Тогда Тибор еще верил в магическую силу речей и уж, конечно, — печатного слова. Но грянула война, н правда предстала перед его взором во всей своей неприглядной наготе. Социал-демократические лидеры, кричавшие о рабочей солидарности, послушно слизывали кровь с рук империализма.
…Сдвинув развешанные над головой вонючие портянки, Тибор закурил. Что говорить, невеселые мысли одолевали его сегодня…
Задумавшись, он не заметил, как рядом с ним на нары опустился Тира.
— Послушайте, — сказал фельдфебель, хлопнув Тибора здоровенной лапищей по плечу. — Мы уже, можно сказать, фронтовая часть, и порядки тут не те, что в тыловых подразделениях… Ни к чему нам строго придерживаться всяких там предписаний. Вот, к примеру: по уставу иметь адъютанта положено только господину полковому командиру. А на фронте командир взвода может назначить любого солдата своим адъютантом. Я тоже не прочь. И хочу назначить вас. Согласны будете?
Тибор нарочито небрежно стряхнул пепел, и он упал на ботинок фельдфебеля, потом помолчал, закинув ногу на ногу, и, наконец, сказал, зло усмехнувшись:
— Социалисты сеют смуту! А здесь разлагать нельзя… Чьи это слова, Андраш Тира?.. Так что вряд ли я смогу быть вам полезен.
— Черт-те что… — с досадой пробормотал Тира и примирительно добавил: — Неужели это я сказал? Забудьте! Договорились?
Он выжидающе смотрел на Тибора. А Тибор молчал, размышляя. Конечно, Тира груб, как и все остальные унтер-офицеры. Но Тибор чувствовал, что за этой грубостью глубоко запрятанные под фельдфебельской серебряной лычкой теплятся человеческие чувства. Да и дураком Тиру не назовешь. Так, может, согласиться? Новая должность много хлопот не потребует, к тому же меньше времени останется на тягостные раздумья.
И окинув быстрым взглядом морщинистый лоб фельдфебеля, его грубые, узловатые руки и серые обеспокоенные глаза, Тибор кивнул головой:
— Ладно, согласен!
Прикарпатье встретило новобранцев необычно теплой для этой поры погодой. В полях, застланных голубоватой дымкой, то тут, то там, проглядывала из-под снега робкая первая травка. По обочинам дорог валялись раздувшиеся конские трупы, а над ними роились тучи мелких мушек.
Эти трупы — было первое, что зримо возвещало солдатам о приближении к полю боя. Взвод тяжело шагал по раскисшей дороге, хлюпали по грязи сапоги, изнывали плечи под тяжестью ранцев, скаток, винтовок. Всего лишь день назад здесь шли жаркие бои, а теперь царил покой, журчали весенние ручейки, мерно постукивал дятел где-то на опушке синего леса.
И усталые солдаты на минуту поверили, что нет в мире ничего, кроме этого яркого, доброго солнца, заливающего все вокруг ослепительным светом. Но вот докатился гул далекой канонады, и вдали, на самом горизонте, поплыли по бледно-голубому небу мелкие клубочки порохового дыма.
— Шрапнель, — с видом знатока пояснил сержант Новак. Серые от усталости лица новобранцев стали еще серее.
Дорога шла через поле, изрытое траншеями и окопами. Вдруг справа, в редком кустарнике, они заметили солдат, прижавшихся к стенке развороченного снарядом окопа. Один менял обойму, другой, вытянув вперед правую руку, указывал куда-то, третий, повернувшись лицом к дороге, уселся в ногах у товарищей, вроде бы собираясь закурить.
Страх, волнение, тревожные предчувствия у каждого проявляются по-разному. Имре Балог, например, когда волновался, готов был оказать услугу первому встречному. Заметив, что солдат все еще держит сигарету незажженной, он крикнул:
— Эй, дружище, может, у тебя нет спичек?
Не дожидаясь ответа, он выбежал из колонны п. на бегу роясь в кармане, прямиком через поле помчался к окопу. Но, не пробежав и половины пути, вдруг остановился как вкопанный. Хриплый вопль вырвался из его груди. Мгновение — и весь взвод бросился на крик.
Теперь люди отчетливо увидели три закоченевших трупа, прошитых внезапной пулеметной очередью. Возле черных, зиявших пустотой ртов роились такие же мушки, что и над трупами лошадей…
Уже час шли солдаты по местам недавних боев, все чаще и чаще попадались трупы. Кружилась голова, многих тошнило, они зажимали платками носы, завязывали рты, только бы не ощущать тлетворного, сладковатого запаха мертвечины.
Доброволец Новак, пришепетывая, грозил кому-то:
— Мы им покажем! За все отомстим! Они испытают гнев нашего венгерского бога!
— А куда он смотрел, твой венгерский бог, когда этих несчастных ухлопали? — буркнул Имре Балог в спину Новаку.
Солдаты плелись, понуро опустив головы и стараясь не глядеть по сторонам.
— Какой дьявол все это затеял, капрал? — обратился к Тибору фельдфебель Тира. — Не иначе, генералы, а?.. В погоне за чинами да крестами… — Он наморщил лоб, силясь осмыслить происходящее.
— И тут, и там богачи норовят хапнуть побольше, вот и затеяли, — усмехнулся Тибор. — Если только мои крамольные речи не оскорбляют ваш слух, господин фельдфебель…
— Э-хе-хе!.. — вздохнул в ответ Тира.
