Но мы пока еще в 1897-м. Эта история про Руге и Коха рассказана для того, чтобы показать взрывной, иногда просто скандальный характер Вебера. Но еще и для того, чтобы показать сходство ситуаций: в обоих случаях Вебер вступается за женщину: в 1910 г. он защищает честь жены, в 1897 г. – честь матери. В одном случае он «социально» уничтожает Коха, в другом – «морально» уничтожает отца.
«Отцеубийство»
Вернемся в 1897 год. Отца похоронили. Скоро закончился семестр в Гейдельберге, и супруги Вебер отправились в Северную Испанию – в Страну Басков – успокаивать разгулявшиеся нервы. Насколько я знаю, ни Макс, ни Марианна, неоднократно обсуждая ссору в письмах, не выразили чувства боли или глубокого сожаления. Макс, во всяком случае, судя по отзывам мемуаристов и биографов, нисколько не мучился сознанием душевных травм, нанесенных отцу, и не ощущал своей вины в его смерти. Он, как выразился Й. Радкау, обладал «исключительным талантом собственной правоты (по-немецки Rechthaberei. – Л.И.) и, несомненно, считал, что в ссоре с отцом он абсолютно прав» (R, 117). А Марианна, отчитываясь в том, что произошло в день ссоры, написала о муже: «У него совершенно чистая совесть» (МВ, 205).
На этом пункте следует остановиться подробнее. Что касается Rechthaberei, то это достаточно очевидно. Такая психологическая установка была характерна для Вебера всегда, что доказывает и история с Руге, и несколько других не столь масштабных столкновений. У немцев это вообще очень распространенная черта характера. Но отнюдь не всегда, разумеется, стремление доказать свою правоту превращается в садистское насилие над виновными в неправоте. Но вот что должны означать слова «у него совершенно чистая совесть»? Очевидно, то, что в ссоре с отцом он не изменил себе, остался верен собственным принципам, которые являются универсальными и абсолютно необходимыми, и поэтому смерть отца можно считать случайностью, не имеющей к нему никакого отношения. Но тогда, чтобы разобраться, нужно понять, во-первых, верен ли он был своим принципам, и, во-вторых, в чем они, эти принципы, состояли. Что касается верности принципам, Вебер отнюдь не всегда был моральным ригористом, воспевающим «героический аскетизм», каким его до сих пор считает большинство комментаторов и биографов и каким он сам себя ощущает и представляет, например, в цитируемом выше письме, где он предлагает Марианне стать его подругой и попутчицей на жизненном пути (хотелось бы просто написать «женой», но столь трезво и невитиевато он сам тогда не выражался). Наоборот, Марианна не раз говорит о терпимости юного Вебера к слабостям и страстям других людей, а также и к своим собственным. Мораль и морализаторство – в этом нет ничего плохого, но все в меру, не надо быть «эксцентричным», то есть выносить источник суждений о жизни за пределы самой жизни, подчинять каждое действие этическому закону, соизмерять его с абсолютом, требовать «все или ничего», не оставляя места, как выражается Марианна, «улыбающейся терпимости» по отношению к собственным слабостям. Это может вести к моральному «перенапряжению», которое мешает человеку просто и непосредственно быть счастливым и чревато бог знает какими бедами для собственной персоны и для отношений с другими людьми. Молодой Макс однажды писал об отношении к жизни в доме Баумгартенов, которым руководит строгая и богобоязненная Ида: «Что я могу возразить против отношения к жизни в доме Баумгартена? <…> Я вижу опасность в возможности перехода их в определенную эксцентричность, которая легко может – не должна, а может – нарушить счастье членов этой семьи <…> Главная особенность этой эксцентричности состоит в стремлении отвернуться от реальности и в презрении к вниманию к ней – я вообще утверждаю, что в доме Баумгартена людей принимают не такими, каковы они суть, а какими они должны быть, а в ряде случаев, как их следует мыслить в соответствии с логическими дедукциями». Возможно ведь и другое, не столь эксцентричное отношение к жизни, «которое может показаться менее глубоким и законченным, но не таит в себе такой опасности» (МВ, 78–79). Речь здесь у молодого Вебера идет об опасности религиозно-этических конструкций, которые создает Ида и которые могут подменить собой полноту и непосредственность живой жизни. (Возможно, таинственная болезнь Эмми возникла как раз по причине конфликта идейной модели жизни с реальными побуждениями юной девушки, об опасности чего и говорит Вебер. А продуктом этого внутреннего конфликта стали ментальные и соматические проявления, что и привело ее в нервный санаторий.)
