. Открыто намекая на межрасовые сексуальные отношения, газета выступала против «скандальной интимности… [между] полами с разным цветом кожи».
Некоторые рабы одевались в роскошную одежду по приказу и ради удовольствия их хозяев, но у многих были свои резоны ценить модную одежду. По мнению историков Шейн и Грэма Уайт, рабы, которым хозяева дозволяли больше самостоятельности и «разрешали… [проводить] свободное время» в городе, в основном и были в ответе за «часто комментируемые [хвастливые] наряды чернокожих Чарльстона»[270]. Автор письма в South Carolina Gazette комментировал «огромное различие как во внешнем виде, так и в поведении между неграми из сельской местности и из Чарльстона… [негры из сельской местности были] обычно одеты в соответствии с их положением, [но городские были] их полной противоположностью… высокомерные и бесстыжие»[271]. Даже беглые рабы зачастую были на удивление хорошо одеты. К примеру, Вакх, личный слуга владельца плантации из Виргинии, сбежал в июне 1774 года и унес с собой следующее:
«Два белых пальто из русского тика, одно на синей подкладке, другое одноцветное и новое с двумя фигурными металлическими пуговицами, синие плюшевые бриджи, жилет из ткани «помпадур», две или три тонких или летних куртки, несколько пар белых нитяных чулок, пять или шесть белых сорочек, две из них отличного качества, целые туфли, серебряные пряжки, дорогую шляпу в стиле макарони, коричневое мужское пальто и неопределенное число других предметов одежды»[272].
Упоминание шляпы «в стиле макарони» говорит о многом. Сегодня большинство из нас знает этот термин только по детской песне Yankee Doodle Dandy («Янки-дудл»), в котором смешной главный герой «воткнул перо в шляпу и назвал ее “макарони”». В XVIII веке на английском сленге «макарони» называли модного – а для многих и излишне модного – мужчину, которые носил дорогую импортную одежду, часто приобретенную во время большого путешествия по Италии[273]. Несмотря на трендовую шляпу, Вакх не был легкомысленным щеголем. Его рассерженный бывший хозяин описал беглеца как «ловкого, хитрого, разумного» и «способного сочинить историю, чтобы произвести впечатление на излишне доверчивого человека»[274].
Он опасался, что Вакх планировал воспользоваться своим изысканным гардеробом, чтобы выдать себя за свободного человека и отправиться в Англию, где сможет последовать примеру беглого раба Джеймса Сомерсета и потребовать себе свободу. Сомерсет прибыл в Англию вместе с хозяином Чарльзом Стюартом в 1769 году и сбежал от него в 1771-м. Когда Сомерсета нашли, его хозяин устроил так, чтобы раба перевезли на Ямайку и продали работать на плантации. Английский аболиционист Грэнвилл Шарп нанял пять адвокатов, чтобы они выступили в защиту Сомерсета, поскольку английские законы не допускали рабский труд. Если бы судья принял аргументы защитников Сомерсета, то примерно 15 000 рабов в Англии были бы освобождены. Судья лорд Мэнсфилд, выслушав аргументы и понимая, что закон на стороне Сомерсета, вынес решение:
«Я знаю, что в пяти или шести случаях подобного рода дело заканчивалось соглашением сторон. И я настоятельно рекомендую это в деле, которое лежит сейчас передо мной… Если стороны не договорятся, fiat justitia ruat caelum, да свершится правосудие, какими бы ни были последствия… [последствием может быть отмена рабства по всей Англии. Чтобы избежать такого поворота событий,] господин Стюарт может решить этот вопрос, сняв обвинения или дав свободу этому негру»[275]. Стюарт отказался отступить, и спустя месяц лорд Мэнсфилд озвучил решение суда: «Состояние рабства… настолько ужасно, что нельзя терпеть его поддержку… Следовательно, как бы то ни было… чернокожего надо отпустить»[276].
Процесс «Сомерсет против Стюарта» опроверг постулат, что рабы – это собственность, которую можно покупать и продавать «словно скот на ферме»[277]. Это было началом конца рабовладения в Англии. Процесс стал широко известен в американских колониях. В Массачусетсе несколько рабов обратились в суд с требованием освободить их, ссылаясь на дело «Сомерсет против Стюарта», и после обретения Америкой независимости доводы, приведенные во время этого судебного процесса, вдохновили суды посчитать рабовладение несовместимым с новыми конституциями штатов Вермонт, Пенсильвания, Массачусетс и Коннектикут[278].
Как видно по словам хозяина Вакха, процесс Сомерсета заставил рабовладельцев заволноваться даже в тех штатах, где аргументацию против рабства не принимали. Вероятно, это дало надежду потенциальным беглецам.
