— О, ну и упрямая Дочь снегов, опять подарила нам белого олененка.
Пастух по имени Брат медведя подходил ковыляющей походкой, все замедляя и замедляя шаг: он понимал, что происходит в душе Брата оленя, урученного появлением на свет существа иной сути.
Был этот человек низкоросл, кривоног, однако с широченными плечами и могучими руками богатыря; на широком лице нос уточкой, а глаза — две подвижные узенькие рыбешки, попавшие в сети причудливо сплетенных морщин. Наконец он позволил себе пошутить:
— Не горюй, я этому олененку малицу из серой шкуры сошью. И спрячет она его белый цвет.
Брат оленя выпрямился, отчего гордая осанка его сразу дала о себе знать. «Вот каков человек, — с невольным восхищением подумал Брат медведя, — ничего не сказал, просто выпрямился, а внушил серьезных мыслей столько, сколько иной целой речью внушить не сможет». Был высок Брат оленя, поджар, что-то от стремительного оленя виделось в нем: лицо узкое, горбоносое, словно для того и созданное, чтобы, как и оленю, разрезать ветер в неудержимом беге.
Опустившись на корточки перед олененком, Брат оленя глубоко заглянул ему в глаза и задал второй, особый вопрос:
— Был ли ты уже?
Белый олененок вскинул голову, точно силясь понять, о чем спросил у него человек, и слабо хоркнул.
— Ну что ж, вероятно, ты был уже в этом мире, — сказал Брат оленя, перевел взгляд на своего друга и продолжил тоном торжественным, исключающим всякую обыденность. — Этот олень является воскрешением кого-то иного, кто жил до него. Скорей всего тот иной был человеком... Такова моя догадка.
Брат медведя побледнел: как бы там ни было, а встречаться с оленем, который когда-то был человеком, — это тебе не шутка.
— Возможно, ты прав, — тихо, как бы не желая до поры до времени разглашать тайну, сказал он. — Скорее всего ты совершенно прав. Я как-то странно чувствую себя вблизи этого олененка. Мне почему-то жутко...
— И мне, — признался Брат оленя. — Но это пройдет.
Мужчины долго молчали, раскурив трубки. Брат медведя, оценив обстановку, решил, что затянувшееся молчание, порожденное невольным суеверным страхом, следует одолеть шуткой.
— Мне порой кажется, что я помню, как был медведем... Бреду однажды по тундре, смотрю, женщина идет, человеческая женщина. Красивая. Настолько красивая, что мне захотелось к себе в берлогу ее уволочь. Медведем-то я был бурым, берлога у меня в обрыве, у речного берега, возможно, самой лучшей на острове была.
— Ну? — усмехаясь одними глазами, поощрил путника Брат оленя.
— Я за женщиной, а у нее карабин. Что делать?
— Действительно, задумаешься.
— Карабин — это, конечно, не посох. Сначала решил бежать прочь. Слышу, женщина вслед смеется. Я рассердился, повернулся и пошел на нее, так что из-под ног кочки будто пух из птичьих гнезд вылетали. А женщина целится в меня, прямо вот сюда. — Брат медведя постучал себя против сердца. — Она стреляет, а я реву и бегу к ней: желание оказалось сильнее страха смерти.
— О, ты, конечно, настоящий мужчина! — опять поощрил шутника Брат оленя.
— Не стреляй! — кричу ей по-медвежьи. — Не стреляй, потому что убьешь не только меня, но и любовь к тебе. Остановись, полоумная! Я хочу иметь от тебя детей! И не знаю, поняла ли она медвежий язык, или я от желания испытать восторг с человеческой женщиной обрел человеческий язык, но женщина изумилась и опустила карабин.
— Ну? — спросил Брат оленя уже с явным нетерпением.
— Я сгреб ее в лапы и в берлогу отнес. Она вырывалась, конечно. Всю шерсть на моей груди повыщипала, но я это принимал как ласку. Очень мне хотелось иметь от нее детей. Успокоилась женщина и, пока я донес ее до берлоги... уснула. Возможно, потому уснула, что я от нежности ее баюкал.
— И неужели ты побоялся ее разбудить?
— Да, я, понимаешь, сам рядом уснул. Просыпаюсь... и чувствую, что я уже совсем не медведь, а человек, а рядом жена моя лежит. Я и набросился по-медвежьи на нее, помня, что был все-таки медведем. А через девять месяцев родилась дочь. Вот эта самая, которую назвали Сестра зари. Ну а потом еще столько народилось, что я счет потерял.
Мужчины расхохотались. Важенка отбежала в сторону, увлекая за собой олененка, затем скосила на весельчаков глаза, как бы стараясь определить: над чем они смеются, не над ее ли сыном? Брат оленя выколотил пепел трубки о носок торбаса, степенно подвесил ее к поясу и сказал:
— Теперь я помечу олененка руническим знаком.
Отвязав от поясного ремня замшевый мешочек, Брат оленя извлек из него что-то похожее на печать, на которой четким барельефом была вырезана голова оленя. Этот рунический знак изготовил из оленьего рога Брат медведя — знаменитый на острове косторез. Уже много лет пользовался Брат оленя этим знаком. Обычно, произнося особые речения, он прикладывал знак ко всему, что необходимо было оберечь от зла. Меченный руническим знаком олень предохранялся от мора, от волка; можно полагать, что лик женщины, меченный этим знаком, не постигнет преждевременное увядание; означенное тем же знаком оружие не должно отказать человеку в схватке со зверем.