Важно, что в таком реалистическом и здравом отношении к морали и жизненным ценностям молодой Вебер полностью совпадал со своим отцом. Он был, возможно, глубже, чем отец, в понимании морально-этических проблем, но, как видно из сказанного, скорее совпадал, чем не совпадал с отцом в жизненных установках. А отец был, как мы уже писали, жовиальным, легким, удачливым человеком, которому «в каждом путешествии светило солнце» (слова Марианны), а также светили, наверное, и улыбки женщин, что, может быть, не всегда способствовало семейному миру и благополучию. Все шло к тому, что отец и сын будут если и не любить, то хорошо понимать друг друга. Но случилась роковая ссора, и сын не просто поспорил с отцом, но отчитал и унизил его в присутствии женщин и выгнал из своего дома. Женщины остались с сыном. Вскоре отец умер. Не надо быть последовательным фрейдистом, чтобы увидеть в этом событии структурные признаки «первопреступления». Как сказано у Фрейда в книге «Тотем и табу» и в других, на заре истории первобытный человек жил в орде, где господствовал вожак, как сказали бы теперь, альфа-самец, которому принадлежали все женщины, а все другие самцы были его сыновьями, не имеющими права на женщин. По отношению к отцу сыновья испытывали амбивалентные чувства: они восхищались его силой и ненавидели его. Однажды уязвленные своим бесправием сыновья сговорились и убили отца. Это и есть первопреступление. Они поделили женщин между собой и договорились, что каждый теперь не будет претендовать на женщин другого брата, что вместе они будут почитать убитого отца и переживать вину и раскаяние за преступление. Так родились стыд и мораль, религия и культура.
Фрейд опубликовал свой, как теперь говорят, миф о первобытной орде в 1913 г., так что молодой профессор Вебер в 1897 г., выгоняя своего отца, а потом узнав о его смерти, еще не мог представить, что воспроизводит первопреступление. А позже, когда в 1928 г. Фрейд опубликовал очерк «Достоевский и отцеубийство», дающий некоторые понятийные инструменты для возможного понимания произошедшего с Вебером, Вебер уже восемь лет как умер. Фрейд и Вебер в общем и целом прошли мимо друг друга. С психоанализом вообще Вебера свела судьба благодаря Отто Гроссу через посредство Эльзы Яффе. Но это произошло через десять лет после «отцеубийства», и реакцию Вебера на психоаналитические построения Гросса (с. 173) диктовало не столько зрелое размышление, сколько раскаленная ревность. Нам же надо выяснить, как и когда случилось, что в сознании Макса Вебера-младшего произошла коренная смена ценностей, он утратил «улыбающуюся терпимость», как это сформулировала Марианна, по отношению к собственным и чужим слабостям и внутренне присвоил себе право судить и наказывать других, и прежде всего собственного отца.
Напомню, что сдержанно критические суждения пока еще относительно свободомыслящего Вебера о духовной атмосфере дома Баумгартенов относятся либо к 1883/84 г., когда он проходил одногодичную службу в Страсбурге, либо к 1885 г., когда он там же готовился к унтер-офицерскому званию, либо к 1887 г., когда он проходил еще один курс и получал звание обер-лейтенанта ландвера. Первый и последний варианты по ряду причин маловероятны – так что это был скорее всего 1885 г. Женитьба, когда он уже выглядит строгим моралистом и рабом этического закона, состоялась в 1893 г. За эти восемь лет (с 1885 г.) мировоззрение Вебера изменилось глубоким образом. Изменилось не только содержательно, но даже стилистически. Достаточно сравнить здравый и точный функциональный стиль соображений относительно жизни баумгартенского дома и вычурно символистский стиль письма Марианне. Марианна в мемуарах старается показать, что эти изменения естественны, ибо отец фактически становился все хуже в своем поведении и отношении к матери, а Вебер-младший все больше и лучше понимал как благородство и высокие достоинства матери, так и безобразное с точки зрения новейших веяний поведение отца. Вебер активнее проникался требованиями движения за равноправие женщин, за допуск женщин к образованию и на гражданскую службу. В эту эпоху раннего феминизма Вебер частично под влиянием Марианны, но и независимо от нее становился постепенно едва ли не бо́льшим феминистом, чем сами тогдашние феминистки (поэтому он впоследствии так неистово обрушился на Руге). Постепенно в его сознании полюс матери и Марианны становился светлым полюсом мира, а полюс отца – темным и черным. К тому же, если предположить, что в этом совершенно зрелом возрасте и в профессорском звании он уже знал тайну матери, легшую тревожным знаком на всю ее жизнь (а он, конечно же, ее знал), он мог бы своего легкомысленного отца отождествить еще и со «сладострастным негодяем» Гервинусом. Тогда контраст становился еще сильнее.
Глубинный психологический механизм такого рода изменений умел показать Фрейд. Схематически это выглядит, согласно очерку Фрейда «Достоевский и отцеубийство», примерно следующим образом. Отношение мальчика к отцу амбивалентно: с одной стороны, существует любовь к нему и преклонение перед его силой и мужественностью, ребенку хочется быть таким, как отец; с другой – ребенок ненавидит отца и хочет его устранить, поскольку отец является его соперником в борьбе за любовь матери. Это называется «идентификация с отцом» и «эдипов комплекс». В определенный момент ребенок начинает понимать, что попытка устранить отца как соперника встретила бы сопротивление со стороны отца и наказание путем кастрации. Это называется «комплекс кастрации». Из страха перед кастрацией, то есть из боязни потери мужественности, ребенок отказывается от планов по обладанию матерью и от ликвидации отца.