[329]. Он утверждал, что традиционные описания и стандарты красоты, которые включают в себя «кожу цвета сливок, сияющие голубые глаза и длинные струящиеся белокурые волосы», деморализуют чернокожих и поощряют их тратить время и деньги на «выпрямители для волос, парики и отбеливатели для кожи». На чернокожих женщин, которые не могли укротить свои кудрявые волосы и уложить их в модную прическу, «смотрели с особым отвращением».
Для Кливера пересмотр подобных стандартов был столь же важен, как и любое другое изменение в общественной политике. «Было смешно бороться за закон, запрещающий белые стандарты красоты», – говорил Кливер. Вместо этого освобождение чернокожих требовало культурного переосмысления. «Мы должны считать себя красивыми людьми, – настаивал Стокли Кармайкл в интервью 1967 года. – А мы продолжаем думать, что красива только белая девушка с длинными белокурыми волосами.
Мы должны наконец понять, что у нас толстые губы, приплюснутые носы, мы чернокожие и мы красивые. И мы больше не собираемся копировать белого человека»[330].
Харизматичный чернокожий лидер Малкольм Икс из «Нации ислама» также считал аутентичную привлекательность неотъемлемой частью освобождения чернокожих. Он с грустью вспоминал свои юношеские попытки соответствовать стандартам красоты белых, используя химические средства для выпрямления волос:
«Моим первым большим шагом к саморазрушению была жуткая боль, когда я буквально сжигал плоть щелоком, распрямляя свои натуральные волосы до безжизненного состояния, чтобы они выглядели как волосы белого человека. Я присоединился ко множеству негров и негритянок в Америке, которым промыли мозги так, что они поверили, будто чернокожие хуже… Они готовы калечить свои созданные Богом тела, чтобы попытаться выглядеть “красивыми” по стандартам белых»[331].
Для этого молодого поколения активистов стремление человека гордиться своей внешностью – или его отсутствие – было далеко не тривиальным, а являлось одной из важных политических проблем, с которой столкнулось сообщество чернокожих. Как говорилось в одной статье того времени, натуральный вид волос «это часть борьбы с промыванием мозгов… нашему народу»[332]. В своей речи в 1965 году Малкольм Икс сказал: «Когда вы учите человека ненавидеть губы, данные ему Богом, форму носа, которую ему дал Бог, текстуру волос, которую ему дал Бог, цвет кожи, который ему дал Бог, вы совершаете самое страшное преступление, которое может совершить человеческая раса»[333].
В 1960-х годах молодое поколение чернокожих женщин отказалось от искусственного выпрямления волос в пользу натуральных причесок, которые отражали расовую гордость.
Фото из коллекции UC Santa Cruz, Ruth-Marion Baruch and Prickle Jones Collection. Photograph. © UC Board of Regents
Учитывая количество увечий, от которых страдали афроамериканцы и которые с особой болью вспоминал Малкольм Икс, это было серьезным заявлением. Оно свидетельствует о важности, которую Малкольм Икс и «Власть черных» придавали уходу за собой и гордости за свой внешний вид.
Лозунг «Черное – это красиво» вдохновил на радикальные перемены в стиле, моде и внешности миллионы людей. Чернокожие мужчины и женщины отказались от «респектабельной» моды белого мейнстрима и преобладающего движения за гражданские права. Если активисты SNCC начали носить грубую практичную одежду сельскохозяйственных или фабричных рабочих, то «Партия черных пантер» создала новый, почти военизированный стиль, в котором сочетались береты, очки-авиаторы, богемные водолазки и длинные кожаные пиджаки. Тем временем афроцентристы носили эффектные рубашки дашики из яркой африканской ткани кенте и украшения в африканском стиле. Это был эстетический поворот к Африке, напоминавший движения XIX и начала XX века, которые стремились к более глубокому осмыслению наследия Африканского континента.
Они считали, что интеграция с белыми на равных условиях невозможна, а освобождение требует резкого разрыва с обществом и культурой, основанными на подчиненном положении чернокожих. Возвращая себе африканские имена, язык и культурные стили, которых их лишило рабство, афроамериканцы могли начать строить общество, подходящее их уникальным ценностям, берущим свое начало в Африке.
Активисты SNCC, отказавшиеся от респектабельной воскресной одежды в пользу пролетарского гардероба и натуральных причесок, по большей части принадлежали к городскому среднему классу и до вступления в SNCC одевались соответственно.
Джинсы, комбинезоны и джинсовые юбки были частью придуманного стиля, рассчитанного на то, чтобы сделать политическое заявление, а не для аутентичного выражения унаследованной ими культуры. Этот стиль, возможно, помогал активистам общаться с бедными фермерами и фабричными рабочими, которых они надеялись сплотить, но других такой стиль отталкивал. Многие жители маленьких городков считали, что «люди, которые постоянно носят старую рабочую одежду, не многого стоят»[334].
