Эпоха позднего (верхнего) палеолита по археологической периодизации была, вне всякого сомнения, переломным этапом в биологической и социальной истории человечества, своего рода диалектическим скачком, когда завершился переход от первобытного стада к подлинно человеческому обществу, а вместе с тем и процесс сапиентации — формирования человека современного вида (Homo sapiens), пользовавшегося членораздельной речью, — и его расселения по всей первобытной ойкумене, включая большую часть Афроевразии, а также Америку и Австралию. Почти все советские и многие передовые зарубежные специалисты с полным основанием считают предками сапиентных популяций позднего палеолита (примерно 40–16 тыс. лет назад) палеоантропов или неандертальцев в широком смысле слова. Однако и в наши дни продолжаются оживленные дискуссии по вопросу о том, были ли предками людей современного вида все группы палеоантропов или только наиболее прогрессивные из них вроде неандертальцев из пещер на горе Кармел (Кафзех, Схул), а также близких к ним переходных форм типа Староселья (Крым), Хвалынска (Нижнее Поволжье), некоторых находок на территории Чехословакии (Шала, Шипка, Кульна) и т. п. [Урысон, 1964, 120–151; Семенов, 1973, 3—13; Зубов, 1973а, ЮЗ—104].
Если для раннепалеолитических архантропов и палеоантропов сама постановка вопроса об этнической принадлежности неправомерна, поскольку в то время не могло существовать никаких этнических общностей, то среди популяций позднепалеолитических сапиентных неоантропов можно предполагать существование крупных ареальных групп, на базе которых в дальнейшем, скорее всего в мезолите, началось формирование общностей «протоэтнического» характера, различавшихся между собой определенными хозяйственно-культурными и языковыми особенностями.
Люцзянский человек
Костные остатки неоантропов обнаружены на территории Китая только в 50—60-х годах нашего века. Чрезвычайно большое значение для истории расового состава населения Восточной Азии имеет найденный в 1958 г. в пещере Тунтянь- янь около г. Лючжоу, административного центра уезда Люцзян (11) Гуанси-Чжуанского автономного района, череп взрослого мужчины, датируемый У Жу-каном началом позднего палеолита. Кроме того, там были найдены принадлежащие тому же субъекту поясничные позвонки, крестец и правая тазовая кость [Woo Ju-kang, 1959, 109–118].
Люцзянский череп (рис. 3) массивный, удлиненной формы, очень узкий, умеренно высокий, мезодолихокранный с наклонным лбом и значительно развитым надбровьем (табл. 3). Его продольный диаметр—189,3 мм, поперечный—142,2 мм, черепной указатель — 75,1, высота от базиона—134,4 мм. Лицо люцзянца очень низкое, умеренно широкое, резко уплощенное как в верхней, так и в средней части; скуловой диаметр — около 136 мм, средняя высота лица (назион-простион)—65,9 мм. Назомолярный угол—143,5°, зигомаксиллярный—138°. Глазницы прямоугольной формы абсолютно и относительно очень низкие (орбитный указатель — 68,3). Носовое отверстие широкое с выраженной предносовой ямкой, носовой указатель исключительно высок (58,5), что свидетельствует о резко выраженной относительной широконосости, носовые косточки также широкие и плоские, предносовой шип развит слабо, симотический указатель — 28,3. Альвеолярный прогнатизм выражен вполне отчетливо (угол 75°) [Woo Ju-kang, 1959, 104].
«Все эти черты, — справедливо указывает В. П. Якимов, — определяют в известной степени промежуточное положение новой находки между монголоидами, с одной стороны, и австралоидами и негроидами — с другой» [Якимов, 1964, 152–155].
Действительно, почти по всем основным разграничительным расовым признакам люцзянский череп занимает среднее место между амплитудами групповых вариаций монголоидных и австралоидных рас, обнаруживая особую близость с древними и современными южными локальными типами первых. Таким образом, люцзянская находка — ценное свидетельство в пользу гипотезы о том, что в позднем палеолите на юге Китая сушествовали переходные популяции между монголоидами и австралоидами, вероятно связанными единством происхождения от первоначальных сапиентных насельников восточной половины первобытной ойкумены.