Как и Вакх, многие беглецы тщательно отбирали одежду, которую уносили с собой. В 1775 году в Северной Каролине хозяин описал «нарочитую нарядность в одежде» сбежавшей рабыни и сказал, что она забрала с собой «полосатый жакет из домотканого полотна, красную стеганую нижнюю юбку, черную шелковую шляпу, пару кожаной обуви на деревянных каблуках, ситцевое платье и черное пальто»[279].
Мужчина из Мэриленда пытался вернуть двух сбежавших рабынь, которые унесли с собой большое количество одежды, включая «малиновую бархатную накидку… темно-голубой жакет из камлота с золотым кружевом на рукавах, по груди и вокруг воротника… пару туфель и пряжек… два платья из набивного ситца, одно фиолетовое, другое красное с белым… черный шелковый чепец, разнообразные носовые платки и оборки… [и] несколько белых льняных рубашек…»[280].
Изучая объявления XVIII века о сбежавших рабах, работавших по договору слуг, арестантов и солдат в самовольной отлучке, историк Джонатан Прюд выяснил, что «в более чем трех четвертях из них… были упоминания об одежде: той, которая “была на” сбежавших, и той, что [они] “взяли” с собой… Более того, когда одежду упоминали, то делали это в мельчайших подробностях»[281]. У многих беглецов были дорогостоящие вкусы. Прюд пишет, что «11,4 процента всех сбежавших, которые взяли пряжки, брали серебряные пряжки, и по крайней мере 10 процентов беглецов, взявших… одежду, забрали вещи из дорогих тканей… Около четверти беглецов уносили шляпы, чтобы иметь модный головной убор…»[282]. Шейн и Грэм Уайт отмечают, что «нередко владельцы рабов говорили о большой любви рабов к дорогой одежде». Так как хорошая одежда была наградой за хорошую службу, это был символ статуса.
В 1780-х годах один из рабовладельцев, преподобный Генри Лоуренс, сказал надсмотрщикам, что «любого… негра, который себя особенно хорошо вел…», следует наградить и «отличить в одежде чем-то лучшим, чем просто белая ткань»[283]. Но хорошо одетые черные рабы не были исключительно «домашними неграми», жаждавшими одобрения белых. Модный наряд давал существенные преимущества.
Некоторые хозяева позволяли своим рабам зарабатывать, выполняя дополнительную работу в городе или на соседних плантациях, или продавая овощи, выращенные на маленьких участках земли, предоставленных им в личное пользование. Точно так же некоторые хозяева разрешали рабам продавать одежду. Шейн и Грэм Уайт пишут о «полузаконной торговле одеждой… Одежда ценилась рабами не только сама по себе, но так как с ней в любой момент можно было расстаться, она могла служить своего рода валютой»[284].
Модную одежду легко было продать или обменять во время побега, получив не только доход, но и возможность изменить внешность. На одном из плакатов «Разыскивается» писали, что рабыня, сбежавшая с большим количеством дорогой одежды, «вероятно, станет обменивать ее, если сможет»[285]. Как пишет Прюд, некоторые объявление о розыске предупреждали, что беглецы могли «выдавать себя за священников-методистов… побрить голову… изменить имя и… использовать фальшивые документы, чтобы облегчить побег… [И многие] меняют одежду. В самом деле… чтобы изменить свою “внешность” (как писали в объявлениях), некоторые беглецы забирали или воровали дополнительную одежду»[286].
Разумеется, рабы беспокоились о моде по тем же причинам, что и другие люди: они гордились своим внешним видом и выражали себя через одежду. Как пишет Прюд, «несвободные работники… использовали дорогую одежду, чтобы отметить личные достижения или особые случаи… Нарядная одежда могла выражать молчаливую заявку на равные права и автономию…»[287].
Даже во время отчаянных попыток сбежать из рабства «тенденция искать альтернативную одежду никогда не мешала явной привязанности беглецов к той одежде, которая у них уже была… [в самом деле] ограниченный размер гардероба плебеев действительно мог укрепить личную связь с той или иной одеждой… бриджи и нижние юбки приобретали большее значение для бедняков, чем для благородных людей с обширным гардеробом».
Рабы, беглые рабы и свободные чернокожие одинаково использовали одежду как политическое заявление. Если некоторые из них одевались, тщательно следуя европейским стандартам элегантности, то другие относились к этому иначе, сочетая элементы африканского и европейского платья или соединяя элементы разных стилей.
Джонатан Прюд отмечает, что «рабы на плантациях активно сохраняли в одежде наследие Африки и Вест-Индии… [и] стили… которые не были ни полностью африканскими, ни полностью англо-саксонскими, а особыми афроамериканскими “креолизациями”»