Внутреннюю связь между излагаемыми контекстами теперь трудно установить. Возможно из-за отсутствия системы позволительно было накапливать все необходимые сведения, вводя их по возможности в один и тот же раздел. Ср. несоответствие между формами неправда и малодушие — неправда и беззаконие, труд — дело, брашно — объядение, которые подсказывают путь расшифровки. В разделе, посвященном общению с Богом (Б), говорится о труде; в разделе Г, в котором толкуются правила общежития, речь идет о деле. Известно различение этих понятий в Средние века. Дело — жизненно важное и ответственное исполнение прежде всего физического труда, тогда как труд — это духовный подвиг, и трудный значит, главным образом, сложный по моральным соображениям. Труд и дело не соотносятся друг с другом (как и работа — рабский труд), и по этой причине еще не могут образовать общее родовое понятие. Неправда при малодушии в поведении личности не то же самое, что неправда в беззаконии со стороны власти, и т. п. Вывод тот же самый: мы имеем дело с мозаичным полотном, разноцветными мазками рисующим весьма конкретный мир эмоций, пороков и аффектов. Они не разведены даже по субъектно-объектным отношениям, ср. расхождение между едой (брашно) и обжорством (объядение).
В данном случае, как и на основании других переводных произведений («Пчела»), трудно говорить о каких-либо категориях, потому что во всех источниках говорится по поводу категорий, а вовсе не о них самих.
Другое дело — целенаправленная деятельность монашеских орденов. В этом случае требовалась некоторая систематичность в представлении добродетелей. «Лествица» Иоанна Синайского — один из таких сборников, которые в педагогических целях описывали степени добродетельной жизни по возрастающей их силе. Таких степеней у Иоанна 30, но добродетели и пороки еще не расчленены, даются совместно: посвящение в истовое монашеское житие требует не формальных классификаций, а напоминаний о том, чего следует избегать и к чему стремиться: «о отвержении мира, о беспристрастии, о странничестве, о послушании, о покаянии, о памяти смертне, о плаче, о безгневии и кротости, о злопоминании, о клеветании, о многословии и молчании, о лжи, о унынии, о чревообъядении, о целомудрии, о сребролюбии, о нестяжании, о нечювьствии, о сне и питии, о бдении, о страховании, о тщеславии, о презорьстве (отвержении Бога), о кротости, о смиреномудрии благорасудьне, о расуждении, о безмолвии, о молитве, о бесстрастии» — о добродетелех. Лествица оказывается своего рода кругом, поскольку и в начале, и в конце пути следует отказаться от мира и воспитать в себе бесстрастие, быть может, посредством странничества — или в молитве, достичь бесстрастности и воспарить в добродетелях. Но и здесь — как обычно — возможны оттенки: в начале пути, отвергая мир, человек становится беспристрастный, но затем, пройдя все стези послушания, он впадает в полное бестрастие (с одним с).
Поскольку добродетели не противопоставлены порокам, иногда вместо ожидаемой добродетели говорится о её противоположности.
По-видимому, в распоряжении переводчиков нет соответствующего термина: о чревообъядении — о воздержании в еде и питье, о клеветании — значит «отсутствие клеветы» и т. д. Называя порок, автор говорит о необходимости воспитать в себе противоядие к нему.
Таким же авторитетным руководством к изживанию пороков в своей среде были «Пандекты» Никона Черногорца, тщательно переведенные на Руси уже в XII веке. Главные страсти аскет Нил Сорский в XV в. располагает в таком порядке: пресыщение пищей — блуд — сребролюбие — гнев — печаль — уныние — тщеславие — гордость, т. е. гордыня, пуще которой ничего уже нет, поскольку гордыня перекрывает путь к самосовершенствованию. По сравнению с переводными текстами, лаконичность и четкость системы Нила выигрывает: это система не конкретно описательная, данная «в образех», а отвлеченно понятийная.
Первоначальные классификации либо были наивными, либо исходили из каких-то не совсем ясных нам целей. Выделенными сознанием для них являются пороки (с пороками борются), причем используются обычно обозначения пороков максимально общего смысла; пьянство не просто всеобщий, но и по внутренней форме слова выразительный порок — это обобщение всякого излишества вообще. Умеренность как скрытая установка человеческого поведения находится в центре средневековой этики, и ясно почему. Личные симпатии и трудности существования наталкивают именно на чрезмерности в проявлениях пороков телесного рода. Умеренность смиряет все излишества плоти: стыд (совесть) направляет человека на борьбу с этим злом, а вера обеспечивает над ним победу.
