В определенном смысле мужское отречение приняло самые передовые и динамичные аспекты моды – технику пошива – и превратило их в новый мужской символ статуса. В то же самое время, отказавшись от внешних декоративных деталей, которые до этого были маркером привилегий, мужчины сделали их знаками устаревших ценностей и социальной отсталости или женского пола.
Чтобы объяснить, как перемены в пошиве мужской и женской одежды облегчили разделение мужской и женской моды и как группа работающих женщин, пытавшихся трудиться в мире мужчин, сыграла важную, но непризнанную роль в том, чтобы сделать украшение тела женской прерогативой, я должен сделать небольшой экскурс в не имеющую отношения к моде область политической экономии.
В XVII веке в Европе многими видами бизнеса и требовавшими мастерства ремеслами можно было заниматься только с разрешения властей. Корпоративный устав или привилегии законно признанной гильдии давали лицензию на ведение бизнеса и монополию, гарантированную государством.
Согласно экономической или, вернее, протоэкономической теории того времени – меркантилизма, – правительству следовало планировать и контролировать коммерцию ради процветания нации и ради того, чтобы избежать невыгодного баланса в международной торговле. В теории вся меркантильная экономика была организована в соответствии с особыми легальными привилегиями, дарованными короной, законом или парламентом. Более того, теория права того времени не делала явного различия между государственными учреждениями и частными предпринимателями: все организации действовали по законному разрешению верховной власти, которая соединяла экономические права и регулирующие законы.
К примеру, многие привилегии давали корпорациям и коммерческую монополию, и право проводить в жизнь закон. И то и другое использовалось в интересах общества. В соответствии с этим предприятия, университеты, города и даже заморские колонии могли быть корпорациями. Именно европейские акционерные корпорации осуществляли бо́льшую часть колонизации Нового Света, завоевывая территории и контролируя торговлю именем короны. Точно так же гильдии коммерсантов и мастеров участвовали в коммерции и регулировали ее, производя товары и продавая их, а также обеспечивали условия торговли, честную систему мер и весов и стандарты качества.
Такая власть давалась вместе с социальной ответственностью и ограничениями. Корпорации и гильдии эпохи меркантилизма могли делать только то, что разрешали их хартии. Корпорация, имевшая привилегию на изготовление и продажу париков в Париже, не могла расширить свои операции на город Реймс или начать производить духи, не присвоив себе при этом незаконно прерогативы другой корпорации. Точно так же портные во Франции в XVII веке и в начале XVIII века могли шить и продавать готовую одежду, но не имели права торговать тканью, которую следовало приобретать у имеющего лицензию торговца.
Торговцы мануфактурой могли шить свободные платья и накидки, но не выкроенную и посаженную по фигуре одежду. Любой корпоративный акт, не разрешенный привилегией, был ultra vires – за пределами полномочий – и, следовательно, незаконным и юридически недействительным. Соглашения, выходящие за рамки привилегий, считались неисполнимыми. Товары, произведенные вне юрисдикции гильдии, подлежали изъятию представителями пострадавшей стороны. И не будет большим преувеличением сказать, что у портнихи было не больше прав скроить и сшить сюртук, чем объявить о своей власти над островом в Карибском море.
До конца XVII века во Франции портные-мужчины шили одежду для обоих полов. Женщины были исключены из гильдий, хотя были и некоторые исключения: жена портного могла работать вместе с мужем, вдове портного было разрешено продолжать семейный бизнес, пока она снова не выйдет замуж за кого-то, не входящего в гильдию. Похожие гильдии и корпоративные привилегии контролировали пошив одежды по всей Европе.
Следовательно, портные-мужчины контролировали дизайн одежды для мужчин и женщин. Историк Энн Холландер утверждает, что «на протяжении четырех столетий [с XIV до XVIII] поддерживалась некоторая гармония между различными видами связанного с полом символизма в одежде… которая была задумана и сшита по тем же принципам мастерства, из одинаковых материалов; и веками ни один из полов не был украшен более, чем другой»[190].
В середине XVII века группа парижских швей бросила вызов монополии портных. Как пишет историк Дженнифер Джонс, французские швеи не входили в корпорацию, но некоторые были довольно успешными, имели влиятельных аристократок в числе клиенток. Портные перехватывали и уничтожали товары этих швей, которых они обвиняли в узурпации законных прерогатив. Иногда дело доходило до насилия. Чтобы защитить свою жизнь и профессию, швеи должны были получить право шить одежду.
Но они не боролись за равный доступ к пошиву мужской одежды. Вместо этого они требовали, чтобы им предоставили собственную, женскую сферу влияния, и использовали гендерные нормы того времени. Швеи настаивали на уважении женской скромности, требуя, чтобы клиентки могли одеваться у лиц одного с ними пола. Они утверждали, что швеям необходимо легальное право шить все виды женской одежды и одежды мальчиков, так как дети входили в женскую сферу.
