Об удивительном мастерстве, с каким создается в народной песне подлинно комический образ, свидетельствует хотя бы образ недуга в «Госте Терентище»: в начале песни он воплощает похотливые желания жены Терентища, и «облик» его раскрывается довольно прозрачно; комизм усиливается от того, что сам Терентий с наивным простодушием верит в серьезность болезни; в конце недуг персонифицируется, он предстает в виде вполне материальном; картина трусливого бегства любовника производит комический эффект, особенно потому, что бежит тот самый «недуг», излечить который взялся Терентий. Завершая описание «недуга», песня дает детали, как бы указывающие на его социальный облик:
Он оставил, недужище,
Кафтан хрущатой камки
Камзол баберековой,
А и денег пятьсот рублей.
Характер новеллы, по-своему завершенной, имеет и песня «Кто Травника не слыхал», хотя здесь и нет той своеобразной композиционной строгости, какая отличает «Гостя Терентища» и «Сергей хорош». Самый юмор здесь более сдержан и окрашен некоторой долей горечи. Образ «молодого Травника» очерчен в песне довольно определенно; прием, которым создан этот образ, достаточно сложен и тонок, — это не аллегория басенного типа и не параллелизм, типичный для многих лирических песен. Травник — одновременно и болотный кулик, бойкий и неугомонный, терпящий неприятности от своей непоседливости, и неудачливый «молодец», наделенный «лукавством великим» и вызывающий отпор со стороны окружающих. Как кулик он, похаживая «по лужку», попадает «в плужок»
Своей левой ноженькой,
... правым крылышком,
Да мизинным перстичком.
Его переживания в этот момент передаются предельно кратко:
А и пик, пик, пик Травник!
Как «молодец» он попадает в Москву в кабак, переносит побои, тюрьму, штраф, наказание кнутом, возвращается домой, и здесь расправу над ним учиняет его тесть Семен Егупьевич. Но и обретая черты «молодца», он сохраняет нечто от кулика — остается «птицей лукавой», перелетающей с места на место. Таков этот живой, удивительно конкретный образ, за трагикомическими злоключениями которого угадывается типическая судьба человека с определенным характером и социальным положением. Можно предположить, что образы, подобные Травнику, с характерным отождествлением в них черт человека и птицы, вырастали в фольклоре из непосредственной языковой практики путем «раскрашивания» метафоры, имевшей хождение в обыденной народной речи (зерном этой метафоры могло явиться хотя бы применение глагола «летает» к непоседливому человеку).
В нескольких песнях Сборника содержится насмешка над монастырскими нравами. В этом отношении соответствующие сюжеты перекликаются с литературной сатирой XVII—XVIII веков, хотя они и не заключают в себе той остроты и того социального обобщения, какие легко обнаруживаются, скажем, в «Калязинской челобитной». В песнях Сборника преобладает простодушное высмеивание, которое, разумеется, несет и определенную идейную нагрузку: монастырская жизнь, наполненная забавными, вполне «мирскими» историйками и страстишками, лишается какого бы то ни было налета отрешенности от «земного» и подобия благообразия. Героем одной песни является старец Игренище; он странствует в поисках «честной милостыни», которая нужна ему, чтобы «душа спасти, ее в рай спусти». Но истинное лицо «старца» легко обнаруживается под его показным смирением: вместо «редечки горькия» он охотно упрятывает в свой мешок приглянувшуюся ему «девушку-чернавушку». В столкновении с «ребятами десятильниковыми» (так называли сборщиков податей с монастырей и церквей) Игренище проявляет свою вполне земную природу; он жестоко и изобретательно наказывает стяжателей, посягнувших на старческую милостыню. Игренище оказывается отнюдь не беспомощным старцем, помышляющим лишь о спасении души, — в нем живут земные желания, он умеет постоять за себя в борьбе. Вся эта забавная история совершается в стенах монастыря, «промежду обедни и заутрени», под бой монастырских часов.
И в этой песне замечательно богатство и разнообразие деталей, неизменно окрашенных юмором, мастерски вовлекаемых в общую систему комических образов. И здесь есть уже знакомые нам по предыдущим песням элементы отождествления («Горька редька рыхнула, белая капуста крикнула, из красной свеклы рассол пошел»); вся вторая часть песни построена на реализации метафор-загадок, которые предложил старец «ребятам»: он пообещал «пожаловать» каждого подарками, истинный зловещий смысл которых выясняется для них слишком поздно.
Так и в песне о старце Игренище, как и в ранее разобранных, обнаруживается своеобразная художественная сложность основного приема, который разработан всегда с подлинным блеском и который придает каждой песне, ее сюжету, композиции, стилю в целом неповторимость и то впечатление единственно возможного решения замысла, по которому можно отличить подлинное произведение искусства.
Замечателен в этих песнях тот не всегда доступный точному определению иронический тон, с каким описываются в них события и люди. Весьма наглядно проявляется это качество в песне «Чурилья-игуменья». Сюжет ее очень прост и сам по себе комичен: в то время как в монастыре совершается заутреня, одна из девиц развлекается в келье с пономарем. В пределах этого сюжета песня создает целую галерею образов обитателей женского монастыря, и все они, данные предельно сжато, окрашены юмором: игуменья, лицемерная блюстительница нравственности,
Как бы русая лиса голову клонила,
Пошла-то Чурилья к заутрени.
Одно это сравнение содержит целую характеристику. Шествие в церковь песня изображает с нескрываемой, но тонкой насмешкой: следом за Чурильей, «будто галицы летят, за ней старицы идут». Во время службы девицы поют невпопад, так как они заняты мыслями о своей «запевальщице» и о пономаре:
Запевали тут девицы четью петь,
Запевали тут девицы стихи верхние;
А поют они на крылосах, мешаются,
Не по-старому поют, усмехаются.
Комически представлен и Федор-дьяк, «девий староста», обманывающий за стакан вина игуменью. Стафиду Давыдьевну, нарушающую нормы монастырской нравственности, песня никак не приподымает над окружающей средой и не делает из нее героини: она сродни жене Терентища; песня указывает на ее высокое социальное положение («царская богомольщица», «княженецкая племянница»).
Характерной особенностью всех рассмотренных песен-новелл является то, что конфликты, в них изображаемые, происходят не между непримиримыми силами народной жизни и антинародного лагеря (как в большинстве былин и сказок), а внутри одной социальной среды; песни эти не знают, по существу, деления на героев положительных и отрицательных; и обидчики и обиженные, и потерпевшие и «победители» в одинаковой степени представляют объект насмешки, никто из них не выражает утверждающих начал народной жизни. Можно было бы сказать, что единственным «положительным лицом» здесь выступает здоровый народный смех, не скованный никакими условностями, направленный против тех отношений, нравов, характеров, которые чужды подлинно народной морали.
Среди произведений шутливо-комического характера в Сборнике свое несколько особое место занимают две небольшие группы песен; в одну входят «Ох, горюна, ох, горю хмелина», «У спаса к обедне звонят», «Теща ты, теща моя». Юмор их касается семейных отношений, чаще всего отношений тещи и зятя. Есть в этих песнях налет нескромности. Вторая группа — «Свинья хрю, поросята хрю», «Стать почитать, стать сказывать» пронизаны откровенной эротикой; юмор в них в значительной степени идет за счет элементов непристойности.
Как художественное целое эти произведения просто не существуют (в них нет даже сколько-нибудь законченного и ясного сюжета), но в них можно обнаружить отдельные зерна истинно народного юмора, меткость характеристик и т. д.
Обзор юмористического отдела Сборника был бы неполон без упоминания о былине-пародии «Агафонушка». Привычные, хорошо знакомые исполнителям (и, по-видимому, слушателям) эпические образы, детали, ситуации приобретают в «Агафонушке» травестированную форму: широкие просторы земли, на которых совершались эпические подвиги, уменьшаются здесь до мизерных пределов домашней площадки:
Чистое поле — по подлавочью,
А и синее море — в лохани вода,
но как бы сохраняют свою эпическую значимость; в этом, собственно, и заключен комизм произведения. В «Агафонушке», как в произведении эпическом, происходят битвы, но это — «стрельба веретенная»; скрещивается оружие, но это — «пушки — мушкеты горшечные», «востры сабли — кокошники»; как и во всяком эпосе, у героев есть предмет борьбы — они бьются «о пироге, о ячном мушнике»; есть здесь и жертвы — «убили они курицу пропащую». И, наконец, полны комизма и пародийного смысла персонажи, ведущие борьбу, — «свекры со снохой» — и богатыри, решающие исход сражения: Агафонушка, одеяние которого явно напоминает идеализированную одежду Ильи, Дюка и других богатырей; «могучие богатыри», у одного из которых «блинами голова испроломана», у другого — «соломой ноги изломаны», у третьего — «кишкою брюхо пропороно». Неистощимая выдумка на «перевертывание» эпических образов, безудержное веселье, юмор, сдобренный обязательной долей непристойности, внешняя несвязанность эпизодов и, по существу, отсутствие законченного сюжета характеризуют тот жанр, который представлен «Агафонушкой». Пародия естественно и незаметно переходит здесь в небылицу — в рассказ о невозможных, невероятных вещах и событиях...
Большинство произведений комического характера, находящихся в Сборнике, либо уникально, либо известно в очень редких вариантах. Надо предположить, что либо перед нами та область песенного фольклора, которая преимущественно культивировалась скоморохами, затем была воспринята их творческими наследниками и постепенно сокращалась и исчезала в народном репертуаре, либо — это вполне вероятно — собиратели XIX—XX веков мало интересовались произведениями подобного рода, а исполнители — по ряду обстоятельств — утаивали их.