В свете этих соображений мнение У Жу-кана о том, что люцзянский человек — наиболее ранний представитель монголоидной расы, формировавшейся на юге Китая, можно принять только с определенными оговорками. Речь идет не обо всех монголоидах, а только об их тихоокеанской ветви, южные варианты которой, переходные к австралоидам, действительно складывались скорее всего в начале позднего палеолита в материковой части Юго-Восточной Азии в пределах Северного Индокитая и Южного Китая.
Лайбиньский человек
В более позднюю эпоху по сравнению с люцзянцем жил, по-видимому, лайбиньский человек, костные и культурные остатки которого найдены в 1956 г. Цзя Лань-по в уезде Лайбинь (12) Гуанси-Чжуанского автономного района. Обнаружена разбитая на три куска нижняя часть черепа (обе половины верхней челюсти, правая скуловая, нёбная и затылочная кости). По степени стертости зубных коронок можно предполагать, что остатки принадлежали взрослому человеку, вероятно мужчине. Расовую принадлежность лайбиньца вряд ли можно точно определить, хотя его, несомненно, следует отнести к людям современного вида. Из поделок найдены два каменных отщепа со следами обработки и орудия из кварцитовой гальки. Предположительная датировка лайбиньца позднеплейстоценовым временем основана всецело на геологическом, и палеонтологическом материалах.
Однако сам факт нахождения еще одного позднеплейстоценового представителя неоантропов на территории Гуанси-Чжуанского автономного района представляет большой интерес, так как свидетельствует, подобно люцзянской находке, о том, что в ту эпоху люди современного вида уже заселяли Центральный и Южный Китай [Woo Ju-kang, Chia Lan-po; 1959, 175–182].
В данной связи очень интересно отметить, что, по мнению Пэй Вэнь-чжуна, к позднему палеолиту следует отнести некоторую часть хозяйственно-культурных находок, сделанных китайскими археологами в пещерах того же автономного района. Они включают многочисленные каменные орудия, изготовлявшиеся главным образом из расколотых галек и нередко имевшие формы топоров или тесел. В гуансийских пещерах найдены и костяные орудия, в том числе проколки (напоминающие шило из цзыянского местонахождения; см. ниже, с. 56). Южнокитайские позднепалеолитические материалы обнаруживают большое сходство с более или менее синхронными находками, сделанными на севере Вьетнама, особенно в пещере Кеофай в горах Бакшона. Более отдаленные, но все же вполне определенные аналогии прослеживаются между этими остатками и позднепалеолитическим инвентарем Индокитая, Индонезии и даже Австралии. Вполне возможно, что указанные аналогии свидетельствуют о реальных генетических связях древнейших насельников Австралии с позднепалеолитическими популяциями Юго-Восточной Азии, откуда и происходило по всем данным первоначальное заселение Австралийского материка. О том же говорят, вероятно, и австралоидные особенности древних черепов из Ваджака на Яве, из Ниа на Калимантане и из Аитапе на севере Новой Гвинеи [У Жу-кан, Чебоксаров, 13; Кабо, 1961, 77–94; Кабо, Чебоксаров, 23–64].
Люди из Шаньдиндуна
Наиболее многочисленные остатки позднепалеолитических людей в пределах всей Восточной Азии обнаружены в местонахождении Шаньдиндун (13) в Чжоукоудяне. Здесь Пэй Вэнь-чжун еще в 1933 г. нашел скелетные остатки по крайней мере семи особей, которые датировались им по геологическим, палеоантропологическим и археологическим данным самым концом древнекаменного века, почти кануном мезолита [Pei Wen-chung, 175–179]. Из шаньдиндунских черепов лучше сохранились три: один мужской и два женских (рис. 4). Как ни мал количественно материал, он все же позволяет судить не только о стадиальных, но и о расовых особенностях населения в эпоху позднего палеолита. Шаньдиндунские черепа детально изучены Ф. Вайденрайхом, который посвятил им специальную работу «О самых ранних представителях современного человечества, открытых в Восточной Азии», изданную еще в 1939 г. (см. табл. 3).
