал, что пора идти на заставу.
— Ты, Павлюк, пойдешь по урезу, а я верхом. Обо всем замеченном докладывай мне немедленно. Понял?
— Понял, понял, — небрежно ответил Юрий. — Смотри, какая красота кругом, а?
— Ага, — согласился Касым. — Пошли.
Теперь они шли обратным путем. Непривычно пустынными лежали пляжи. В санаториях еще спали. Сонно перекликались чайки, остро пахло полынным запахом тамариска. Юрий спустился к самой воде, зачерпнул ее. Вода была теплой. На сонной волне раскачивались медузы, прозрачные и круглые, как цветы. Юрию захотелось положить автомат на землю, скинуть с себя обмундирование, войти в эту тихую, теплую воду и раскачиваться, как эти медузы, никуда не спеша и ни о чем не думая. Но он только с горечью усмехнулся и зашагал дальше.
Справа, на высоком берегу, показались нарядные строения «Абхазии». Каскады белых лестниц низвергались к пляжу. На самой верхней из них уже орудовал метлой дворник. А здесь еще было пустынно, и Юрий сразу заметил возле двух гладких камней кем-то забытую соломенную шляпу. «Наверное, тот парень в красных плавках и позабыл», — решил Юрий, вспомнив, что на одежде его лежала шляпа.
Но нужно было доложить о находке старшему наряда, и Павлюк крикнул:
— Эй, Касым!
Умурзаков спустился немедленно, сердито крикнул: