[21]
Дон Фернандо, принц
Дон Энрике, принц
Дон Хуан Кутиньо
Царь Феса, старик
Мулей, начальник армии
Селин
Брито, шут
Альфонсо, король Португалии
Таруданте, царь Марокко
Феникс, инфанта
Роза
Сара
Эстрелья
Селима
Португальские солдаты
Пленники
Мавры
ХОРНАДА ПЕРВАЯ
СЦЕНА 1-я
Ну, пойте, пойте, звуки песен
С прекрасной Феникс говорят,
Пока она, внимая песне,
Меняет пышный свой наряд.
Ей часто нравились напевы
Печали, плена и скорбей.
Те песни, что рождались волей
Колодок наших и цепей,
Ужель могли ей быть желанны?
Могли и были. Пойте ей.
Она вас слушает отсюда.
То будет худшей из скорбей.
О, Сара нежная, лишь звери,
Лишь птицы, чья душа во тьме,
Чей дух мышленьем не украшен,
Поют, веселые, в тюрьме.
Так никогда вы не поете?
В усладу горести своей,
Но не чужой, слагаем песни.
Она вас слушает. Скорей.
Все высокое сдается
Тяжкой силе долгих лет.
Время с легкостью несется
Для губительных побед.
СЦЕНА 2-я
Ступайте, пленники, из сада,
И пенье кончите. Сюда
Выходит Феникс молодая,
Как предрассветная звезда,
И ей гордится луг зеленый,
И ей украшены цветы.
СЦЕНА 3-я
Второй зарею к нам являясь,
Как царственно прекрасна ты!
И первая сказать не смеет,
Что ей обязаны одной
Своим багряным блеском — роза,
Жасмин — своею белизной.
Подайте зеркало.
Не надо
Просить совета у него:
Ни одного нет недостатка
В картине лика твоего.
Что в красоте (пусть я признаю,
Что я красива), что мне в ней,
Коль нет веселья, нет блаженства?
Какая ж боль в душе твоей?
Ах, если б знала я, Селима,
Что мучит сердце, мне б тогда
Усладой горести служила
Моя сердечная беда!
Когда б я знала, в чем страданье
И чем нарушен мой покой,
Я назвала бы огорченьем
То, что зову теперь тоской.
Но я лишь чувствую и знаю
Глухую боль каких-то ран,
Воспринимаю огорченно
Души встревоженной обман.
Когда тебя не развлекает
Весною расцвеченный сад,
Где в пышном храме из жасминов
Колонны роз, блестя, молчат,
Отправься к морю: лодка будет
Воздушной колесницей дня.
И на волнах увидя столько
Живого блеска и огня,
Печально сад промолвит морю:
"Уж солнце, в мир бросая тень,
В свое вернулось средоточье:
Как быстро минул этот день!"
Напрасно, образуя тени,
Являя дали, тешит взор,
Средь отражений и сияний,
Земли и моря дружный спор.
С цветами спорят блеском волны,
С волнами речь ведут цветы,
И друг у друга отнимают
Первопрестольность красоты.
Увидя, как умеет море
Движеньем волн своих дышать,
Стремятся в зависти растенья
Его теченью подражать:
И потому зефир влюбленный,
Волнуя цвет и аромат,
Колеблет нежные растенья
И изменяет пышный сад,
И он является не садом,
А океаном из цветов:
И море, видя с огорченьем,
Как вешний сад и свеж и нов,
Стремится также разукрасить
Роскошной пеной берег свой,
Высокие ломает волны,
С их белизной и синевой,
И в состязании изящном,
Вторичный воплотив закон,
Красуется залив зеленый
И голубой цветущий склон,
И красотою ярких перьев,
И переливностью сквозной,
Блистает сад, как море в цвете,
И море точно сад весной:
Так как же тосковать должна я,
Когда привлечь не могут взор
Земля и небо, сад и море?
Велик души твоей раздор.
СЦЕНА 4-я
Когда недуг твой позволяет
Дать отдых для сердечных бед,
Пусть этот подлинник прекрасный
(То подлинник, а не портрет,
В нем дышит жизнь) тебе расскажет,
На утешение всем нам,
Что Принц мароккский, Таруданте,
Кладет венец к твоим ногам.
Он от него послом явился,
И несомненностью зови,
Что раз посол немым приходит,
Так с ним послание любви.
В его защиту я вступаюсь:
Он десять тысяч мне дает
Проворных всадников, которых
В моих войсках недостает.
А я как раз намереваюсь
Немедля Сеуту отбить.
Пусть стыд положит гнев на милость
И не препятствует любить
Того, кто будет в нашем Фесе,
На много беспечальных дней,
Блистательно короноваться,
Как царь над красотой твоей.
Аллах да будет мне защитой!
Ну, что ж ты опускаешь взор?
Что так тебя тревожит сильно?
Увы, мой смертный приговор.
Что говоришь ты?
Государь мой,
Ты знаешь, что уж столько дней
Ты был мой царь, отец, владыка.
Что ж говорить мне?
(О, Мулей!
Какой тобой утрачен случай!)
Молчание (О, горе мне!)
Есть знак лишь моего смиренья.
(О, лжет душа, горя в огне,
Лжет голос, говоря такое!)
Возьми портрет.
Возьму рукой,
По принужденью, не душою.
Встречают пушечной пальбой
Мулея, кончившего ныне
По морю фесскому блуждать.
И справедлива эта встреча.
СЦЕНА 5-я
Дай ноги, Государь, обнять!
Мулей, счастливое прибытье!
Кто, прибывая, видит свет
Такой властительнейшей сферы,
Чьей силой мир кругом одет,
И кто, вступая в пристань, видит
Дочь солнца, ясную зарю,
Его прибытие счастливо,
Я это смело говорю.
Прошу, сеньора, дай мне руку.
Я эту милость заслужил:
Лишь для тебя готовя славу,
Я не щажу послушных сил.
(Ушел как раб, и вновь с любовью,
Как прежде пылкой, прихожу).
(О, небеса! Что предо мною?)
Я с благодарностью гляжу,
Мулей, на преданность и верность.
(Я умираю.) Твой приход
Да будет счастлив.
Нет, как вижу,
Он много мне сулит невзгод.
Что ж нового, Мулей, на море?
Теперь терпенье покажи:
Дурные вести приношу я.
Все, что ты знаешь, нам скажи:
Кто одарен душою стойкой,
Тот с ликом ясности всегда
Добро и зло равно встречает.
Сядь, Феникс нежная, сюда.
Я здесь.
Садитесь все. Внимайте.
Не скрой молчаньем ничего.
(Нет красноречья, нет молчанья,
Увы, у сердца моего.)
Великий Царь, как повелел ты,
С двумя галерами я вышел,
Чтоб совершить объезд по морю
Вдоль берберийских берегов[22].
Твоим намерением было,
Чтоб прибыл я в тот город славный,
Что звался некогда Элисой;
У самой бухты он стоит
Близ Геркулесова пролива[23],
Название его от Сейдо,
А Сейдо, Сеута, в еврейском,
Как и в арабском, красота.
Воистину красив тот город!
Но небеса его отторгли
От твоего венца, владыка;
Быть может, мудрый Магомет
Хотел свой гнев явить нам в этом,
И в посрамленье нашей силы
Нам португальские знамена
На башнях видятся его.
И в них насмешка нашей славы,
Для нашей гордости преграда
Кавказ, которым задержался
Могучий Нил твоих побед[24],
И посредине перервавшись,
Поток разливный остановлен,
И путь в Испанию утрачен.
Так выполняя твой приказ,
Я вышел в море, чтоб разведать,
Какой он вид теперь имеет,
Какие в нем сокрыты силы,
И как вернее можешь ты,
Уменьшив тяжесть предприятья,
Начать войну. Да будет воля
Небес на то, чтобы с победой
Тебе был город возвращен!
Хотя теперь нам ждать придется,
Покорствуя беде важнейшей;
И замысел ты свой отвергни,
Увидя, что зовет другой:
Войска, которые тобою
Для Сеуты предназначались,
Должны к Танхеру устремиться,
Там та же горькая беда,
Там то же горькое несчастье,
Там та же пытка, та же мука.
Я это знаю, потому что
Однажды, утренней порой,
В тот час, когда, полупроснувшись,
И смутный запад попирая,
Выходит солнце, разметавши
Волну сияющих волос
Над нежной белизной жасминов,
Над блеском роз багряноцветных,
И тканью золотой стирает
С очей проснувшейся зари
Сверканье слез огня и снега,
Их превращая в пышный жемчуг,
Вдали на море увидал я
Громаду тяжких кораблей:
И в это первое мгновенье
Не мог решить мой взор смущенный,
Что было там на горизонте,
Утесы или корабли.
Подобно как в живописаньи
Искусной кистью создаются
Виденья, облики, и дали,
И, перспективой обольщен,
То видит глаз глухие горы,
То города с их светлой славой, —
Всегда рождает отдаленность
Толпу чудовищ для очей, —
Так точно в областях лазурных,
Смешавши волны с облаками
И море с небом сочетая,
Сплетенье света и теней
Родило тысячи обманов
Для глаз, увидевших сначала
Лишь облик смутных очертаний
Без различенья четких форм.
Сперва, увидев, что краями
Те отдаленные предметы
Уходят в небо, мы решили,
Что это были облака
Из тех, которые стремятся,
К сафиру моря прикоснувшись,
Зачать потоки дождевые,
Чтоб их кристаллами родить.
И складно было так подумать,
Неисчислимая громада,
Казалось, всю морскую бездну
По капле думала испить.
Потом нам ясно показалось,
Что это рой морских чудовищ
В сопровождении Нептуна
Из водных выступил пещер;
Игрушка утреннего ветра,
Вздувались паруса, качаясь,
И нам казалось, это крылья
Качаются над зыбью волн.
Но этот Вавилон огромный
Приблизился, и было видно,
Что вымпела с их трепетаньем —
Его висячие сады.
Удостоверенное зренье
Тогда узнало без ошибки,
Что это близилась армада
По глади рассеченных вод.
Вкруг кораблей взметались волны,
Они кудрявились, крутились
То серебристыми скалами,
То горами из хрусталя.
Такие вражеские силы
Перед собою увидавши,
Я повернул: порой умело
Бежать — есть тоже победить.
Подробно море это зная,
Зашел я в замкнутую бухту,
Где под прикрытьем двух утесов
Нашел прибежище себе.
И мог без страха встретить ярость
Такой могущественной силы,
Явившейся на изумленье
Земли и моря и небес.
Они пришли, нас не заметив,
И я, желая (столь понятно!)
Узнать, куда армада эта
Направила дальнейший путь,
Решил вторично выйти в море,
И этот раз мои надежды
Напрасными не оказались,
Всевышней волею небес:
От флота сильного отставший
Один корабль на зыби водной,
Незащищенный, слабо бился,
Он, как позднее я узнал,
От всей армады, перенесшей
Свирепость бури, отделился,
И был разбит, и был разорван,
И так наполнен был водой,
Что не могли его насосы
Ее вычерпывать: качаясь
И наклоняясь вправо, влево,
Он выплывал и утопал,
Я подошел к нему вплотную,
И утопавших тем утешил,
Хоть я и мавр, — иметь в несчастьи
Товарища, — приятно всем,
Настолько, что усладой служит
И вид врага. Желанье жизни
Настолько охватило многих,
Что, сделав лестницей канат,
Они сдались, хотя другие
Их осуждали, восклицая,
Что жить — не жить, живя без чести,
И с португальским хвастовством
Сопротивленье оказали.
Один из сдавшихся подробно
Поведал, что армада эта
Из Лиссабона шла в Танхер,
Чтоб осадить его геройски,
И на стенах его зубчатых
Чтоб португальские знамена
Блистали так же, как всегда
На Сеуте мы это видим,
Когда выходит в небо солнце.
Царь португальский, Эдуарте,
Чья слава, полная побед,
Витает с римскими орлами,
Своих двух братьев посылает,
Энрике и Фернандо, славу
Столетья нашего, чтоб здесь
Они победой увенчались.
Магистры ордена — чье имя
Христос и Авис, — эти братья[25];
И на груди у них кресты,
Зеленый крест и крест багряный.
Они четырнадцати тысяч
Солдат выплачивают деньги,
Тех не считая, государь,
Что служат им в свой счет, бесплатно.
Коней могучих десять сотен
Дала испанская надменность,
И каждый конь — как ягуар,
Как ягуар, одетый тигром.
Они теперь уже в Танхере,
И в этот час, о, государь мой,
Ступают по его пескам,
А если нет, то проплывают
Вдоль берегов. Так поспешим же
И защитим его: бесстрашно
Бич Магомета подними,
И лучший лист из книги смерти
Исторгни властною рукою,
Быть может, совершится ныне,
Что Морабиты предрекли, —
Что португальская корона
Найдет злосчастную могилу
Среди песков, сожженных солнцем,
На африканских берегах.
Пусть силою меча кривого
Кровь португальцев изольется,
И ширь полей зелено-синих
Воспримет ярко-алый цвет.
Молчи, не говори мне больше,
Твои слова смертельный яд,
Они во мне свирепость будят
И казнью лютою казнят.
Пускай Инфанты с мощной ратью
Идут, подобные огню.
Я укрощу смельцов кичливых
И в Африке похороню.
Мулей, ты с конницей немедля
Отправься к берегу и там
Держись, пока с своею силой
Я не приду на помощь к вам.
Твоей я крови доверяюсь.
Ты в стычку вовлеки врагов,
Не дозволяя захватить им
Все протяженье берегов,
А я с проворностью такой же,
Как ты, неся с собой беду,
Всех остальных бойцов бесстрашных
На поле битвы приведу.
Мы кровью спор запечатлеем,
Мы явим для веков пример,
И Сеута моею будет,
Им не достанется Танхер.
СЦЕНА 6-я
Хоть ухожу, но не хочу я
Уйти, о, Феникс, без того,
Чтоб не сказать, что умираю
Я от недуга моего.
И мой недуг меня заставит
Почтительность к тебе забыть:
Но тот, кто ревностью терзаем,
Учтивым может ли он быть?
В твоей руке прекрасно-белой
Скажи, врагиня, чей портрет?
Кто этим счастием обласкан?
Скажи мне, кто? Но, впрочем, нет.
Не говори мне оскорблений:
Не слыша от тебя, кто он,
Его в твоей руке увидя,
Я слишком, слишком поражен.
Мулей, хотя мое желанье
Тебе позволило любить,
Но оскорбительным, но грубым
Со мною ты не должен быть.
То правда, Феникс, сам я знаю,
Что так нельзя мне быть с тобой;
Но видит небо, что, ревнуя
И мучаясь, я сам не свой.
Тебе служил, тебя любил я,
Тебя я в сердце берегу;
Но если я молчал, влюбленный,
Молчать, ревнуя, не могу.
Твоя вина не заслужила,
Чтоб объясненья я дала,
Но для себя самой хочу я,
Чтоб не было меж нами зла.
Причина есть...
Так есть?
Конечно.
Да сохранит тебя Творец!
Портрет мне...
Послан?
Таруданте.
Зачем?
Затем, что мой отец,
Не зная о моей заботе...
Отлично.
Пожелал, чтоб два
Владенья царские...
Довольно.
Причина, значит, такова?
Творец тебя да покарает!
Но в чем, скажи, моя вина,
Когда отец замыслил это?
Ты лучше умереть должна
Была сегодня, но портрета
Не принимать.
Свою боязнь
Могла я скрыть, но что же сделать
Могла бы я?
Пойти на казнь,
Как я пошел бы.
Неизбежность.
Ты позабыла свой обет.
Я уступила поневоле
Насилию.
Насилья нет!
Так что же?
Я, с тобой расставшись,
Мою надежду схоронил.
И так как снова убеждаться
В твоей измене — выше сил,
Я ухожу, — ты можешь, Феникс,
Мне пожелать побольше зла.
Иди, разлука неизбежна...
Уже душа моя ушла.
В Танхер, а сетованья после
Окончишь в Фесе, в свой черед.
Да будет мой недуг продолжен.
Прощай, разлука нас зовет.
Итак, портрета не отдавши,
Ты мне велишь теперь идти?
Когда б не Царь, его давно бы
Я уничтожила.
Пусти,
Отдай же, говорю, портрет мне,
Пусть вырву из руки — того,
Кто за моей спиною вырвал
Меня из сердца твоего.
СЦЕНА 7-я
О, Африка прекрасная, пусть первым
На берег твой песчаный я вступлю,
Чтоб тяжести шагов ты уступила,
Как волны уступают кораблю.
А я вторым на почве африканской
Встаю.
Да осенит нас Дух Святой!
И здесь за мною следом предвещанья.
Энрике, прогони свой страх пустой.
Раз ты упал, паденье это значит,
Что пред тобою самая земля,
Как пред царем, объятья раскрывает.
Пустынны горы, долы и поля,
Арабы, увидав нас, прочь бежали.
Танхер закрыл ворота стен своих.
Граф де Миральва, Дон Хуан Кутиньо,
Враги ушли, но мы отыщем их.
Исследуйте подробно поле битвы,
И прежде чем полдневный жгучий зной
Нас будет жечь и ранить беспощадно,
Забросьте в город возглас боевой.
Скажите, чтоб не думал защищаться,
А ежели царит упорство в нем,
В Танхер ворвавшись, быстро я сумею
Его наполнить кровью и огнем.
Смотри же, как, направившись к воротам,
Я вплоть до крепостных приближусь круч,
Хотя бы там вулкан огней и молний
Извергнул к солнцу сонмы дымных туч.
СЦЕНА 8-я
Благодаренье Богу, я на суше.
Иду, куда хочу. Апрель и май.
Ни тошноты, ни ужасов, ни качки,
И я не в море. Ну, вода, прощай.
Не в море я, где даже самый быстрый
К чудовищу из дерева причтен,
И может быть судьею этим глупым
Внезапно на погибель осужден.
Родимая земля, да не умру я
В воде, и до последнего конца
Пускай и на земле не умираю.
Ты можешь слушать этого глупца?
А ты так безрассудно, безутешно
Не слушаешь, как шепчет страх в тебе?
Душа моя полна предчувствий темных,
И казнь моя желательна судьбе:
Везде я вижу только лики смерти,
С тех пор как флот оставил Лиссабон,
Едва на этот берег берберийский
Набег армады нашей был решен,
Как Аполлон, весь в саване туманов,
Сокрыл свой образ, между туч, вдали,
И море, бурей бешеной объято,
Вдруг разметало наши корабли.
Взгляну на море — там ряды видений,
На небо — там в лазури вижу кровь,
На воздух — там ночные вьются птицы,
Смущенный, я смотрю на землю вновь,
Разъятая, она могилы кажет,
Я падаю, бессилием объят.
Я изъясню тебе твои сомненья,
Печалиться не нужно, милый брат.
Один корабль у нас разбила буря,
И этим самым море предрекло,
Что слишком много войска взято нами;
Оделось небо пышно и светло,
В багряный цвет, — не ужас в том, а праздник;
Чудовища нам видятся в воде
И птицы в ветре — создали не мы их,
И если здесь мы видим их везде,
Они конец кровавый предвещают
Своей земле. Не верь в пустой обман,
Приличны эти все приметы маврам,
В них указаний нет для христиан.
Мы оба христиане, и с оружьем
Не для тщеславья прибыли сюда,
Не для того, чтоб мир в бессмертных книгах
Сказания о нас читал всегда.
Пришли мы возвеличить веру в Бога,
Ему и честь и слава надлежит,
Когда дозволит, будем жить счастливо:
Гнев Божий нас повсюду сторожит.
Его страшиться должно; но не в страхах
Пустых нисходит гнев с Его вершин:
Ему служить пришли мы, не обидеть:
Так будь же до конца христианин.
Но что случилось?
СЦЕНА 9-я
Повелитель,
Идя к стене, как ты сказал мне,
На склоне той горы высокой
Я конный увидал отряд;
Сюда стремится он из Феса,
И так наездники проворны,
Что кони, кажется, не кони,
А перелетных стая птиц.
Их не поддерживает ветер,
Земля едва их ощущает,
И воздух и земля не знают,
Они бегут или летят.
Так поспешим же к ним навстречу,
Вперед направим мушкетеров,
За ними с копьями и в латах
Пусть выйдут конные бойцы.
Начало доброе, Энрике,
Нам обещает этот случай.
Его приветствовать должны мы.
Итак, мужайся.
Я твой брат.
Не устрашит меня неверность
Такого случая и даже
Не устрашил бы облик смерти.
А что касается меня,
Мне надо быть всегда в засаде.
И стычка же! На копья — копья.
Турнир, скажу вам, превосходный,
Ну, надо мне скорей в тайник.
СЦЕНА 10-я
Смелей, на них, уже разбиты,
Повсюду мавры отступают.
Поля убитыми покрыты
Солдатами и лошадьми.
А что ж не видно Дон Фернандо?
В пылу борьбы он где-то скрылся.
Отыщем же его, Кутиньо.
Где ты, повсюду я с тобой.
СЦЕНА 11-я
На поле битвы опустелом,
Что общей кажется могилой,
Или театром самой смерти,
Остался, мавр, один лишь ты,
Твои солдаты отступили,
Твой конь струит потоки крови,
Покрытый пеною и пылью,
Он возмущает дольний прах,
И меж коней, освобожденных
От седоков своих убитых,
Тебя добычей он оставил
Моей властительной руки.
И я горжусь такой победой,
Ее желаннее иметь мне,
Чем видеть это поле битвы
Венчанным злостью гвоздик.
Так много пролито здесь крови,
И так украсилось ей поле,
И так несчастие громадно,
Что утомленные глаза,
Проникшись жгучим состраданьем,
Уставши всюду видеть гибель,
Невольно ищут, не глядит ли
Меж красного зеленый цвет.
Итак, твою сразивши храбрость,
Я из коней, бродивших в поле,
Взял одного, и оказался
Таким чудовищем тот конь,
Что, сын ветров, он притязает
Быть у огня усыновленным,
И между пламенем и ветром
Его оспаривает цвет,
Он белый весь, и потому-то
Вода сказала: "Он рожденье
Моих глубин, его из снега
Могла сгустить одна лишь я".
По быстроте он, словом, ветер,
По благородству — пламя молний,
По белизне — воздушный лебедь,
По кровожадности — змея,
По красоте — высокомерный,
По дерзновенности — могучий,
По ржанью звонкому — веселый,
По груди сильной — великан.
Сев на седле и сев на крупе,
Вдвоем с тобой чрез море крови
Мы проносились между трупов
На оживленном корабле,
И между пеною и кровью,
Как бы играя в перламутре,
Он от хвоста до самой челки
В стремленьи бешеном дрожал
И, чуя тяжесть над собою,
Двойною парой шпор пронзенный,
Он мчался, чудилось, влекомый
Теченьем четырех ветров.
Но и такой атлант могучий
Под тяжестью своей сломился,
Затем что тяжкий гнет несчастий
И зверю чувствовать дано;
А может быть в своем инстинкте
Задет, он про себя промолвил:
"Веселым шествует испанец,
Печальным едет в путь араб:
Так против родины я буду
Изменником и вероломным?"
Но будет говорить об этом.
Глубоко опечален ты,
Скрывает сердце, сколько может,
Но ты устами и глазами
Изобличаешь те вулканы,
Что у тебя в груди кипят,
И шлешь ты пламенные вздохи,
И слезы нежные роняешь,
И каждый раз, как обернусь я,
Моя душа удивлена;
Должна другая быть причина,
Которая тебя печалит,
Не мог твой дух одним ударом
Судьбы жестокой быть сражен:
И было бы несправедливо
И дурно, если б о свободе
Так горько плакал тот, кто может
Так тяжко раны наносить.
И потому, коль, рассказавши
Другому о своем несчастьи,
Тем самым горе облегчаешь, —
Пока к моим мы не придем,
Раз эту милость заслужил я, —
Тебя степенно и учтиво
Я убеждаю, расскажи мне,
Какое горе у тебя.
Скорбь сообщенная бывает
Не побежденной, но смиренной,
И я, виновник самый главный
Превратности твоей судьбы,
Желаю быть и утешеньем
И устранителем причины
Твоих печальных воздыханий,
Коли причина разрешит.
Велик ты в храбрости, испанец,
И так учтив ты, как бесстрашен;
И ты словами побеждаешь,
Как шпагой можешь побеждать.
Когда меня на поле битвы
Ты победил мечом могучим,
Ты жизнь мою своею сделал,
И вот вторично взят я в плен;
Моя душа твоею речью
Побеждена, ты повелитель
И над душою и над жизнью,
Ты и жесток и милосерд,
И побежден тобой я дважды
Оружием и обращеньем.
Ко мне проникшись состраданьем,
Испанец, ты меня спросил,
О чем я пламенно вздыхаю;
Я сознаю, что, если скажешь
Другому о своем несчастьи,
Оно тогда умягчено,
Но сознаю я вместе с этим,
Что тот, кто говорит о боли,
Желает, чтоб она смягчилась,
Моя же боль в моей душе
Царит настолько над моими
Восторгами, что, не желая
Смущенья их и облегченья,
Хотел бы я о ней молчать;
Но нужно мне повиноваться,
И я тебе открою тайну.
Я Фесского Царя племянник,
И называюсь шейх Мулей.
Мой род прославлен многократно
Наместниками и пашами.
Но я был сыном злополучии
С первоначальных дней моих,
И даже на пороге жизни
Родился я в объятьях смерти.
Пустыня, что была великой
Могилой для испанских войск,
Была моею колыбелью:
Узнай, что я родился в Хельве[26],
В тот самый год, когда у Хельва
Вы пораженье понесли.
Явился я к Царю Инфантом,
Служить ему. — Но тут начало
Моих печалей и несчастий:
Казни, судьба, меня, казни.
Я красоту увидел в Фесе,
Она, мое очарованье,
Жила близ моего жилища,
Чтоб ближе смерть я встретить мог.
И чтоб любовь была вернее,
Чтоб не могла она порваться,
Росли мы оба неразлучно
С первоначальных наших лет,
И в те младенческие годы
Любовь не молнией явилась,
Когда глубоко поразила
Не силу и не высоту,
А нежность, трепетность, смиренность,
И, чтоб явить свое господство,
Она неравными стрелами
Пронзила юные сердца.
Но как вода своим упорством
На камне след обозначает
Не силою своих ударов,
А тем, что падает всегда,
Так неотступными слезами
Сумел пробить я камень сердца,
Который в долгом равнодушьи
Казался тверже, чем алмаз;
Не силою заслуг особых,
А тем, что я любил безмерно,
Ее заставил я смягчиться,
И, осчастливлен ею, жил,
Хотя недолго, наслаждаясь
Восторгами любви блаженной,
Но отлучился на несчастье:
Довольно этим я сказал!
Другой влюбленный в это время
Меня убил своей любовью,
Он счастлив был, а я несчастен,
Он близко был, я далеко,
И я в плену, а он свободен,
Так велико противоречье
Его судьбы с моей судьбою:
Решай, могу ли я скорбеть!
О, смелый мавр и в чувствах нежный,
Коль ты влюблен, как повествуешь,
И очарован, как сказал мне,
И любишь, как изобразил,
И так ревнуешь, как вздыхаешь,
И так мечтаешь, как боишься,
И так желаешь, как тоскуешь,
Блаженно мучаешься ты.
Один лишь выкуп мне желанен:
Чтобы твоим был этот выкуп.
Вернись к возлюбленной, скажи ей,
Что португальский дворянин
Тебя в рабы ей посылает:
А ежели она захочет
Мне заплатить из чувства долга,
Мое добро бери себе:
Возьми у ней любовь как деньги
И получи с нее проценты.
Смотри, уж конь, упавший наземь,
Передохнул и снова встал;
Я знаю, что зовут любовью,
И знаю, в чем беда разлуки,
Тебя удерживать не стану,
Бери коня и поспешай.
Я не скажу тебе ни слова;
Кто дар свой щедро предлагает,
Тот награжден уже тем самым,
Что принят добровольный дар.
Скажи мне, португалец, кто ты?
Не более, как благородный.
Кто б ни был ты, я это вижу.
Я буду навсегда твой раб,
Как в счастии, так и в несчастьи.
Бери коня, не медли. Поздно.
Когда тебе так показалось,
Что чувствует, кто был в плену
И кто к любви спешит, свободный?
Великодушно — дать другому
Свет жизни.
Храбрый португалец!
Он с лошади мне говорит.
Чего ты хочешь?
Я надеюсь,
Что будет день, когда сумею
Я отплатить за это благо.
Да усладит тебя оно.
Если только
Аллах есть Бог, будь счастлив с ним.
Но что за трубный звук я слышу?
Им ветры быстрые полны,
Загрохотали барабаны,
Я слышу музыку войны.
СЦЕНА 12-я
Фернандо, я к тебе с известьем.
Что нового?
Ты слышишь шум?
Войска из Феса и Марокко
На нас примчались, как самум.
Нежданно прибыл Таруданте,
Чтоб фесскому царю помочь,
Сам царь пришел с огромным войском,
И обступили нас, как ночь.
Ведя осаду, их войсками
Мы с двух сторон осаждены,
С одним рука с рукой сразимся,
Другому тыл предать должны.
Нас ослепили блески Марса.
Что делать нам в беде такой?
Что делать? Умереть, как должно,
С невозмутимою душой.
Мы два Маэстре, два Инфанта,
Довольно было бы сказать —
Два португальца, чтобы страха
Ни перед чем не показать.
Так повторим, Христос и Авис,
Христос и Авис навсегда,
И с радостью умрем за веру,
Коль умереть пришли сюда.
СЦЕНА 13-я
В недобрый час на этот берег
Сошли мы с наших кораблей.
Не время говорить об этом,
Сражаться нужно нам. Смелей!
Судьба взывает к нашей силе,
Мы вражьей стиснуты толпой,
Итак, на бой. Христос и Авис!
Идемте все. На бой, на бой!
СЦЕНА 14-я
Не выйти нам из переделки,
Два против одного сошлись.
Преподлая, скажу вам, штука.
О, небо, небо, отворись!
Хоть щелку маленькую дай мне,
Чтоб смерти избежать тому,
Кто вышел в битву, сам не зная,
Ни для чего, ни почему.
Давай-ка притворюся мертвым[28],
А заодно, не будь я глуп,
Вменю себе, что это время
Я не жил, будучи как труп[29].
СЦЕНА 15-я
Тот, кто может,
Доверясь храбрости своей,
С врагами бешено сражаться
Как со свирепыми зверьми.
Кто я, тебе мой меч покажет.
И топчет же. Ах, черт возьми!
СЦЕНА 16-я
Я вижу, португалец смелый,
Как сила велика твоя,
И не смущаюсь, вам победу
Сегодня дать хотел бы я.
О, горе мне, куда ни встану,
Топчу я трупы христиан.
Топчи, пожалуй, только я-то
Зачем в удел топтанью дан?
СЦЕНА 17-я
Высокомерный португалец,
Я обещание даю,
Что если ты оружье сложишь,
Ты дружбу получил мою.
Скажи мне, кто ты?
Только рыцарь.
И больше сведений не жди.
Убей меня.
СЦЕНА 18-я
Пусть враг сначала
Найдет отпор в моей груди,
Она стеной алмазной будет.
Вперед, Фернандо, дай им знать
Свою наследственную храбрость.
Чего еще мне больше ждать?
Пусть прекратится спор оружья,
Не нужно больше славы мне:
Раз этот пленник мной захвачен,
Победа решена вполне.
Во имя плена или смерти
Исполни, что я говорю:
Твой рок свершен, отдай же шпагу,
Фернандо, Фесскому Царю.
СЦЕНА 19-я
Что вижу?
Лишь Царю бы отдал
Я шпагу: не отдать ему —
Не мужество, а безрассудство.
Мой брат!
Волненью своему,
Энрике, не давай быть явным;
Мы тешились в пылу борьбы,
Прими же эту неудачу,
Как переменчивость судьбы.
Теперь, Энрике, Дон Фернандо
В моих руках: и я могу
Лишить вас жизни: но в победе
Я не желаю мстить врагу.
Я шел лишь на свою защиту,
И если вашу кровь пролью,
Такой я не достигну славы,
Как сохранив вас, в честь мою.
И чтобы выкуп был вернее,
Вернись к Царю, пусть знает он,
Что здесь Фернандо, и тобою
Он может быть освобожден.
Но пусть запомнит Эдуарте,
Что не получит он его,
Покуда Сеута не будет
Владеньем царства моего.
А Вас, светлейший Принц, прошу я
Теперь пожаловать за мной,
Идемте в Фес.
Иду за сферой,
Чей свет — путеводитель мой.
Итак, за ревностью и дружба
Зажжет мой дух огнем борьбы.
Энрике, я в плену останусь,
Но не страшусь моей судьбы.
Ты скажешь брату, чтобы в этом
Нежданном бедствии моем
Он был Царем-христианином.
Ужель ты усомнишься в нем?
Я говорю, христианином
Пусть явит он теперь себя.
И таковым сюда вернусь я.
О неизбежном не скорбя,
Иди. Обнимемся.
Ты пленник,
Меня пленяешь.
Дон Хуан,
Прощай.
Я остаюсь с тобою.
О, друг, ты мне судьбою дан!
О, злополучное событье!
Скажи Царю... Но, впрочем, нет.
Лишь передай мое молчанье
Царю, как горький мой привет.
СЦЕНА 20-я
Еще христианин убитый.
А вот давайте-ка сперва я
Открою настеж вам башки;
Мы, португальцы, и умерши,
Довольно на руку бойки.
ХОРНАДА ВТОРАЯ
СЦЕНА 1-я
Эстрелья! Роза! Сара! Что же,
Никто меня не слышит?
Я.
Ты для меня горишь как солнце,
Я пред тобой как тень твоя.
Услышав голос твой певучий,
Ускорил я свои шаги.
Чего ты хочешь?
Здесь останься
И мне советом помоги.
Как рассказать, сама не знаю.
Под тенью нежною ветвей,
Неблагодарный, льстивый, вольный,
И сладостный, бежал ручей,
В волне серебряно-хрустальной
Качая свет дневных лучей;
Неблагодарный, потому что
Не хочет ждать, стремясь вперед;
И льстивый, потому что шепчет,
Но, сам не чувствуя, течет;
И вольный, потому что звонко
Журчанье сладостное льет.
Я по горе гналась за зверем,
К ручью случайно подошла;
И ощутив, как между веток
Прохладно дышит полумгла,
Остановилась в этой чаще
И на мгновенье прилегла.
На этом склоне многоцветном
Гирляндами дышал жасмин,
Там были алые гвоздики,
Весенняя краса долин,
В расцвет растений изумрудных
Вплетался радостный кармин.
Но только душу предала я
Журчанью нежному, как пух,
Как вдруг я слышу шелест листьев,
Гляжу, насторожила слух,
Старуха, вижу, африканка,
Не человек, а точно дух.
Живой скелет того, что было
Лишь тенью бледной и пустой,
Чело наморщено, угрюмо,
Весь вид обманчивый и злой,
Как бы древесный ствол иссохший
И с неободранной корой.
И трепещи, — с печалью темной,
Как бы в предвиденьи невзгод,
Она протягивает руку,
И за руку меня берет,
И тут уж я — как ствол недвижный,
И у меня по жилам — лед.
И в сердце ужас пробуждая,
И сохраняя страшный вид,
Ко мне свой голос обратила,
И яд смертельный в нем горит,
Так быстро-быстро зашептала,
И так невнятно говорит:
"Беда, несчастная, проклятье,
Неустрашимая беда!
Твоя краса ужели будет
Ценою трупа навсегда?"
Она сказала, и от скорби
Я не избавлюсь никогда.
Я не живу: а умираю.
От привиденья — беглеца
Я услыхала предвещанье,
И жду зловещего конца.
О, горе, горе мне! Я буду
Ценой презренной мертвеца!
СЦЕНА 2-я
Легко понять химеру эту,
Легко распутать этот сон.
В них образ той жестокой пытки,
К которой дух мой присужден.
Супругой будешь Таруданте,
Ему ты руку дашь свою;
Но лишь об этом я помыслю,
Как слышу в сердце смерть мою.
Но я избегну этой пытки;
С тобой не будет он счастлив,
Твоей любовью не упьется,
Меня сначала не убив.
Тебя утратить, это можно,
Но жить, утратив, — свыше сил.
Раз нужно, значит, чтоб меня он,
Пред тем как взять тебя, убил,
Так жизнь моя ценою будет,
Которой купит он тебя.
И так как я умру, ревнуя,
И негодуя, и любя,
Свершится это предсказанье,
И ты поймешь его, когда,
Меня утратив, будешь вправду
Ценою трупа навсегда.
СЦЕНА 3-я
Ты на охоту шел, Фернандо,
Тебя увидеть — радость нам,
И мы, в саду работу бросив,
Пришли припасть к твоим ногам.
Решением всевышним рока
Нет радости у нас иной.
И в этом милосердье неба.
Друзья, обнимемтесь со мной.
И видит бог, когда бы мог я
Разрушить тяжкий гнет цепей,
Я вашей бы хотел свободы
Скорей и раньше, чем моей.
Но думайте, что это было
Благословением небес, —
Что мы здесь вместе муку терпим;
Просвет надежды не исчез
Для тех, кто мудростью умеет
Все злоключенья побеждать;
Перетерпите гневность рока,
И будем перемены ждать:
Судьба, жестокая богиня,
Вчера цветок, сегодня труп,
Меняясь, наш удел изменит
Усмешкою капризных губ.
О, Господи! Я понимаю,
Что дать несчастному совет
И оказать лишь словом помощь,
В том мудрости особой нет.
Но если этот раз лишь в слове
Вся помощь слабая моя,
Тут нет вины моей, простите,
Мне дать вам нечего, друзья.
Я думаю, что нам подмога
Из Португалии спешит,
И то, что прислано мне будет,
Все вам, друзья, принадлежит.
А если выкуплен из плена
Я буду, слово вам даю,
Вы все отправитесь со мною.
Работу выполнять свою
Теперь идите, чтоб хозяев
Своих не раздражать ничем.
Властитель, жизнь твоя — отрада
И утешение нам всем.
Живи, наш повелитель, дольше,
Чем Феникс, что живет века.
СЦЕНА 4-я
Скорблю, ни с чем вас отпуская,
И велика моя тоска.
Кто им поможет!
Здесь смотрю я,
С какой любовью ты сумел
Смягчить невольникам их участь.
Меня печалит их удел.
Глядя, как мрачная превратность
На них свою бросает тень,
Я научаюсь быть несчастным;
И может быть настанет день,
Когда мне будет это нужно.
Ты Принц, и думаешь о том?
Родясь Инфантом, волей рока,
Я ныне сделался рабом:
И я отсюда заключаю,
Что если этим стать я мог,
Быть может худшее готовит
Мне в будущем неверный рок:
Между Инфантом и плененным
Длиннее путь судьбой пройден,
Чем между тем, кто просто пленник
И тем, кто более пленен.
Взывает день ко дню другому,
И вновь зовет его другой,
Соединяя в звенья цепи,
Со скорбью скорбь, тоску с тоской.
Моя печаль еще сильнее.
Ты ныне пленник, — день пройдет,
На родину вернувшись Принцем,
Ты будешь счастлив в свой черед:
Мое бесплодно ожиданье,
Судьба изменчивей луны,
Но перемены, улучшенья
Моей судьбе не суждены.
С тех пор, как я придворный в Фесе,
Ты не сказал мне ничего
О том, как любишь.
Есть причина
Для умолчанья моего:
Хранить в глубокой тайне имя
Возлюбленной поклялся я.
Но я послушен долгу дружбы,
И от тебя не утая
То, что тебе сейчас скажу я,
Равно и клятву соблюду.
Единственной и несравненной
Считаю я мою беду;
Так, несравненной, потому что
Вне всех сравнений рождены
Моя любовь и светлый Феникс.
Мечты мои одним полны:
Мое мечтание есть Феникс,
Когда гляжу, когда молчу;
Мое страдание есть Феникс,
Когда скорблю, люблю, хочу;
Мое отчаяние — Феникс,
Когда я плачу, как в бреду;
И луч моей надежды — Феникс,
Когда со страхом счастья жду;
Моя любовь и мука — Феникс,
И если Феникс я сказал,
Как верный друг и как влюбленный,
Признался я и умолчал.
Как он разумно изъяснился,
Учтив он так же, как влюблен.
Когда его страданье — Феникс,
Он большей скорбью огорчен.
Моя печаль — страданье многих,
Обыкновенная беда.
СЦЕНА 5-я
Тебя искал я, Принц светлейший,
И потому пришел сюда.
Пока меж перлов и кораллов
Не скрылось солнце за горой,
Мне хочется, чтоб ты развлекся
Моей охотничьей игрой:
Уже устроена облава
На тигра.
Государь, ценя,
Что ты находишь развлеченья
Ежеминутно для меня,
Скажу, что если развлекаешь
Ты так невольников своих,
Утрата родины не будет
Непоправимою для них.
Раз пленник полон тех достоинств,
Что ты в душе своей вместил,
Вполне законно и разумно
Ему служить по мере сил.
СЦЕНА 6-я
Иди, великий Царь, на берег
Морской, и ты с него увидишь
Наикрасивейшего зверя,
Сумевшего соединить
Искусство гордое с природой:
Там христианская галера,
Нарядная, приходит в гавань,
Хотя вся в трауре она.
И сомневаешься, как может
Веселой быть ее угрюмость,
И португальские знамена
Блистают на ее снастях;
Я думаю, что раз в неволе
Принц Португальский, эти знаки
Есть указанье, что жалеет
Она о горести его,
И потому, покрывшись черным,
Тоскуя о его плененьи,
Идет вернуть ему свободу.
О, добрый друг мой, Дон Хуан,
Не так ты объясняешь траур;
Когда б она несла свободу,
Она оделась бы, ликуя,
В одни веселые цвета.
СЦЕНА 7-я
Позволь, великий Царь, с тобою
Обняться.
Доброе прибытье,
Светлейший Принц.
Так значит верно,
Что осужден я, Дон Хуан!
Мулей, так значит совершилось
Мое заветное желанье!
Теперь, когда благополучным
Тебя я вижу, мне позволь,
О, государь, обняться с братом.
Фернандо!
Милый мой Энрике!
Что означает этот траур?
Но, впрочем, нет, не говори:
Твои глаза сказали столько,
Что бесполезным было б слово.
Не плачь. Коль ты пришел сказать мне,
Что я невольник навсегда,
В том высшее мое желанье:
Ты мог бы требовать награды
За вести добрые, и вместо
Того, чтоб траур надевать,
Одеться пышно, как на праздник,
И ликовать. Как поживает
Король, мой добрый повелитель?
Скажи лишь мне, что он здоров, —
Я счастлив. Ты не отвечаешь?
Коль повторенные страданья
Нам доставляют боль двойную,
Пусть сразу их узнаешь ты.
И ты, великий Царь, внимай мне:
Хоть этот горный склон нам будет
Дворцом пустынным, здесь, прошу я,
Аудиенцию мне дай,
И пленнику отдай свободу,
Услышавши такие вести.
Вся разгромленная армада,
Что в тщетной гордости своей
Была для волн тяжелой ношей,
Инфанта в Африке оставив
Заложником переговоров,
Пошла печально в Лиссабон.
И как услышал Эдуарте
Трагические эти вести,
Печаль к нему внедрилась в сердце,
И то, что было лишь тоской,
Преобразилось в летаргию,
И, опровергнув говорящих,
Что от тоски не умирают,
Скончался добрый наш Король.
Да будет он допущен в небо!
О, горе мне! Так много стоил
Ему мой плен?
Аллаху зримо,
Как тягостна мне эта весть.
Но продолжай.
Король покойный
Распорядился в завещаньи,
Чтобы за выдачу Инфанта
Вам Сеута была сдана.
И с полномочьем от Альфонсо,
Который нам, взамену солнца,
Явился пышною денницей,
Я прихожу, чтоб город сдать:
И так как...
Замолчи, довольно,
Ни слова более, Энрике:
Слова такие недостойны,
Их неприлично говорить
Ни Португальскому Инфанту,
Ни христианскому Маэстре,
Ни даже подлому и злому,
Кто в мире как дикарь живет,
Не ведая христовой веры,
Сияющей лучом бессмертным.
Мой брат, что сопричислен к небу,
Пред смертью это завещал
Не для того, чтоб исполнялось
Дословно это повеленье,
А для того, чтоб показать вам,
Что хочет воли он моей,
Чтоб, значит, вы мою свободу
Другими средствами искали,
Другим, жестоким или мирным,
Неукоснительным путем.
Сказавши: "Сеуту отдайте", —
Он завещал вам: "Предпримите
Что только можно, и усилья
Пусть и до этого дойдут".
Но как же можно, как же можно,
Чтоб христианский, справедливый
Король отдать решился мавру
Тот город, что им куплен был
Своею кровью, потому что
Лишь со щитом и шпагой, первый,
Он утвердил свои знамена
На боевых его зубцах?
И главное еще не в этом:
Сдать мавру город, заслуживший,
Чтоб католическая вера
В нем торжествующей была,
И в храмах умолявший Бога,
С благоговеньем и любовью?
Да разве это было б делом,
Достойным честных христиан,
И соблюденьем правил веры,
И христианским милосердьем,
И бранной славой португальской,
Чтобы Атланты вышних сфер,
Чтобы возвышенные храмы,
На место светов золотистых,
В которых луч играет солнца,
Прияли мусульманский мрак,
И чтоб враждебные им луны,
Родив подобные затменья,
В церквах осуществляли ужас
Таких трагедий роковых?
Так значит это будет благом,
Чтоб храмы превратились в хлевы,
Часовни сделались конюшней,
Иначе, ежели не так,
Чтоб обратилися в мечети?
И тут язык мой умолкает,
Тут пресекается дыханье,
Тут мукою я удушен:
Лишь при одной подобной мысли
Готово сердце разорваться
И волосы восстали дыбом,
И телом овладела дрожь.
То было бы не первым разом,
Что хлев и ясли оказались
Гостеприимными для Бога;
Но раз мечети, в них для нас
Навеки будет знак позорный,
И надпись нашего бесславья,
Гласящая: "Здесь Бог когда-то
Имел жилище, а теперь
Его прогнали христиане,
И помещен здесь ими Дьявол".
И даже это позабыто,
(Как общий приговор гласит)
Что в дом чужой никто не входит,
Чтобы, хозяина обидеть, —
Так разве будет справедливо,
Чтоб в Божий Дом вошел порок,
И нами был сопровождаем,
И мы, чтоб он вошел вернее,
Ему посторожили двери,
А Бога выкинули вон?
Католики, что пребывают
С своими семьями, с богатством,
В том городе, быть может станут,
Чтоб только их не потерять,
Трусливо отпадать от веры.
И мы доставим им возможность
Впадать в соблазн греха такого?
И будут дети христиан
Перенимать у мавров нравы,
И подчиняться их обрядам,
И жить сочленами их секты?
И столько жизней дорогих
Из-за одной, совсем ничтожной,
Должны погибнуть безвозвратно?
Но кто же я? Ужели больше,
Чем просто смертный человек?
Коль быть Инфантом — умножает
Мое значение, я — пленный:
Невольник притязать не может
На пышность почестей; я — раб:
И значит, тот впадет в ошибку,
Кто назовет меня Инфантом.
Так кто ж распорядиться может,
Чтоб жизнь единого раба
Такой ценою окупилась?
Кто умирает, тот теряет
Свою физическую цельность[32],
Ее я в битве потерял:
Раз потерял, так значит умер:
Раз умер, было бы деяньем
С разумной мыслью несовместным,
Чтоб ныне ради мертвеца
Навек погибло столько жизней.
Так пусть же это полномочье
Разорвано на части будет,
И станет искрами огня,
И станет атомами солнца.
Но нет, я съем обрывки эти,
Да не останется ни буквы,
Способной миру возвестить,
Что мысль подобная возникла
В умах у знати лузитанской[33].
Царь, я твой раб, распоряжайся
Своим слугой, повелевай;
Я не хочу своей свободы,
Ей обладать не в состояньи.
Вернись на родину, Энрике:
Скажи, что в Африке меня
Оставил ты похороненным,
Затем что жизнь моя отныне
Во всем подобна будет смерти.
Фернандо, христиане, мертв;
Остался вам невольник, мавры;
Для ваших, пленники, страданий
Прибавился товарищ ныне;
О, небо, смертный человек
Твои восстановляет церкви;
О, море, скорбный умножает
Рыданием твои пучины;
О, горы, темный к вам пришел,
Чтоб жить средь вас, как ваши звери;
О, ветры, нищий удвояет
Дрожаньем крика ваши Сферы;
Во мгле глубин твоих, земля,
Себе мертвец могилу роет;
Чтоб все вы, Царь, и брат, и мавры,
И христиане, и созвездья,
И небо с морем и с землей,
И солнце, и луна, и горы,
И звери дикие узнали,
Что ныне, между злоключений
И бедствий, некий стойкий принц
Возвысил свет христовой веры
И оказал почтенье Богу:
И если б не было другого
Мне основания, как то,
Что в Сеуте одна есть церковь
Во имя вечного Зачатья
Владычицы земли и неба,
Я б сотни жизней потерял,
Чтоб лишь она не потерялась.
Неблагодарный, безучастный
К моей победоносной славе,
К величью царства моего,
Как ты дерзаешь отказать мне
В моем желанье самом сильном?
Но если ты в моих владеньях
Сильнее правишь, чем в своих,
Что ж тут мудреного, что рабства
Ты не почувствовал? Но если
Себя моим рабом признал ты,
С тобой я буду как с рабом:
Твой брат и все твои пусть видят,
Что как невольник самый подлый
Теперь ты ноги мне целуешь.
Какая боль!
Какая скорбь!
Какой удар!
Какая пытка!
Ты мой невольник.
Это правда,
И в этом месть твоя ничтожна;
Из лона темного земли
Для однодневного скитанья
Исходит человек, рождаясь,
Чтоб разные пути изведать
И снова возвратиться к ней.
Благодарить тебя я должен,
Не обвинять, ты научаешь,
Как достоверного жилища
Скорей могу достигнуть я.
Раз ты невольник, ты не можешь
Иметь ни прав, ни притязаний,
И если Сеутой владеешь
И признаешь, что ты мой раб,
И признаешь меня владыкой,
Зачем же не сдаешь мне город?
Затем, что он не мой, а Божий.
Повиновения закон
Тебе не говорит ли ясно,
Что должен ты повиноваться?
Так я тебе повелеваю
Сдать город.
Небо нам велит,
Чтоб раб всегда повиновался
Хозяину лишь в справедливом;
А ежели рабу хозяин
Прикажет, чтобы он грешил,
Его он слушаться не должен;
Грех, сделанный по приказанью,
Есть грех.
Тебя велю убить я.
И будет жизнью эта смерть.
Так чтобы жизнью смерть не стала,
Живи, всечасно умирая;
Узнай, что я могу быть гневен.
А я пребуду терпелив.
Но ты не выйдешь на свободу.
Но Сеута твоей не будет.
Эй, кто там!
СЦЕНА 8-я
Государь...
Немедля
Пусть будет этот раб сравнен
Со всеми: пусть ему на шею
И на ноги наденут цепи;
Пусть служит он в моих конюшнях,
Пускай работает в садах,
Как все, пусть терпит униженья,
Отбросив шелковый наряд свой,
Пускай он ходит в грубой сарже,
Ест черный хлеб и воду пьет
Солено-грязную; пусть спит он
В удушливых сырых темницах;
На слуг его и на вассалов
Наложен тот же приговор.
Взять их отсюда.
О, мученье!
О горе!
О, беда!
Увидим,
Увидим, варвар, что сильнее,
Твое ль терпенье, мой ли гнев.
Увидишь; потому что будет
Мое терпенье бесконечным.
Энрике, верный обещанью,
Я позволяю, чтобы ты
Вернулся в Лиссабон свободно;
От африканских вод отправься
К своим сородичам, скажи им,
Что португальский их Инфант,
Маэстро Ависа, остался
За лошадьми ходить моими;
Пускай они сюда приходят
Освободить его.
Придут.
И если я в его несчастьи
Его теперь не утешаю
И ухожу, так это только
Лишь потому, что я хочу
Сюда вернуться с большей силой,
Чтобы вернуть ему свободу.
Прекрасно, если только сможешь.
Явился случай, наконец,
За прямодушье — прямодушьем
Платя, представить верность дружбе;
Фернандо я обязан жизнью,
Ему я выплачу свой долг.
СЦЕНА 9-я
Царь приказал, чтоб ты работал
С другими вместе, здесь в саду.
Его веленью повинуйся.
Я снисхождения не жду.
На фесского тирана
Король направил брата,
Инфанта, Дон Фернандо,
Чтоб покорить Танхер.
И будет так вставать воспоминаньем
Моя судьба в томительных мечтах.
Во мне печаль и горькое смущенье.
О чем ты, пленник, думаешь в слезах?
Не плачь, утешься, нам сказал маэстре,
Что скоро все вернемся мы домой,
Он всех освободит нас из неволи.
Как скоро вы расстанетесь с мечтой!
Утешься, брат, возьми-ка эти ведра
И принеси воды мне из пруда
Полить цветы.
Охотно и немедля,
Я в этом вам готов служить всегда.
Моя забота, в сердце скорби сея,
Прольет потоки быстрых слез из глаз.
Еще пригнали пленников работать.
СЦЕНА 10-я
Быть может, здесь его на этот раз
Увидим мы: в саду, быть может, был он,
И узники укажут мне его.
С ним вместе быть — явилось бы отрадой
Для горького мученья моего.
Скажи, приятель, мне, и да поможет
Тебе Господь! ты не видал в саду
Среди рабов маэстре Дон Фернандо?
Нет, не видал.
Где ж я его найду?
О, горе мне!
Я говорю, что новых
Еще пригнали пленников сюда.
СЦЕНА 11-я
О, смертные, да не смутит вас видеть,
Какая мне ниспослана беда;
Инфант, маэстре Ависа, являет
Пример того, как переменчив рок.
Властитель и в таком убогом виде.
О, если бы тебя спасти я мог!
Несчастие!
Прости тебя Всевышний!
О, Дон Хуан, ты огорчил меня:
Среди своих мне жить хотелось скрытно,
Работая как раб день изо дня.
Прощения, сеньор, прошу смиренно.
С тобою говорил я как слепой.
Дай нам припасть к твоим ногам, властитель.
Встань, друг. Зачем так говорить со мной?
Светлейший Принц...
Как может быть светлейшим —
Чья жизнь такою тьмой окружена?
Я равный, с вами, пленник между пленных,
Мне та же доля, что и вам, дана.
О, если б с неба молния упала,
Чтоб дать мне смерть!
Как можно, Дон Хуан,
Чтоб благородный так в печаль вдавался?
Обетованья неба не обман.
Как раз теперь должны явить мы храбрость,
Все мужество душевной высоты.
СЦЕНА 12-я
Выходит в сад моя сеньора, Феникс,
И говорит, чтоб краски и цветы
Украсили края корзины этой.
Всегда служить ей первый я готов,
Дай мне корзину, я ее украшу.
Пойдемте и нарвем скорей цветов.
Я здесь вас подожду пока.
Не нужно
Считать меня особым между вас:
Равны страданья, и не нынче, завтра
Сравняет всех последний смертный час.
Не будем же откладывать до завтра
То, что сегодня можно довести
До ясного конца.
СЦЕНА 13-я
Ты, Сара,
Цветов велела принести?
Велела.
Мне хотелось красок,
Чтоб развлеклась моя тоска.
Поверить просто невозможно,
Что так, сеньора, велика
Твоя печаль, — что дух твой может
Быть сновидением смущен.
Что так могло тебя встревожить?
То, что я видела, не сон,
Раз мне привиделось несчастье.
Когда несчастный видит клад,
Я знаю, Сара, он исчезнет
И не воротится назад;
Но если он во сне увидел,
Что на него идет беда,
Он, пробудившись, видит горе,
Его томящее всегда.
Я от судьбы не жду пощады,
Она гнетет нас без конца.
Ну, если так скорбеть ты будешь,
Что ж сохранишь для мертвеца?
Уж чувствую свое несчастье.
Какая пытка мне дана!
Как веселиться мне, когда я
Ценою трупа быть должна?
Хотя бы только знать могла я,
Кто будет этот мертвый?
СЦЕНА 14-я
Я.
Что вижу? Небо!
Чем смутиться
Так вдруг могла душа твоя?
И голосом твоим, и видом.
Поверю и без всяких слов.
Но чтоб служить тебе, о, Феникс,
Я приношу тебе цветов.
Моей судьбы гиероглифы,
Они родилися с зарей,
И вместе с светлым днем скончались.
Вот этот нежно золотой
Цветок названье носит чуда.
Какой цветок не будет им,
Раз для тебя он мною сорван?
Он служит образом твоим.
Кто ж создал эту перемену?
Мой рок.
Так непреклонен он?
Так силен.
Твой удел мне страшен.
Пусть не тревожит он твой сон.
Но почему?
А потому что,
Рождаясь, человек всегда
Есть раб судьбы своей и смерти.
Скажи, ведь ты Фернандо?
Да.
Кто ж так судьбу твою принизил?
Закон раба.
Кем создан он?
Царем.
Зачем?
Затем что, Феникс,
Его я власти подчинен.
Сегодня он тебя не любит?
Ко мне исполнен он вражды.
Возможно ли, чтоб в день короткий
Могли расстаться две звезды?
С веселостью, и пышной, и беспечной,
Цветы проснулись утренней зарей.
Настала ночь, и вот, с холодной мглой,
Их сон объял, непробудимо вечный.
В них с золотом и с белизною млечной
Играла злость радужной игрой.
И тускло все. Вот лик судьбы людской.
Так много день уносит быстротечный.
С рассветом ранним розы расцвели
И умерли: в одной и той же чаше
И колыбель и гроб себе нашли.
Так точно мы, рожденные в пыли,
В единый день свершаем судьбы наши:
Столетья — час, когда они прошли.
Ты мне внушаешь страшный ужас,
Мне страшен вид и голос твой;
Будь первым горестным, с которым
Не хочет вместе быть другой.
А что ж цветы?
Раз ты нашел в них
Узорный знак твоей тоски,
Могу я только оборвать их
И разбросать их лепестки.
Но в чем же их вина?
В их сходстве
С созвездьями.
Скажи, а ты
Не любишь их?
Мне нет отрады
В сияньи звездной красоты.
Но почему?
Родившись в мире
Как женщина, я навсегда
Раба своей судьбы и смерти,
Так мне велит моя звезда.
Цветы и звезды значит сродны?
Конечно.
Волей их — скорбя,
Такого свойства их не знал я.
Узнай.
Я слушаю тебя.
Те брызги света, сеть их огневая
Есть смесь лучей и скрытых темных снов,
Приняв от солнца светлый свой покров,
Они живут, блистая и страдая.
Цветы ночные. Их краса живая
Горит огнем лишь несколько часов;
И если день — столетье для цветов,
То ночь для звезд — их мера вековая.
И к нам от этой призрачной весны
Струится боль, и радостные сны, —
Живет ли солнце, или догорает.
Какой же не дождемся мы беды,
Что прочного получим от звезды,
Что на ночь вспыхнув — за ночь умирает.
СЦЕНА 15-я
Я ждал, чтоб Феникс удалилась,
И здесь стоял среди деревьев:
Орел, всегда влюбленный в солнце,
Порой стремится от него.
Мы здесь одни?
Одни.
Послушай.
Скажи, Мулей, свое желанье.
Хочу, чтоб ты узнал сегодня,
Что и у мавра есть в груди
И преданность и верность дружбе.
Не знаю, как начать; не знаю,
Как выразить тебе сумею
Все огорчение мое
При виде этой перемены
К тебе презрительного рока,
При виде этой притчи миру
И злой неверности судьбы.
Но я опасности подвержен,
Когда меня с тобой увидят,
С тобой сурово обращаться
Есть повеление Царя.
И голос предоставив скорби,
Которая сумеет лучше,
Как раб, с тобою изъясниться,
Я падаю к твоим ногам.
Инфант, тебе принадлежу я,
И я не милость предлагаю,
А только возвращаю долг свой,
Который ты мне дал взаймы.
Ты дал мне жизнь, ее тебе я
Пришел отдать теперь; затем что
Добро есть клад, что бережется
До дня, когда придет нужда.
И так как страх меня смущает
И сжал мне ноги кандалами,
И так как грудь моя и шея
Между веревкой и ножом,
Беседу нашу сокращая,
Все выскажу тебе я сразу,
И говорю, что нынче ночью
Тебя у взморья ждет судно.
Через отверстья подземелий,
Где ваши мрачные темницы,
Я вам заброшу инструменты,
Чтоб цепи вы могли сломать.
Снаружи отомкну засовы,
И ты со всеми, сколько в Фесе
Есть пленных, можешь удалиться
На том судне в родимый край,
Вполне уверенный, что в Фесе
Я в безопасности остался, —
Легко мне будет так устроить,
Как будто заговор был ваш;
Итак с тобой спасем мы оба:
Я честь, ты жизнь; а если б даже,
О помощи моей узнавши,
Меня казнил во гневе Царь,
Не стал бы я жалеть о жизни.
И так как, чтоб склонять хотенья,
Иметь необходимо деньги,
Возьми сокровища мои,
За них тебе заплатят много.
И это выкуп мой, Фернандо,
За возвращенье мне свободы.
Мой долг тебе был так велик,
Что рано ль, поздно ль, было нужно
Его отдать во имя чести.
Благодарить тебя хотел бы,
Но, вижу, в сад выходит Царь.
Тебя он видел?
Нет.
Не дай же
Ему предлога к подозренью.
Я спрячусь между этих веток,
А он тем временем пройдет.
СЦЕНА 16-я
(Мулей с Фернандо; говорили
С такой опаской, и как только
Меня увидели, сейчас же
Один уходит, а другой
Желает что-то скрыть. Мне надо
Бояться. Верно иль неверно,
Мне страх грозит, приму же меры.)
Я очень рад...
Великий Царь,
Дай мне обнять твои колена.
С тобой побыть.
Что повелишь мне?
Меня глубоко огорчило,
Что Сеута мне не сдана.
Ты победителен и силен,
Поди на приступ, город сдастся.
Он будет мой без траты крови.
Каким же образом?
Таким:
Фернандо так хочу принизить,
Что Сеуту он сам отдаст мне.
И знаешь что, Мулей, боюсь я,
Маэстре ненадежен здесь.
Его увидя в униженьи,
Пожалуй, пленники стакнутся,
И всей толпою возмутятся,
Из сострадания к нему.
А сверх того и очень сильно
В сердцах людей корыстолюбье;
Весьма легко он может златом
Вниманье стражей усыпить.
(Теперь мне выгоднее будет
Сказать, что все это возможно,
Чтобы не мог иметь позднее
Он подозрений на меня.)
Твой страх вполне благоразумен:
Они наверно пожелают
Освободить его.
Одно лишь
Нашел я средство, чтоб никто
На власть мою не покусился.
И это средство, государь мой?
Чтоб о надежности Инфанта
Ты позаботился, Мулей.
Ты ни боязнью, ни корыстью
Никак не можешь быть подкуплен.
Так будь его главнейшим стражем,
Смотри же, сбереги его.
И что бы с Принцем ни случилось,
Ты дашь отчет мне.
Нет сомненья,
Царь слышал, как мы говорили.
Да не предаст меня Аллах!
СЦЕНА 17-я
О чем скорбишь?
Ты слышал?
Слышал.
Так как же спрашивать ты можешь,
О чем скорблю, когда в смущеньи
Стою меж другом и Царем?
Во мне столкнулись честь и дружба:
Когда тебе я буду верен,
Пред ним изменником я буду;
А верность сохраню пред ним,
С тобой неблагодарным буду.
Что ж делать? (Небо, помоги мне!)
Кого хочу освободить я,
Мне доверяют охранять.
Что если Царь владеет тайной?
Но чтоб найти вернее выход,
Я у тебя прошу совета:
Скажи, что должен делать я.
Мулей, любовь и дружба ниже,
Чем честь и верность государю.
Царю никто ни в чем не равен,
Лишь равен он один себе.
Вот мой совет: ему ты должен
Служить и обо мне не думать;
Я друг твой, и во имя дружбы,
Чтоб сохранилась честь твоя,
Сам за собой смотреть я буду;
И если б кто другой сказал мне,
Что предлагает мне свободу,
Не принял бы я жизнь свою,
Покуда честь твоя со мною.
Фернандо, не давай советов
Учтивых столь же, сколько верных.
Я знаю, что мой долг тебе
Есть жизнь, и что платить я должен;
Итак я ночью все устрою,
Как мы с тобою говорили.
Освободись, и жизнь твою
Я искуплю своею смертью;
Лишь только б ты освободился,
Мне после ничего не страшно.
И было б честно, чтобы я
Жестоким был и беспощадным
С тем, кто со мною милосерден,
И чтоб того, кто жизнь дает мне,
Жестоко чести я лишил?
Нет, и тебя хочу я сделать
Судьей моей судьбы и жизни:
Теперь и ты мне посоветуй.
Возможно ль взять мне от того
Свою свободу, кто потерпит
За это кару? Допустит ли,
Чтоб он, ко мне великодушный,
Убийцей чести был своей?
Что посоветуешь?
Не знаю.
Ни да, ни нет сказать не смею:
Нет, потому что будет больно
Мне самому; да, потому
Что если да тебе промолвлю,
Пожалуй, я и сам увижу,
Что мой совет не подходящий.
Нет, ты мне должный дал совет.
Благодаренье, потому что
Во имя Бога и закона,
Которые владеют мною,
Я буду в рабстве стойкий принц.
ХОРНАДА ТРЕТЬЯ
СЦЕНА 1-я
(Так много Царь поставил стражей
Над Дон Фернандо, что его
Спасти я больше не надеюсь.
Во имя долга моего,
Как верный друг, я постараюсь
Ему помочь по мере сил.)
Властитель, в море и на суше,
Ты знаешь, я тебе служил,
И если милости достоин,
Услышь...
Внимаю и молчу.
Фернандо...
Более ни слова.
Не хочешь слушать?
Не хочу.
Раз только назвал ты Фернандо,
Меня ты этим оскорбил.
Но чем же?
Тем, что дал мне случай
Не дать того, о чем просил.
А дать нельзя, когда ты просишь
За Принца.
Как же, раз его
Мне поручил ты, не желаешь
Отчета слышать моего?
Я слушаю; но состраданья
Не жди.
Немилосердный рок
Фернандо истерзал настолько,
Что мир, чьи клички есть намек,
Дивясь таким страданьям, назвал
Его чудовищем судьбы;
Твой гнев изведав и суровость,
В таком неравенстве борьбы,
В несчастность бедствий вовлеченный,
Предав скорбям свой смелый дух,
В том месте, что назвать боюсь я,
Дабы не оскорбить твой слух,
Недужный, нищий, параличный,
Сраженный мужеством своим,
Он просит милостыни жалкой
У проходящих перед ним;
Ты повелел, чтоб он работал,
Чтоб был преследуем людьми,
Чтоб спал в угрюмых подземельях,
Чтобы ходил за лошадьми,
Чтобы узнал, что значит голод, —
И обездоленный во всем,
И слабый раньше от природы,
Он был разбит параличом.
Так сила бедствий исказила
Его прекрасный царский вид.
Холодной ночью, черной ночью,
Он в мрачном подземельи спит.
Но, стойкий в вере неизменно,
Упорствует, как прежде, в ней,
И чуть, родитель утра, солнце,
Зажжет огни своих лучей,
Как узники (о, горе, горе!)
Циновку жалкую берут,
Недужного несут на воздух,
И — как мне вымолвить? — кладут
На место, что навозной кучей
Должны назвать мы: оттого
Что так он болен, стал он смраден;
Никто у дома своего
Ему лежать не позволяет;
Все гонят нищего, и он,
Без состраданья, без вниманья,
Лежит, мученьем удручен.
И лишь один слуга и рыцарь
Его не кинули в беде.
Стараются его утешить,
Ему сопутствуют везде,
Они с ним пищу разделяют,
Хотя ее и одному
Едва хватает, и от мавров
Гоненья терпят, потому
Что, повинуясь милосердью,
Инфанту служат. Но и гнев,
И беспощадную жестокость
Неоднократно претерпев,
Они его не покидают.
И каждый раз, когда идет
Один на поиски за пищей,
Другой при нем сидит, и ждет,
И страждущего утешает.
Смягчи же гнев свой, государь,
Будь, коль не жалостию тронут,
Так ужасом, о, сильный Царь,
Коль не слезами, изумленьем.
Ты кончил? Хорошо, Мулей.
СЦЕНА 2-я
Властитель, если заслужила
Я что-нибудь в любви твоей,
О милости я умоляю.
В чем отказать тебе могу?
Фернандо...
Более ни слова.
Могу ли я помочь врагу?
Внушает ужас всем, кто видит
Маэстре в низости такой;
И я просить хотела только...
Стой, Феникс, замолчи же, стой.
Скажи мне, кто велит Фернандо
Идти за гибелью вослед
И умирать злосчастной смертью?
Мое ли в том желанье? Нет.
Когда во имя веры предал
Он сам себя скорбям таким,
Зови его — к себе жестоким,
А не меня — жестоким с ним.
В его руке возможность выйти
Из этой низости на свет:
Пусть только Сеуту отдаст мне,
Он вдруг избавится от бед.
СЦЕНА 3-я
Перед тобой предстать желают
Посланники, о, Царь великий:
Один пришел от Таруданте,
Из Португалии другой,
По поручению Альфонсо.
Какая скорбь с моей сравнится?
Пришли за мной от Таруданте,
Сомнения не может быть.
Я потерял свою надежду,
Убит я ревностью и дружбой.
Пускай войдут.
Со мною, Феникс,
На этом возвышеньи сядь.
СЦЕНА 4-я
Властитель Феса благородный...
Царь Феса гордый и могучий...
Ты светлой славой...
Светлой жизнью.
Не умирай...
Всегда живи...
И ты, заря такого солнца...
Восток подобного заката...
Блаженствуй вопреки столетий...
И царствуй вопреки времен...
И упивайся...
Услаждайся...
Великой радостью...
Хвалами...
Высоким счастьем...
Нежным блеском...
С немногим злом...
С большим добром.
Христианин, как ты дерзаешь
Там говорить, где говорю я?
Где бы ни был я и с кем бы ни был,
Везде я первый говорю.
Раз я из племени арабов,
Мне надлежит теперь быть первым;
Где есть свои, для чужеземцев
Не может предпочтенья быть.
Нет, может, там, где понимают
Учтивость; потому что всюду,
Как постоянно можем видеть,
Сидит на лучшем месте гость.
Будь даже это основаньем,
Ты победить меня не мог бы;
Не правом речи обладает,
А только первым местом гость.
Довольно. Оба здесь садитесь.
Пусть начинает португалец:
Как представителя другого
Закона, мы должны принять
Его с почетом наибольшим.
Я пристыжен.
Я буду краток:
Король Альфонсо Португальский,
Чья слава, пышная, как свет,
В насмешку зависти и смерти,
Живет в вещаньях громких бронзы,
Тебе привет свой посылает,
И говорит: ввиду того,
Что сдача Сеуты — условье
Освобождения Фернандо,
И от свободы Принц отрекся,
Условье это не приняв,
Тебя определить он просит
Цену его освобожденья
В таких размерах, чтобы алчность
Пред щедростью смирила дух.
Он серебром тебе и златом
Даст столько, сколько могут стоить
Два города. Итак об этом
Он просит дружески тебя,
Но если Принца не отдашь ты,
Тебе дает он обещанье
Освободить его оружьем,
И с этой целью создает
На легкой пенной влаге моря
Готовый в путь плавучий город
Из тысячи вооруженных
Непобедимых кораблей,
Клянясь, что он огнем и кровью
Освободит его из плена
И победит тебя, оставив
Окровавленными поля,
Настолько, чтобы солнце утром,
Увидев землю изумрудом,
Ее с закатом покидая,
Увидело сплошной рубин.
Хоть я посланник, и ответа
Не от меня ты ожидаешь,
Христианин, но я осмелюсь,
Во имя моего Царя,
Тебе ответить, потому что
Его коснулось оскорбленье:
Властителю, что перед нами,
Он повинуется, как сын.
Так пусть же знает Дон Альфонсо,
Что именем его он вызван
Сюда явиться в срок не больший,
Чем от зари и до зари,
И столько алых жарких красок
На этих узрит он равнинах,
Что небо самое промолвит:
"Весь мир сегодня — из гвоздик".
Когда бы, мавр, ты был мне равным,
Свестись могла бы эта битва
К единоборству роковому
Двух славных юных. Но скажи,
Скажи, чтоб вышел твой властитель,
Коль он на славу притязает;
А я так сделаю, что выйдет
Немедленно на битву — мой.
Себя почти ты обнаружил,
А если это так, сумеет
Тебе ответить Таруданте.
На поле битвы жду тебя.
И будешь ждать меня недолго,
Лечу, я молния.
Я ветер.
Я огненный вулкан.
Я гидра.
Я гнев неистовства.
Я смерть.
Меня ты слышишь — и не в страхе?
Меня ты видишь — и не умер?
Владыки, в гневе вы расторгли
Завесы, чьею тьмою был скрыт
Лик солнца от очей нескромных.
В моей земле — меж вами битвы
Не быть без моего согласья,
А я отказываю в нем,
Дабы иметь досуг — принять вас
И угостить с почетом должным.
Гостеприимства не приемлю
От тех, кто мне наносит боль.
Сюда пришел я за Фернандо:
Желание его увидеть
Меня заставило явиться
Вот так переодетым в Фее:
Но прежде, чем туда дошел я,
Узнав, что здесь ты, в летнем замке,
Я поспешил сюда, влекомый
Надеждой, звавшею меня,
И так как вижу, что надежда
Меня звала сюда обманно,
Узнай, властитель, что теперь я
Лишь твоего ответа жду.
Ответа? Что ж, король Альфонсо,
Он будет не речист и ясен:
Не дашь мне Сеуту — не бойся,
Инфанта ты не увезешь.
Итак, война. Со мной он будет!
А ты, посол, иль кто б ты ни был,
Увидимся на поле битвы.
Теперь вся Африка дрожи!
СЦЕНА 5-я
Не мог достичь я до сегодня,
О, Феникс нежная, блаженства
Служить тебе как твой невольник,
Быть может, заслужу теперь
Блаженство пред тобой склониться
И, пав к ногам твоим покорно,
Просить, чтоб руку ты дала мне
В обмен поверженной души.
Пусть победительный властитель
Вниманье там не расточает,
Где чувствуют к нему почтенье,
Пусть цену знает он свою.
Кто это видит пред собою
И сам себя не убивает,
Чего он ждет?
Владыка светлый,
Не знал я, что идешь ты в Фее,
Итак, прости, что принимаю
Тебя не с пышностью достойной.
Мое отсутствие могу я
Продлить на самый краткий срок;
И если, как мы предположим,
Посланник мой сюда явился,
Чтоб увезти мою супругу,
Как соизволил ты решить,
Пусть самоличное прибытье
В вину мне вменено не будет,
И пусть увижу я скорее
Свершенье счастья моего.
Во всем меня ты побеждаешь:
Твой долг тебе уплачен будет,
Ты должен быть освобожденным
От этих мыслей и забот,
И так как нам грозят войною,
Ты должен поспешить с отъездом,
Не то пересечет проходы
Прибытье португальских войск.
Мне все равно, я с сильным войском,
Так численны мои отряды,
Что все окрестные равнины
Как смута людных городов:
Я возвращусь во всеоружьи,
Чтоб быть твоим солдатом верным.
Мы поспешить должны, однако,
С твоим отъездом. Только в Фее
Должна прибыть сначала Феникс,
Дабы украсить этот город.
Мулей!
Великий Царь!
Со стражей
Ты будешь Феникс провожать,
И по прибытии на место
Ты передашь ее супругу.
Лишь этого недоставало
Для завершенья бед моих:
Когда меня не будет в Фесе,
Последнюю свою поддержку
Со мной Фернандо потеряет,
И будет вовсе одинок.
СЦЕНА 6-я
Кладите здесь меня, чтоб лучше
Я насладился блеском дня.
О, милосердный мой Создатель,
Как услаждаешь ты меня!
Когда многострадальный Иов
Такой же мукой был объят,
Он проклинал сиянье солнца, —
Но был он во грехе зачат.
А я его благословляю,
Благоволенье Бога в нем,
И каждый луч есть возглас к Богу,
Поющий светом и огнем.
Так хорошо тебе, владыка?
О, лучше, чем я заслужил!
Как много для меня благого
Ты, Царь Небесный, совершил.
Когда из мрачных подземелий
Я выхожу на свет дневной,
Даешь мне солнце, чтоб согреться:
Ты расточителен со мной.
С тобой хотел бы я остаться,
Тебя утешить, видит Бог;
Но нужно нам идти работать
И удержать докучный вздох.
Прощайте, дети.
Горе, горе!
Что может горестнее быть?
Со мной вы остаетесь оба?
Я тоже должен уходить.
Что буду без тебя я делать?
Я ворочусь к тебе сейчас;
Чего-нибудь поесть ты должен.
Мулей, увы, покинул нас,
И нет нам более поддержки,
И должен я идти к врагу,
Но все же я пойду спокойно
И все исполню, что могу;
Хоть с невозможностью придется
Мне быть в сомнительной борьбе:
Никто не должен по указу
Напиться даже дать тебе,
И ничего не продавать мне,
За то, что я всегда с тобой.
Могли ль мы думать, что придется
Быть так караемым судьбой?
Но вот идут.
О, если б мог я
В ком состраданье возбудить,
Чтобы хотя одно мгновенье
Еще в страданиях пожить!
СЦЕНА 7-я
Великий государь, ты вышел
На улицу, где пред собой
Сейчас Инфанта ты увидишь.
Я пожелал пойти с тобой,
Чтоб ты мое величье видел.
Весьма ценю такой почет.
Подайте милостыню, люди,
С мольбою нищий вас зовет,
Взгляните на меня, я болен,
Я предан тяжести скорбей,
Я, голодая, умираю,
И даже зверь между зверей
Всегда находит состраданье.
Здесь просят милостыню так:
Имейте состраданье, мавры,
О хлебе молит вас бедняк,
Святой ногою Магомета
Он заклинает вас о том.
Что веру он хранит в несчастьи
И в унижении таком,
Меня бесславит, оскорбляет.
Инфант, маэстре!
Царь зовет.
Меня? Ты обманулся, Брито,
Не от меня он слова ждет:
Я не Инфант и не маэстре,
Я труп его, лишенный сил;
И я с землей соприкоснулся;
Инфант, маэстре — прежде был,
Не так мое названье ныне.
Коль быть Инфантом перестал,
Ответь мне просто как Фернандо.
Теперь, хотя б с земли я встал,
К твоим ногам паду покорно.
Ты тверд в решении своем.
Смиренье это или храбрость?
Поклон раба — перед Царем.
И так как я твой раб, и так как
Я нахожусь перед тобою,
С тобою говорить я должен:
Внимай, властитель мой и Царь.
Ты Царь, промолвил я, и если
Иной закон тобою правит,
Так беспредельна, так могуча,
Пышна божественность царей,
Что безусловно порождает
Она душевное величье;
И ты с великодушной кровью
Таишь способность сострадать;
Не только меж людей, но даже
Среди зверей названье это
Так властно, что закон природы
Ему покорствовать велит;
Так в разных книгах мы читаем
О первобытных общежитьях,
Что лев, могучий царь животных,
Когда нахмуривает лоб,
На нем встает короной грива,
Но он проникнут милосердьем,
Того, кто перед ним склонился,
Не растерзал он никогда.
В соленых пенных брызгах моря
Дельфин, властитель рыб, с короной
Серебряной и золотою
Из светло-синей чешуи,
Не раз, во время сильной бури,
Спасал на сушу погибавших[34],
Чтоб море их не поглотило.
Могучий реющий орел,
Которому воздушный ветер
На голове взбивает перья[35],
Царь птиц, приветствующих солнце,
Исполнен высшей доброты, —
Чтоб человек не выпил смерти,
Которую жестокий аспид
Сокрыл во влаге серебристой,
К кристаллам примешавши яд, —
Своими сильными крылами
И клювом возмущает воду.
И меж камней и меж деревьев
Мы видим той же власти знак:
Покрытый нежною коронкой,
Гранат, властитель над плодами,
Меняет цвет, когда отравлен,
И, погашая свой рубин,
Мерцает сумрачным топазом,
С оттенком обморочно-бледным.
Алмаз, перед которым силу
Теряет даже сам магнит,
Ему на верность присягая,
Так благороден, что измену
Хозяина изобличает,
И если раньше пред резцом
Он был непобедимо твердым,
По совершении измены
Становится как бы золою.
Так если меж зверей и рыб,
Меж птиц, камней и меж растений
Величье царское являет
Свою способность к милосердью,
Несправедливо, государь,
Чтоб меж людей она исчезла:
И для тебя не оправданье
Отличье твоего закона,
Бесчувственность везде одна.
Я не хочу тебя растрогать,
Чтоб ты, слезам моим внимая,
Дал жизнь мне царским состраданьем,
Я не прошу тебя о ней;
Я знаю, умереть я должен
От этой тягостной болезни,
Мои омрачены ей чувства,
Все тело от нее — как лед.
Я сознаю, я ранен смертью,
И чуть скажу какое слово,
Я чувствую, мое дыханье —
Как острой шпаги лезвие.
Я знаю, наконец, я смертен,
И нет мгновений достоверных;
По этой-то причине разум
Устроил гроб и колыбель
Похожими по внешней форме,
Похожими по матерьялу.
Когда кого-нибудь мы просим,
Мы руки складываем так
И поднимаем их; когда же
Хотим мы что-нибудь отбросить,
Мы то же делаем движенье,
Но опускаем руки вниз.
Когда рождаемся мы к жизни,
То в знак того, что мир нас ищет,
Он в колыбель нас принимает,
Которая открыта вверх.
Когда же презреньем или гневом
Он пожелает нас отбросить,
Он вниз тогда роняет руки,
И тот же самый инструмент
Меняет смысл при той же форме,
И, сохраняя ту же сущность,
Что было кверху колыбелью,
То книзу превратилось в гроб.
Так близко мы живем от смерти,
Так тесно при рожденьи нашем
Сливаются, черта с чертою,
И колыбель и ложе мглы.
Чего ж он ждет, кто это слышит?
Кто это знает, что он ищет?
Не жизни, в этом нет сомненья,
А смерти: я о ней прошу;
Пусть небо даст мне исполненье
Желанья умереть за веру,
То не отчаянье, не думай,
Меня не отвращает жизнь,
Но я ее отдать хотел бы
В защиту дела правой веры,
Чтобы в единой жертве Богу
Душа и жизнь слились в одно.
Итак, хотя я жажду смерти,
Но чувством я своим оправдан.
И где бессильно состраданье,
Пусть там тебя обяжет гнев.
Ты лев? Тогда с могучим ревом
Скорее разорви на части,
Кем оскорблен ты и поруган.
Орел? Тогда скорей изрань
Свирепым клювом и когтями
Того, кто разорить решился
Твое гнездо. Дельфин? Вещай же
О страшных бурях моряку,
Что бороздит пучины моря.
Гранат? Яви нагие ветви,
Как признак Божеского гнева,
Неукротимости ветров.