Мужской череп из Шаньдиндуна, обозначенный Ф. Вайденрайхом № 101, отличается значительной массивностью, крупными абсолютными размерами и большой вместимостью мозговой коробки (около 1500 куб. см). Череп этот резко долихокранный (70,2), с огромным продольным диаметром (204 мм!), умеренной шириной (143 мм). Обращают на себя внимание сильно наклонный лоб и мощное надбровье. Лицо исключительно высокое (77 мм) и в то же время широкое (143 мм), глазницы прямоугольной формы, абсолютно и относительно низкие (орбитный указатель — 64,9). Носовые кости выступают умеренно, ширина носа значительна, носовой указатель— 55,2. Отчетливо выражен альвеолярный прогнатизм (рис. 5). Женские черепа № 102 и 103 в общем сходны с мужским по таким признакам, как крупные абсолютные размеры, долихокрания (69,3—71,3), наклонный лоб, значительная ширина лица, низкие глазницы, альвеолярный прогнатизм. Естественно, что женские черепа по сравнению с мужским характеризуются меньшей величиной и не такой большой массивностью. Интересно отметить огромную абсолютную высоту обоих женских черепов (143–150 мм) и обусловленную этим гипсистенокранию, т. е. очень большую высоту черепа при малой его ширине (высотно-поперечный указатель — 109–110).
Если принадлежность шаньдиндунских черепов человеку современного вида (Homo sapiens) и не вызывала никаких сомнений, то вопрос об их расовой диагностике получил в специальной литературе различное освещение. Описавший эти объекты Ф. Вайденрайх указывает на сходство мужского черепа с позднепалеолитическими черепами Западной Европы, отмечая вместе с тем ряд монголоидных его особенностей: выступающие вперед и в стороны скуловые дуги, очень узкие носовые косточки, сильное развитие, предносовых ямок. Один из женских черепов (№ 102)Ф. Вайденрайх сближает с меланезийцами, а другой (№ 103) — с эскимосами. Сходство с меланезийцами устанавливается на основании исключительной высоты черепа № 102 при сравнительно малой ширине (136 мм) альвеолярного прогнатизма, значительной широконосости (носовой указатель—56,3). «Эскимоидность» женского черепа (№ 103) доказывается будто бы крышеобразной формой черепного свода, долихокранией, большим высотным диаметром и сравнительно невысоким носовым указателем. Таким образом получается парадоксальный вывод, что население одной пещеры состояло из представителей трех различных рас, — факт настолько необыкновенный, что Ф. Вайденрайх для придания ему внешней правдоподобности нарисовал фантастическую историю похищения монголоидным мужчиной двух женщин — «эскимоски» и «меланезийки» [Weidenreich, 1939, 161–174]. Однако вся эта романтика первобытного «гарема» выглядит крайне неубедительно.
Правда, монголоидные черты мужского черепа № 101, подмеченные Ф. Вайденрайхом, заслуживают того, чтобы их специально подчеркнуть; но в полном соответствии с этими чертами находятся и аналогичные особенности женского черепа (№ 103), по Ф. Вайденрайху «эскимоидного». Ведь и эскимосы— тоже монголоиды, к тому же сохранившие много древних морфологических признаков. Даже «меланезийский» череп (№ 102) по крупным абсолютным размерам лица и большой вместимости обнаруживает скорее «монголоидность», чем «меланезоидность». На черепе № 102 продольный и поперечный диаметры — 196 и 156 мм, тогда как на черепе № 103 («эскимоидном») они соответственно равны 184 и 131 мм. Прогнатизм — и тот у «меланезийки» Ф. Вайденрайха выражен слабее, чем у «эскимоски» (лицевые углы — соответственнно 80 и 79°). Ф. Вайденрайху помешало правильно определить место описанных им черепов в систематике гоминид то, что он исходил из сопоставления их с современными и притом очень специфическими локальными типами эскимосов и меланезийцев. В нерезкой дифференцированности расовых особенностей шаньдиндунских черепов отразились, по-видимому, общие закономерности формирования людей современного вида, долгое сохранение среди них полиморфизма. Следует отметить, что китайский исследователь Чжао И-цин, специально изучавший женские черепа из Шаньдиндуна, полемизирует с Ф. Вайденрайхом и поддерживает точку зрения автора настоящей главы о принадлежности обоих этих черепов к монголоидам [Чжао И-цин, 55–57].