У некоторых были более серьезные возражения против такой нарочитости. Подруга и впоследствии жена Стокли Кармайкла, южноафриканская певица Мириам Макеба считала, что активисты SNCC романтизировали бедность, от которой они сами были надежно защищены:
«Когда я росла, мы были бедными. Но мы были чистыми и гордились тем, как мы одевались и выглядели. Стокли и его американские друзья не были бедными, но одевались как бродяги… Он и его друзья говорили, что быть грязным и носить потрепанную одежду значит, что человек идентифицирует себя с массами. Это меня злит… Это звучит покровительственно… Мы не гордились нашей бедностью»[335].
По иронии судьбы, хоть новые радикальные и афроцентрические стили и были намеренно созданы как этнический эстетический прием, их упрекали в отсутствии аутентичности. В 1969 году чернокожий радикал, социолог Роберт Аллен жаловался:
«Черная культура стала бейджем, который надо носить, а не опытом, который надо разделить. Африканские рубахи, дашики, платья и сандалии стали стандартным костюмом не только для хорошо одетых чернокожих активистов, но и для хипстеров из среднего класса, которые ударились в стиль афро.
Фирмы рекламируют лак для волос, специально предназначенный для натуральных причесок, а особо практичные культурные националисты получают прибыли, продавая африканские безделушки и одежду наивным молодым чернокожим»[336].
Пионер «новой журналистики» Том Вулф придумал термин «радикальный шик», чтобы описать политику конца 1960-х и начала 1970-х годов. Он намекал на то, что модные политические лозунги имели такие же неглубокие корни, как и последние модные тренды:
«Боже, кто, как не Пантеры, знают, как это все, по модному выражению, собрать в единый ансамбль: узкие брюки, облегающие черные водолазки, кожаные пиджаки, очки в кубинском стиле, прически афро. Но реальные афро, они не такие – неровные… дикие… а не выстриженные и сформированные как фигурная живая изгородь, не залитые лаком, чтобы волосы сияли как под слоем акрила… Негры, борющиеся за гражданские права, не носят серые костюмы на три размера больше… Женщины-Пантеры… такие стройные, такие гибкие, в облегающих брюках и головных повязках в стиле йоруба… как будто они сошли со страниц Vogue, хотя нет никаких сомнений в том, что все это Vogue позаимствовал у них»[337].
Еще жестче, чем самих Пантер, Вулф высмеивал богатых белых либералов, которые заискивали перед Пантерами, но его наблюдения вызывали неудобные вопросы относительно этого движения. Новые стили преодолевают расово унижающие стандарты красоты или просто переделывают их?
Вызовет ли черный радикальный шик равное уважение к афроамериканцам? Или же сочувствующие белые увидят в Пантерах и других чернокожих радикалах конца XX века Благородных Дикарей, одетых в соответствии с эпохой, которая наступит после борьбы за гражданские права? Отказ от буржуазной респектабельности проходит по тонкой линии между насущной критикой бездуховного материализма и покровительственной ностальгией по грязи (nostalgie de la boue). Философ Ролан Барт описал этот туго натянутый канат контркультурного символизма в критическом комментарии о современной эстетике «хиппи»:
«Одежда… это, как мы знаем, специфический маркер, главный выбор, сделанный хиппи в отношении западных стандартов… Чистоте… самой важной из американских ценностей… противостоит вызывающая мода: грязь на теле, на волосах, на одежде; одежда, волочащаяся по улице… Но каким-то образом она все же отличается от реальной грязи, от давнишней въевшейся бедности, от грязи, которая деформирует тело… Грязь хиппи другая, ее одолжили на выходные, а потом стряхнули, словно пыль…»
Несмотря на такую поверхностность, Барт считал, что в правильном контексте эстетика хиппи была обоснованной символической реакцией на дорогие сердцу американцев мифы об изобилии: «Она бьет прямиком… по спокойной совести обеспеченных людей, хранителей социальной морали и чистоты…» По контрасту, хиппи, проживавшие в «малообеспеченных странах», посылали «фрагментированные» и «противоречивые» сигналы:
«Вне изначального контекста протест хиппи оказывается направленным против куда более значительного врага, чем американский конформизм… а именно бедности. Эта бедность превращает выбор хиппи в [безответственную] копию бедности… По большей части внешние характеристики, придуманные хиппи в знак протеста против их цивилизации (цивилизации богатых людей), и есть те самые, которые характерны для бедности… [в бедных странах]: босые ноги, грязь, одежда в лохмотьях… Они не используются в символической борьбе против мира богатых, они и есть то, с чем нам следует бороться…»