В 1675 году королевским эдиктом швеи были объединены в гильдию. Портные сохранили эксклюзивное право на пошив одежды для мужчин и мальчиков старше 8 лет и всю скроенную и сшитую по фигуре одежду, будь то мужская или женская. Швеи могли производить только драпированную одежду для женщин и мальчиков, но портные сохранили монополию на пошив женских парадных платьев, лифов, юбок с тренами и нашитыми декоративными деталями, такими как ленты, кружево и шнуры[191].
Этот сложный и нестабильный компромисс спровоцировал новые конфликты. К примеру, швеи могли использовать китовый ус и другие жесткие материалы для конструирования платья, которое во всех остальных деталях было драпированным. Но портные настаивали на том, что только у них есть законное право шить одежду, для которой китовый ус должен быть вшит в одежду, как, например, корсеты и юбки на обручах.
Как пишет Джонс, во время одного особенно драматичного конфликта в 1725 году портные и официальные лица гильдии портных «проводили шумную демонстрацию перед домом [швеи] Мари-Терезы, выкрикивая… оскорбления. Затем они ворвались в ее мастерскую, сбросили несколько корсажей на китовом усе… на пол и объявили, что у нее нет права делать их… Несмотря на то, что она была беременна на большом сроке, мужчины силой завладели одеждой… Мари-Терезу вырвало, началось обильное кровотечение… Ее страдания привели… к преждевременным родам мертвого ребенка…»[192].
Несколько подобных скандалов дошли до королевского двора. Портные подчеркивали свое превосходящее мастерство и важность их работы. Так как корсеты на китовом усе использовались не только для модной одежды, но и для корректировки серьезных заболеваний, таких как деформация позвоночника и неправильное положение внутренних органов, интересы общества требовали, чтобы пошив этих изделий оставался под эксклюзивным контролем опытных мастеров.
На это швеи отвечали: они не настаивают, что их мастерство равно мастерству портных или что их работа настолько же важна, но уверены, что «приличия, благопристойность и стыдливость»[193] требуют, чтобы женщинам разрешили выбирать представительниц своего пола для такого интимного дела, как примерки и одевание.
Вдобавок швеи заявили, что их работа была одним из немногих честных способов заработка для сообщества «девушек и женщин». Они намекали на то, что если их лишат заработка как швей, то им придется заняться куда менее уважаемой древнейшей профессией.
Эти споры о женской роли в создании одежды до сегодняшнего дня влияют на наши мысли о моде. Утверждая, что мода дает женщинам один из немногих достойных заработков, подходящих для них, швеи автоматически соглашались с подчиненным положением женщин в обществе и со все еще распространенным мнением, что мода – это сугубо женское и менее серьезное занятие, чем типично мужские профессии.
Историк Энн Холландер объясняет:
«Новое мастерство создания одежды, которым теперь овладели женщины, на самом деле заключалось в следующем: ткань, часто собранную в складки, прикладывали к уже сформированному торсу, почти совсем ее не обрезая… Воображение при крое и конструировании не требовалось… [поскольку] фасоном и посадкой, которые придавали торсу необходимую форму, занимался мужчина – мастер по корсетам…
Элегантность женщинам… обеспечивали… marchandes de mode [торговки модой], чьи услуги стоили невероятно дорого. Эти женщины специализировались на изготовлении эфемерной отделки и мелких аксессуаров, дополнявших наряд, которые создавали женской моде плохую репутацию из-за фривольности и чрезмерной дороговизны… «Мода» постепенно воспринималась по-новому и вскоре превратилась в легкомысленное занятие женщин, которые создавали и потребляли ее»[194].
По мере того, как моду стали ассоциировать с женщинами, а женщин с модой, интерес к красивой и роскошной одежде стал приобретать стигму изнеженности. К концу XVIII века многие считали, что у женщин должно быть эксклюзивное право на производство женской одежды. Некоторые пошли еще дальше и настаивали на том, что даже портновское искусство ниже мужского достоинства и что женщины должны шить всю одежду.
К примеру, в своем трактате «Эмиль, или О воспитании» Жан-Жак Руссо утверждал: «Никогда молодой человек по собственной воле не стремился стать портным. Требуется большое искусство, чтобы привлечь к этому женскому занятию пол, для которого оно не предназначено. (У древних не было мужчин-портных. Мужскую одежду шили дома женщины.) Игла и шпага не могут подчиняться одним и тем же рукам. Если бы я был правителем, я бы позволил заниматься шитьем и иголками только женщинам и калекам, обреченным на подобный труд»