Дифференциация монголоидов Восточной Азии
В то же время при общей слабой дифференцированности монголоидных особенностей шаньдиндунских черепов можно обнаружить некоторые специфические их признаки, характерные для тихоокеанских (как восточных, так и южных) монголоидов, к которым в более поздние исторические эпохи принадлежали почти все популяции Восточной и Юго-Восточной Азии.
К таким «тихоокеанским» чертам шаньдиндунцев относятся значительная высота мозговой коробки (136–150 мм), альвеолярный прогнатизм и некоторая тенденция к широконосости. ЕСЛИ же учесть большую высоту лица всех шаньдиндунских черепов (69–77 мм), то наиболее близкие аналогии им встречаются только в Восточной Азии и в полярной Америке. Очень возможно, что люди, обитавшие в конце древнего каменного века на севере современного Китая, — предки позднейших популяций, на базе которых складывались восточные, а может быть, и арктические монголоиды.
Однако сравнение шаньдиндунских черепов с люцзянским показывает, что на юге современного Китая в эпоху позднего палеолита были распространены расовые типы, отличавшиеся от северокитайских меньшими абсолютными размерами, более градильным общим обликом, несколько более узким и гораздо более низким лицом, относительной широконосостью. Таким образом, уже тогда среди тихоокеанских монголоидов наметились две группы популяций: восточная, географически и морфологически переходная к континентальным монголоидам, представленным в позднем палеолите фрагментом лобной кости из стоянки Афонтова гора II [Дебец, 1946, 73–76], и южная, связывавшая монголоидов с австралоидами (табл. 4).
Наличие известной преемственности между ранне- и поздне-палеолитическими популяциями Восточной Азии подтверждается археологическими материалами, в частности хозяйственно-культурными остатками деятельности шаньдиндунских людей. В Верхней пещере обнаружено множество разнообразных каменных орудий типа чопперов и чоппингов, костяных и роговых изделий, в том числе полированных кусков оленьих костей и рогов, один из которых напоминает «начальнические жезлы» европейского палеолита, а также различных орнаментированных предметов. Среди последних особенно интересны крупные каменные «бусины» с отверстиями, просверленные клыки оленя, лисы, дикой кошки и других хищников, костяные подвески, сверленые речные и морские раковины, доставленные сюда с морского берега за несколько десятков километров. В целом индустрия Шаньдиндуна при сохранении некоторых архаичных черт производит впечатление очень поздней, вероятно близкой к переходному периоду от палеолита к мезолиту [Pei Wen-ehung, 175–179].
Вопрос об отношении людей современного вида в целом, живших на территории Китая и Восточной Азии, к архантропам и палеоантропам того же региона очень сложен и не может считаться окончательно решенным. Сторонники гипотезы полицентризма, например Ф. Вайденрайх, К. Кун, а также почти все китайские антропологи считают, что между древнейшими, древними и современными людьми Дальнего Востока существует непосредственная генетическая преемственность. Как уже упоминалось выше, эти исследователи монголоидные расы производят непосредственно от синантропов и их среднепалеолитических потомков [Weidenreich, 1943; Coon, 1963; его же, 1965]. Среди советских ученых близкую гипотезу поддерживает В. П. Алексеев, допускающий существование в древнем казенном веке двух основных очагов сапиентации и расообразования — западного (атланто-средиземного, или афроевразийского), хронологически более раннего, и восточного (тихоокеанского или восточноазиатского), несколько более позднего [Алексеев В. П., 1967, 71–86; его же, 1969, 12–24; его же, 1970, 37–40]. По мнению В. П. Алексеева, появление современного человека произошло в двух местах. Первое из них — Передняя Азия, возможно, с прилегающими районами; второе — междуречье Хуанхэ и Янцзы с прилегающими районами. В Передней Азии сформировались предки европеоидов и негроидов, в Китае — предки монголоидов [Алексеев В. П., 1970, 37; его же, 1974, 115–164].