Брат оленя какое-то время всматривался в изображение головы оленя, потом тихо заговорил, время от времени закрывая глаза и мерно покачиваясь:
— В праздник оленьего гона Дочь снегов долго бежала навстречу зачатью не со стороны захода, порождающего тьму, а со стороны восхода, рождающего свет. Горячий олень, горячий, как осколок солнца, покрыл ее, когда утренняя заря переходила в зарю вечернюю. Такой бывает пора октября, пора, когда солнце уже почти покидает земной мир, оставляя людей и все сущее один на один с долгой зимней ночью и со светилом злых сил — луной-лицедейкой. Но олень был горяч, как осколок солнца. И потому солнце пролилось под самое сердце Дочери снегов. И вот она подарила нам белого олененка. Будем считать, что это как бы частица солнца, теплый комочек его существа. А я тот, кто поклоняется солнцу...
Брат оленя, медленно переступая, торжественно подошел к олененку, привлек его к себе, приложил рунический знак к тому месту, где билось сердце малыша, и сказал:
— Я внушу всем, что убить тебя — это все равно что убить человека...
— Убить тебя — все равно что убить человека, — повторил Брат медведя, понимая слова своего друга как заклинанье человека, идущего от солнца.
Догадку Брата оленя мудрецами стойбища решено было обсудить за трубкой здравого мнения. Главенствовал среди старцев Брат совы. Проследив, насколько удобно расселись старцы на оленьих шкурах вокруг очага его чума, он долго смотрел внутрь себя, стараясь уловить тот миг, когда словно искра из кремня рождается чувство необходимой сосредоточенности на чем-то бесконечно важном, что всегда помогает подняться над суетным, не имеющим отношения к вечности. Морщины на его смуглом лбу, на впалых щеках под тяжелыми скулами медленно меняли свой причудливый рисунок, будто они были не чем иным, как изменчивыми руслами его напряженной мысли. Наконец Брат совы достал из шкатулки, изготовленной из моржовой шкуры, массивную деревянную трубку, к которой были подвешены амулеты из оленьих зубов и когтей совы, чуть вздрагивающими пальцами набил ее табаком и прикурил от уголька, выхваченного из костра. Затянувшись, он еще глубже ушел в себя в своей напряженной сосредоточенности и, когда ощутил миг отрешения от суетного, торжественно сказал:
— Я приглашаю вас к священной трубке здравого мнения.
Передав трубку Брату зайца, Брат совы проследил, как она перешла к Брату кита, к Брату гагары, а потом еще к трем старцам, и, когда круг замкнулся, продолжил тем же торжественным тоном:
— Человек, идущий от солнца, имя которому Брат оленя, высказал догадку, которая взволновала всех нас. В только что появившемся на свет существе иной сути он угадал Волшебного оленя. Кто видел это существо?
И все старцы подтвердили, что каждый из них уже видел существо иной сути.
— Выдерживает ли догадка Брата оленя силу здравого мнения? — спросил Брат совы, вскинув лицо, будто он обращался с вопросом и еще к кому-то, кроме сидящих перед ним старцев, возможно, к самой вечности.
Затягиваясь из трубки здравого мнения, каждый из старцев кивал головой и говорил: «Я склонен признать за истину догадку Брата оленя».
— Но известно ли вам, насколько должен быть внимательным и добрым наш глаз, чтобы угадать, что хочет сказать людям Волшебный олень?
— Зачем же было угодно судьбе, чтобы мы дожили до наших преклонных лет? — ответил за всех вопросом на вопрос Брат кита, огромного роста старик с крупным лицом, чем-то напоминающим именно то существо, которому он был братом.
— В таком случае нам предстоит подняться еще выше над суетным, — после глубокой затяжки из священной трубки сказал Брат совы. — Лицедейство, жестокость, вздорная брань, лень, беспечность, равнодушие, наговоры — одним словом, все, что таит в себе злое начало, — должно уйти из нашего стойбища, с нашего острова. А также... пусть все это покинет срединный мир, каким является Земля — обиталище рода людского.
«Пусть покинет», — всяк по-своему повторили старцы, глубоко затягиваясь по очереди из священной трубки.
— В таком случае я сообщу наше здравое мнение Брату оленя. Пригласите его к священной трубке...
И Брат оленя предстал перед мудрецами, с глубоким почтением выслушал Брата совы и опустился на колени, торжественно принимая священную трубку и глубоко затягиваясь из нее.
ГЛАВА ТРЕТЬЯА ЕСЛИ ПОВЕРИТЬ, ЧТО ОН ИСКАЛ ЕЕ МНОГО ВЕКОВ?
Брат оленя устал и решил наконец провести ночь не в стаде отелившихся важенок, а в родном чуме. Была еще одна причина, по которой он не мог в ту ночь покинуть очаг: в стойбище явились геологи. А они могли принести с собой что-нибудь из того, что здесь называли бешеной водой, — спирт, виски, вино. Брат оленя больше всего боялся, как бы гео