Чем выше степени аскетической жизни, тем меньше связей с внешним миром, и потому, по мнению Нила Сорского, в каждой «страсти» лучше отсекать самое её начало, идущее на человека извне, — прилог этой страсти. Это значит — не смотреть на возможные соблазны (на еду, на женщин и пр.), противопоставив им искомую добродетель: гневу — любовь и всепрощение, печали — надежду, унынию — утешение, тщеславию — смирение, гордыни — сознание собственной слабости и сознательное самоуничижение. Обращает на себя внимание сам термин — страсти. Еще не различаются разные степени поступка, порока или греха; все это — «страсти», т. е. насланные человеку страдания, посредством которых он возродится духовно. Нужно чаще плакать и возносить горячие молитвы, ибо слезы утишают в нас огонь страсти, так что в слезе исходит горечь самой страсти. При невозможности плакать, следует искусственно вызвать слезы, хотя бы путем «болезни» (боли), и тогда уж скорбеть не нужно: «ты умер для мира сего». Чуть позже, в XVI в., Максим Грек советовал русским своим последователям употреблять самую плохую пищу, используя ее «как бразду бесящейся плоти». Чем ограниченнее круг «страстей», с которыми вынужден сражаться подвижник, тем тоньше их оттенки, тем тщательнее они выявляются в описании и в слове, как это находим у того же Нила в отношении искушавшего его «объядения» — от простого объядения до сокрушительного блевания.
Мистический характер этики исихазма — влиятельного учения средневековых мистиков, — как и связанной с нею этики нестяжателей, следовательно, и Нила, обращает все нравственное поведение человека на себя самого, изымает его из общественных связей и потому ставит под запрет социально важные добродетели: активность поведения, гордость за себя или род, отвагу, рассудительность и мудрость. Такие добродетели расцениваются как пороки.
Зато с психологической точки зрения в трудах Нила тщательно разработан «механизм» выявления страстей и пороков.
Набор определенных «страстей», влекущих человека к действию, формирует его характер — нрав.
Первая серьезная классификация нравственных качеств известна с XIII века: это тексты под редакцией митрополита Кирилла II. В них говорится о последовательности явления: страсти — свойства души — добродетели и пороки.
Епископское поучение Кирилла утверждает, что «грех — работа плоти». Грех — не просто рабство телу, но и дело, причем дело неблаговидное. Грех — «сия дела сотонина», а Серапион Владимирский добавляет, что и вообще это «дела злы, дела неподобны». Тем не менее это же всегда дело, т. е. действие, связанное с рабским служением телу. В духе своего времени человек XIII в. способен представить абстрактные добродетели и пороки, извлеченные из конкретности их проявления в «деле». Вот что такое дело. Постановления Владимирского Собора 1274 г. подчеркивают, что «мы сотонина соблазны и многыми грехы связани». Следовательно, грех как деяние, дело, действие — всего лишь ответ человека на вызов и соблазны дьявола, на его наущение на грех, и только Бог может простить этот грех или избавить от него. Расплатой за грех, т. е. за соблазн, воплощенный в житии, становится горе и беда: кто «горе наследуеть (нарушит церковный канон) тот в своем степени беду прииметь».
В известных нам перечнях той эпохи явленные грехи располагаются как бы кругами, от внешних к внутренним, от самого злостного дела до самого гнусного чувства:
1. Пьянство, нечистое прелюбодейство, обядение, сквернословие;
2. Татьба, розбой, грабленье, обида, лихва (ростовщичество), резоиманье (кривое, неверное);
3. Ложь, клевета, изветы кладуче, клятвы и поклепы;
4. Лесть, лукавство, скупость, гордость;
5. Гнев, ярость, мерзость ярости, зависть, ненависть.
При истолковании особых качеств некоторых пороков используется термин вещь. Трудно, конечно, ожидать точности термина от культуры, принципиально ориентированной на образно-символическое мышление. Это относится и к термину вещь. Неопределенный синкретизм смысла одновременно передает все последовательности деяния: от замысла, определения его в слове (приказе, повелении) до исполнения и ожидаемого результата («вещи» в современном значении слова). Все этапы аналитически выявленной последовательности «вещи» суть одно и то же деяние. А деяние наказуемо, потому что оно оплотняется в вещи. Оно предстает как осознанное в мысли и сознательно проведенное в деле.
Уже на исходе Средневековья митрополит Макарий в своей «Риторике» 1619 года аналитически разводит понятия «вещь» и «дело». Помогает ему в этом как раз риторика, наука «красно говорить», различные разделы которой требуют обязательного различения моментов подбора фактов («дел»), осмысления их и облачения в словесную форму. Вещь у Макария и есть в чистом виде мысль, идея, которая служит для конкретизации и представления уже данной «материи» фактов, обозначенной словом