Навстречу им, держа винтовки наперевес, шла группа солдат — конвоировали военнопленных. Едва батальон поравнялся с пленными, как сержант Тидинак, брызжа слюной, стал выкрикивать по-словацки грубые ругательства. Пленные русские солдаты, видимо, поняв их смысл, втягивали головы в плечи, словно ожидая удара. Взвод с нескрываемым любопытством разглядывал первых вражеских солдат — невиданное доселе зрелище.
— Гляди-ка, и у них цыган! — ткнул Балога в бок чернявый Давид. — Такой же цыган, как мы… Ей-богу…
Балога так и подмывало одернуть Тидинака, но он не решался.
— Господин капрал, — попросил он Тибора, — вы вольноопределяющийся, вам ничего. Скажите господину Тидинаку, чтобы умерил свою прыть!
Еще полчаса пути — и батальон занял исходный рубеж. Отсюда солдат повели в наступление.
«Выбить русских с занимаемых позиций», — гласил приказ.
Наступление велось на открытой равнине. Новобранцы сразу попали под сильный огонь противника. У всех было одно желание — как можно скорее захватить вражеские окопы и укрыться в них от губительного огня.
Но удалось это только к вечеру. Взвод потерял пять человек убитыми и восемь ранеными. Ночью капитан Мацаши звонил по полевому телефону, он сказал, что доволен боевым наступательным порывом новобранцев, благодарил за храбрость.
На следующий день русские предприняли контратаку, батальон оборонялся упорно и отбил ее. На третий день венграм снова приказали идти в наступление. Но на этот раз солдатам незачем было так настойчиво рваться в новые укрытия, их вполне устраивали занятые окопы — и атака сорвалась. Взбешенный Мацаши вымещал зло на командирах рот, те — на взводных, а взводные — на солдатах.
— Разве вы солдаты? — кричал Тира. — Вы есть дрек. Так сказал господин капитан Мацаши. А он не ошибается, потому как он начальство! У-у… — грозно проревел фельдфебель, не находя больше нужных слов.
Так всосала их мясорубка войны…
Поглазеть на небывалое зрелище сбежались все «тыловые крысы» — штабные писари, «хозяйственная команда», повара, то есть те, кого до сих пор ни разу не видели на передовой. А сейчас, возбужденные, шумно переговариваясь, они рядом с солдатами топтались в окопной грязи, шлепали по лужам из растаявшего снега. Траншеи были забиты до отказа. Тут и ординарцы, и санитары, и даже раненые, которых еще не успели эвакуировать (в том числе и раненный в лицо Имре Балог). Облепив брустверы, навалившись друг на друга, все с жадным любопытством глазели на противоположную сторону. В воздухе не смолкали громкие возгласы, забористые выраженьица, порой остроумные, а чаще плоские шутки. Взгляды были прикованы к окопам противника, там происходило что-то странное: над окопами то и дело взлетали серые солдатские папахи с «царским оком», раздавались ликующие крики.
— Противничек-то, видать, совсем ошалел!
— Тю-тю! Гляди, ну и детина…
Между колючей проволокой, на «ничейной» земле появился высоченного роста русский солдат. Он был уже немолод. Седина поблескивала в его волосах и густой окладистой бороде, аккуратно расчесанной на две стороны. Он что-то громко говорил, обращаясь к венгерским солдатам, и, хотя смысл речей был непонятен, весь его облик располагал, внушал доверие. Большой, широкоплечий, молодым он казался отцом, а тем, кто постарше, — братом. Размахивая белым платком, солдат просил выслать для встречи с ним кого-нибудь понимающего по-русски. К нему подошел сержант Тидинак. И тогда солдат бережно вынул из кармана три ярко раскрашенных яйца и протянул их сержанту.
Венгерские солдаты не остались в долгу и щедро одарили русского: не успел он опомниться, как у него в руках оказались котелок с мясом, буханка хлеба, пачки сигарет и фляга вина. Солдат бережно сложил все эти сокровища на землю и протянул Тидинаку, в смущении и растерянности стоявшему перед ним, свою огромную пятерню. Тидинак беспомощно оглянулся, словно спрашивая совета у товарищей, и вдруг схватил протянутую руку. Минуты две солдаты трясли друг другу руки с такой силой, что на впалой груди Тидинака подпрыгивала и плясала малая серебряная медаль с изображением Франца-Иосифа. Совсем недавно получил ее Тидинак за то, что убил четверых русских.
Раскатистое «ура» грянуло на русской стороне. У венгров поначалу слышались кое-где громкие смешки, возгласы изумления. Но вот, все нарастая, загремели аплодисменты. Русский солдат трижды поцеловал венгерского сержанта — в губы и в обе щеки. Тидинак повернулся и, высоко поднимая ноги, зашагал к своему батальону. Лицо его было блаженно умиротворенным. Кое-кто даже готов был поклясться, что сержант неловким движением смахнул предательскую слезу с кончика усов.
А русский все продолжал стоять. По православному обычаю, сложив три пальца, он размашисто и степенно перекрестился. Потом бережно стал подбирать с земли солдатские подарки.
Венгерские солдаты, внимательно наблюдавшие за каждым его движением, снова громко захлопали в ладоши, словно провожали со сцены любимого артиста.