Алмаз? Рассыпься мелкой пылью
И сделайся отравой жгучей,
И утомись, и успокойся,
Но только знай притом, что я,
Хотя б я больше ведал бурей,
Хотя бы больше видел гнева,
Хотя б я больше знал печалей,
Хотя бы больше знал тоски,
Хотя бы больше встретил бедствий,
Хотя бы больше понял голод,
Хотя б в лохмотьях был, хотя бы
В грязи и в низости лежал,
Но непреклонен буду в вере,
Она как солнце предо мною,
Она как свет, меня ведущий,
Она нетленный мой венец,
Ты победить не можешь Церковь,
Меня, коли захочешь, можешь,
Но будет Бог моей защитой,
Как я защита дел Его.
Возможно ль, чтоб в таких мученьях
Ты сохранил такую гордость
И сам сумел себя утешить,
Когда страдания — твои?
И чтобы мне в упрек ты ставил,
Что я тебе не сострадаю,
Не милосерд к чужому горю,
Коль ты не милосерд к себе?
Не я, а ты, своей рукою,
Себе удар наносишь смертный,
Проникнись ты к себе участьем,
Проникнусь им к тебе и я.
Властитель, окажи мне помощь.
Какое горькое злосчастье!
Когда в тебе душа красива,
Как нежно тело у тебя,
Перед Царем будь мне защитой.
Какая скорбь!
Не взглянешь даже?
О, ужас, ужас!
Впрочем, правда:
Скорбь видеть не твоим глазам.
Какая пытка!
Но хотя бы
Ты на меня и не смотрела,
Хоть ты уходишь прочь, но нужно,
Чтоб ты услышала теперь,
Что если даже ты красива,
Ты более меня не стоишь,
И может быть я стою больше.[36]
В твоих словах смертельный яд.
Ты голосом наводишь ужас,
Меня своим дыханьем ранишь.
Оставь меня. Чего ты хочешь?
Страдать сильней я не могу.
СЦЕНА 8-я
За то, что шел к тебе я с хлебом,
Меня преследовали мавры,
Смеялись надо мной и били
Меня до нанесенья ран.
Наследство праотца, Адама.
Бери и ешь.
О, друг мой верный!
Ты этот хлеб приносишь поздно,
Ко мне уже подходит смерть.
Да ниспошлет мне свет свой небо!
Но всякая болезнь смертельна,
Как быть, когда все люди смертны,
Как быть, когда в конце концов,
Уставши в этом лабиринте,
Старея, человек, смущенный
Самим собой, заболевает,
И тот недуг приносит смерть?
О, человек, не будь небрежным:
Не забывай о вечной казни,
Не жди в болезнях предвещаний,
Ты сам — страшнейший твой недуг.
Пока живешь ты в этом мире,
Ты по земле ступаешь твердой,
Но ты над собственной могилой
Проходишь в мире каждый миг.
Закон печальный, рок суровый:
Что б ни случилось, видеть ясно,
Что с каждым шагом (о, мученье)
Ты должен уходить вперед,
И даже Бог не может сделать,
Чтоб этот шаг твой был не сделан.
Друзья, конец мой подступает:
Несите на руках меня.
Последнее мое объятье
Отдам тебе.
С последней просьбой
К тебе я, друг мой, обращаюсь,
Мой благородный Дон Хуан.
Раздень меня, когда умру я,
Найди в угрюмом подземельи
Мое монашеское платье, —
Так долго я его носил, —
И в нем меня, с лицом открытым,
Похорони, коль Царь жестокий
Смягчит свой гнев и не откажет
Мне в погребеньи; обозначь
Мою могилу; я надеюсь,
Что, умирая как невольник,
Я буду выкуплен позднее
И буду спать у алтаря.
Тебе, Создатель мой Небесный,
Церквей так много сохранил я,
Что я надеяться решаюсь,
Ты приютишь меня в одной.
СЦЕНА 9-я
Оставьте на лазурном побережья
Громаду этих тяжких кораблей,
Которые, на изумленье небу,
Качает море в снежности своей.
И пусть меж этих дальних горизонтов
Морские горы выбросят солдат,
Чтоб корабли, как греческое зданье,
Зажгли пожар, губительный стократ.
СЦЕНА 10-я
Ты не хотел, властитель, чтобы вышло
Близ Феса наше войско; пожелал,
Чтоб в этом месте высадка свершилась,
Ты место несчастливое избрал:
Сюда идет бесчисленное войско,
Движеньем гонит ветер пред собой,
И возвышает горные вершины
Воинственной растущею толпой.
Супругою уводит Таруданте
Принцессу Феса, он спешит к себе...
Но пусть раскат грохочущего эхо
Об этом громче возвестит тебя.
Энрике, я нарочно выбрал этот
Заранее намеченный проход:
Я войско Феса вместе с этим войском
Нашел бы, если б там причалил флот.
Теперь же, разделенных, я сумею
Сперва одних, потом других разбить.
И, прежде чем они соединятся,
Вели скорей к оружию трубить.
Безвременно сраженье это будет.
Мой гнев теперь ко всем советам глух,
Пусть мщение нагрянет безотложно,
Я в Африку явлюсь как грозный дух.
Смотри, уж ночь, закутанная в тени,
Светило дня сокрыла в бездне вод.
Мы будем в дымном сумраке сражаться;
Той веры, что в душе моей живет,
Не победить ни времени, ни силе.
Фернандо, если в этот самый час,
Во имя Бога, терпишь ты за веру,
Победа ждет и не обманет нас.
Мне будет честь, ему святая слава.
Ты гордостью своею увлечен.
СЦЕНА 11-я
На бой! На бой! Иди вперед, Альфонсо!
Ты слышишь чей-то крик и зов и стон?
Я слышу трубный звук, сигналы к битве
И смутные меж ними голоса.
Итак, вперед, Энрике. Нет сомненья,
Сегодня нам помогут небеса.
Помогут, да; твою увидя веру,
Они тебе замыслили помочь,
И защитят твое святое дело.
Из рабства я уйду отсюда прочь.
Пример, достойный общего вниманья:
За столько храмов, Бог дает мне храм;
Со светочем, изъятым у Востока,
Я буду озарять дорогу вам,
И с властным войском, царственный Альфонсо,
Войдешь ты в Фес, — пойми, что говорю, —
Не для того, чтоб там короноваться,
Но мой закат преобразить в зарю.
Альфонсо, в том, что вижу, сомневаюсь.
Я верю в то, что вижу пред собой,
И если речь идет о славе Бога,
Скажи: "Победа", — говоря: "На бой".
СЦЕНА 12-я
Тиран, ты можешь услаждаться,
Что варварски ты уничтожил
Жизнь превосходнейшую.
Кто ты?
Хотя бы ты убил меня,
Я тот, кто будет при Фернандо,
И если б даже от печали
Померк мой ум, я в самой смерти,
Как верный пес, пойду за ним.
Вот, христиане, образец вам,
Он возвестит векам грядущим
О том, что суд мой справедливый
Неукоснительно суров;
Жестоким да не назовется
Отмщение за оскорбленье
Особ высоких царской крови.
Теперь, Альфонсо, приходи,
Будь вызывающе-надменным,
Освободи его из рабства,
И пусть я потерял надежду,
Что будет Сеута моей,
Но так как ты притом утратил
Надежду получить Фернандо,
Я ныне услаждаюсь, видя,
Что в тесной замкнут он тюрьме.
И мертвый не освободится
Он от моей суровой кары,
Пусть будет он на посмеянье
Пред всеми выставлен теперь.
Получишь скоро воздаянье:
Уже над морем и над сушей
Отсюда вижу я знамена
Сюда идущих христиан.
Взойдем на вышку и посмотрим,
Что происходит за стенами,
Какие новые готовит
События закон судьбы.
Я вижу траурные знаки,
Влачатся горестно знамена,
Звучат чуть слышно барабаны
И не дымятся фитили.
СЦЕНА 13-я
Сквозь непроглядный ужас ночи,
Никем не знаемой дорогой,
Тебя я вел: и облик солнца
Расторг сплетенья дымных туч.
О, победительный Альфонсо,
До Феса ты дошел со мною:
Ты перед фесскою стеною,
Так выкупи теперь меня.
Кто на стенах там есть, услышьте!
Пусть выйдет Царь ко мне скорее!
Чего, воитель юный, хочешь?
Чтоб ты Инфанта отдал мне!
Чтоб ты маэстре Дон Фернандо
За Таруданте и за Феникс,
Которых видишь пред собою,
В обмен мне отдал! Выбирай:
Смерть Феникс иль его свободу.
О, друг Селин, что буду делать
Среди подобных затруднений:
Фернандо мертв, а дочь моя
В его руках. Судьбы превратность,
Вот до чего дожить пришлось мне.
Но что я вижу пред собою?
О, что же это, государь:
Я в этом тяжком затрудненьи,
И жизнь моя под страхом смерти,
И честь моя в такой тревоге,
А ты не знаешь, что сказать?
Ты можешь медлить хоть минуту,
И колебаться хоть мгновенье,
Чтоб получить мою свободу?
Ты держишь жизнь мою в руке,
И соглашаешься (о, мука!),
Чтобы моя (о, горечь пытки!)
Выла в несправедливом рабстве?
Твой голос может жизнь мою
Единым словом (о, страданье!)
Восстановить, и ты спокойно
Молчанием предоставляешь,
Чтоб мой звучал такой мольбой?
Здесь на глазах твоих кинжалом
Готовятся пронзить мне сердце,
А ты глядишь, как льются слезы
Перед тобою из моих?
Ты Царь, — и оказался зверем,
Отец, и предстаешь как аспид,
Судья, и палачом явился,
Нет, ты не Царь и не отец.
О, Феникс, это замедленье
Не понимай как нежеланье
Тебе дать жизнь, — желает небо,
Чтобы окончилась моя.
И так как более не хочет,
Чтоб наши жизни продолжались,
Узнай, Альфонсо, что с закатом
Вчерашний день, в тот самый час,
Как отбыла из Феса Феникс, —
Закончив путь свой в море пены,
Закончив путь свой в море смерти,
Скончались — солнце и Инфант.
И этот гроб смиренно-тесный
Оправа царственного тела.
Сверши же приговор над Феникс:
Пускай за кровь прольется кровь.
О, горе мне! моя надежда
В одно мгновенье оборвалась.
И ничего мне не осталось,
Чтоб хоть мгновение прожить.
Что слышу? Да поможет Бог мне!
Как поздно, небо, о, как поздно
К нему пришла его свобода!
Не говори так; если сам
Фернандо в символах сказал нам,
Чтоб мы его освободили,
Он разумел свой прах остывший,
Хотел сказать, что прах его
За много храмов храм получит,
И выкупить его должны мы.
Царь Фесский, чтобы ты не думал,
Что меньше этой красоты
Фернандо отошедший стоит,
Я на него ее меняю.
Пошли же снег мне за кристаллы,
Январь мне обменяй на май,
Отдай мне за алмазы — розы,
За неземной прекрасный образ
Дай мертвого многострадальца.
Альфонсо, что ты говоришь,
Непобедимый?
Говорю я:
Пусть пленники его опустят.
И стала я ценою трупа:
Свершился неба приговор.
Спускайте со стены высокой
Тяжелый гроб, и сам спущусь я,
Чтобы у ног Альфонсо сдаться.
О, Принц, о, мученик святой!
Тебя в объятья принимаю.
Перед тобой, мой брат, склоняюсь.
СЦЕНА 14-я
Привет, великий наш Альфонсо,
Дай руку.
Друг мой Дон Хуан,
Таков отчет твой об Инфанте?
Я был при нем до самой смерти,
Пока его не увидал я
Свободным, мертвым и живым:
Взгляните, как лежит он тихо.
Дай руку мне свою, родной мой.
Несведущий, я слишком поздно
Тебя пришел освободить.
Но в смерти, что всего важнее,
Всегда являет лик свой дружба.
Твои блаженные останки
Я отвезу с собой во храм.
Тебе я, Царь, вручаю Феникс
И Таруданте, и в супруги
Прошу ее отдать Мулею,
С Инфантом он так дружен был.
Придите, пленники, взгляните,
Вот ваш Инфант, попеременно
Его несите до армады.
Пусть все идут вослед за ним.
Под заунывный трубный голос,
Под стройный рокот барабанов
Пусть похоронным маршем войско
Идет, — чтоб кончил долгий путь,
Прося смиренно извиненья
За все великие ошибки,
Инфант Фернандо Лузитанский,
В христовой вере стойкий Принц.