Однако гипотезы о формировании Homo sapiens в нескольких (хотя бы двух) самостоятельных или почти самостоятельных очагах на основе разных подвидов архантропов и палеоантропов находятся в противоречии с открытыми еще Ч. Дарвином общими закономерностями эволюции всего органического мира под воздействием естественного отбора и не согласуются с твёрдо установленным единством всех древних и современных сапиентных человеческих популяций. В конечном счете полицентризм во всех его разновидностях приводит к телеологической или, по существу, «номогенетической» концепции эволюции человека и формирования его рас. Однако «с позиций современной биологии теория номогенеза некорректна, как понимают это определение в физике, т. е. находится в противоречии с другими, точно установленными фактами. И поэтому она должна быть отброшена» [Яденко-Хмелевский, 65].
Конкретные палеоантропологические данные также не дают достаточных оснований для вывода о специфическом родстве восточноазиатских архантропов и палеоантропов с монголоидами, особенно если учесть уже известные нам данные о всеобщем распространении лопатообразной формы резцов у древнейших и древних людей. Очевидно, правы советские антропологи Я. Я. Рогинский, В. П. Якимов, М. И. Урысон, А. А. Зубов и другие, которые стоят на точке зрения «широкого» моноцентризма, считая, что сапиентация развертывалась на обширной, но все же непрерывной территории, включающей Юго-Западную и частично Южную Азию с прилегающими регионами Северо-Восточной Африки и Юго-Восточной Европы [Рогинский, 1949, 1—156; его же, 1951, 153–204; его же, 1956, 11–17; его же, 1970, 34–37; Урысон, 1969, 150–160; Якимов, 1967, 1—55; Зубов 1973а, 92—106].
Вместе с тем надо иметь в виду, что археологические материалы позволяют проследить преемственность хозяйственно-культурного развития населения Восточной Азии на протяжении всего древнего каменного века. Нет никаких данных, позволяющих утверждать, что архантропы и палеоантропы, жившие на территории Китая, вымерли, были истреблены позднейшими пришельцами или ушли с мест своего коренного обитания.
Таким образом, создается кажущееся противоречие между данными археологии, с одной стороны, и палеоантропологии — с другой. Это противоречие, однако, отпадает, если допустить, что сапиентация, начавшаяся на рубеже раннего и позднего палеолита в Восточном Средиземноморье и соседних регионах, постепенно захватывала все новые и новые территории, по мере расселения быстро размножавшихся подвижных сапиентных популяций и их смешения с другими группами древних людей, которые вследствие этого процесса насыщались сапиентными генами и вовлекались в общий ход формирования людей современного вида и их распространения в разных направлениях, в частности из Передней Азии через Южную и Центральную Азию на восток, вплоть до берегов Тихого океана. Очевидно, Дальний Восток на протяжении всего палеолита был периферией первобытной ойкумены, куда периодически докатывались волны переселенцев с Запада, смешивавшихся, надо думать, с аборигенами. Наиболее интенсивными эти процессы переселения были в период позднего палеолита, когда люди впервые не только заселяли новые территории Восточной Азии, но и осваивали Америку и Австралию. По свидетельству некоторых археологов, на востоке Азии нет начальных стадий позднего палеолита, а там, где элементы позднего палеолита прослеживаются, они либо непременно соединяются с мустьерскими, либо носят очень поздний облик и неотличимы от следующей ступени развития каменных орудий мезолита [Григорьев, 14–19].
В рецензии на книгу В. П. Алексеева «География человеческих рас» (1974) В. М. Массон, оценивая в целом положительно этот труд, подвергает критике гипотезу о двух очагах сапиентации и о начале образования современных рас в раннем палеолите. Согласно этой гипотезе, «может сложиться впечатление, что процесс расогенеза шел наряду и параллельно с процессом антропогенеза и в каждом из двух очагов самостоятельно формировались как разные виды: в одном — синантроп, в другом — Homo sapiens. При этом, несмотря на двух-очаговый генезис, в обоих случаях складывался идентичный биологический вид» [Массон, 1975, 121]. Неприемлемость этой точки зрения очевидна, и ссылки В. П. Алексеева на роль социальных факторов и стабилизирующего отбора [Алексеев В. П., 1974, 142] не спасают положения. Роль социальных факторов в антропогенезе и расогенезе действительно очень велика. Однако если учесть, что у человека имеется около 7 млн. генов [Эфроимсон, 42–43], то представляется очень мало вероятным возникновение под воздействием этих факторов в двух самостоятельных очагах одинакового уникального сочетания такого комплекса морфологических и физиологических особенностей, который бы позволил говорить о формировании одного и того же вида Homo sapiens в различных регионах. Стабилизирующий отбор, т. е., по определению И. И. Шмальгаузена, «отбор в пользу установившейся нормы при элиминации всех заметных уклонений от этой нормы» [Шмальгаузен, 1969, 236], может, конечно, привести к появлению в разных популяциях сходных сочетаний морфологических и физиологических признаков, но вряд ли может вызвать образование идентичных видов в двух обособленных регионах. Можно вполне согласиться с В. М. Массоном, что «более естественно принять гипотезу Я. Я. Рогинского о широком моноцентризме формирования вида Homo sapiens… С нашей точки зрения, широкая миграция вида Homo sapiens в глобальном масштабе не оставляет сомнений» [Массон, 121].
Первоначальные ареальные (расовые) различия между западными и восточными популяциями людей современного вида начали складываться, вероятно, только в самом начале позднего палеолита и касались главным образом нейтральных, неадаптивных признаков с простой генетической структурой. Различия эти обязаны своим происхождением генетико-автоматическим процессам, которые стимулировались временной, но достаточно длительной изоляцией отдельных групп неоантропов, продвигавшихся на заре человеческой истории из западных районов ойкумены в восточные и ассимилировавших разные группы неандертальцев. Сформировавшиеся позднее (не ранее конца позднего палеолита) австралоидные и монголоидные расы тихоокеанского бассейна унаследовали указанные ареальные различия позднепалеолитических предков и, в свою очередь, передали их своим потомкам, у которых они сохранились, по крайней мере частично, до наших дней [Чебоксаров, Чебоксарова, 88—163; Зубов, 1973, 20–27; Чебоксаров, 1973, 3—19]. «Восточные» (монголоидные и, вероятно, австралоидные) группы популяций отличались от «западных» (европеоидных и негроидных) сохранением большей доли резцов лопатообразной формы, большим процентом круговых узоров на подушечках пальцев, специфическим распределением генов по некоторым системам групп крови (например, почти 100 %-ной концентрацией резус-положительности или высокой частотой особого фактора Даффи) и многими другими одонтологическими, дерматоглифическими и серологическими особенностями [Воронов, 85–89; Cheboxarov, Zoubov, 1-18].
Можно предполагать, что уже в позднем палеолите «восточные» группы популяций не были однородны в расовом отношении. Популяции северной части современного Китая (к северу от Циньлина) принадлежали скорее всего к восточноазиатской (дальневосточной) расе, которая составляла северную ветвь тихоокеанских монголоидов. Именно к этой расе, как мы видели, должны быть отнесены позднепалеолитические черепа из Шаньдиндуна. Учитывая, что во все последующие эпохи различные типы этой расы были наиболее характерны для населения Тибета и всего бассейна Хуанхэ, надо, по-видимому, искать истоки этносов китайско-тибетской языковой семьи среди популяций восточноазиатской расы. К северу от восточных монголоидов в пределах Внутренней Монголии, частично также Синьцзяна и Маньчжурии, жили в позднем палеолите, вероятно, различные популяции континентальных монголоидов, ареал которых простирался в пределы современной МНР и Сибири (к ним относится фрагмент детского черепа из стоянки Афонтова гора II в Красноярске) [Дебец, 1946, 73–76].
В южной половине современного Китая в позднем палеолите обитали, вероятно, различные популяции южной ветви тихоокеанских монголоидов, переходных к австралоидам. Промежуточные монголоидно-австралоидные морфологические черты, как мы знаем, очень характерны для люцзянского человека. На базе южномонголоидных подуляций, входящих в южноазиатскую расу, сложились в более поздние исторические эпохи тайские (чжуан-дунские), мяо-яоские, аустроазиатские (монкхмерские) и аустронезийские этносы, область формирования которых была расположена, по мнению многих исследователей, в Южном Китае и Северном Индокитае. Еще южнее — в Индонезии и, возможно, на Филиппинах — в позднем палеолите жили, надо думать, австралоидные популяции, представленные черепами из Ваджака, Ниа и Аитапе. Возможно, что популяции эти говорили на языках, близких к папуасским и северохальмахерским [Решетов, Чебоксаров, 89—114].