отчуждение имени от вещи, которую имя обозначает. Средние века с их самыми невероятными представлениями последовательно и неуклонно объективировали мир в глазах человека. Эти века потому и «средние», что в развитии цивилизации стоят на середине пути: от древнего варварского мира (для которого вещь и слово – одно и то же) до представлений нашего времени (когда прекрасно понимают, что понятие и слово – отнюдь не одно и то же). Средние века уже отошли от наивного представления язычества о спаянности имени и вещи, о том, что в Логосе слились воедино и мысль, и образ, и слово, и вещь. Однако они развивают дальше свои представления и оставляют нам в наследство ту глубокую мысль, что слово – хотя и не имя, но уже знак. Для средневекового человека имя и слово остается еще материальной формой понятия (и «знаменем» и «знамением»), которое содержит в себе некий неопределенный и весьма неустойчивый смысл (Колесов, 1983б). Более полное разъяснение теоретических проблем, связанных с «содержательными формами слова», прежде всего – с образом, понятием и символом (Колесов, 1992).
Хронологическое уточнение исследуемой проблемы важно, поскольку древнерусский период – цельный по свершениям и по-своему знаменательный момент в развитии восточнославянской культуры. Восточные славяне только что вышли из варварства и включились в развитие новой для них культуры «средиземноморского типа» (А. А. Потебня). На разных территориях стали создаваться могучие славянские государства, развивались культура и язык.
Древнеславянский язык принадлежит тому времени, когда все славяне были еще племенами общего «корня», когда они только начинали распадаться на северных и южных, а затем северные разделились еще на восточных и западных.
С образованием самостоятельных славянских государств формируются соответствующие литературные языки – древнепольский, древнеболгарский и древнерусский. Ни один из них прямым образом не связан с современными польским, болгарским и русским языками; древнерусский, например, в те далекие времена, примерно с IX по XII в., был общим языком современных русских, украинцев и белорусов. Это язык древнерусского государства, которое существовало до татаро-монгольского нашествия (до 40-х годов XIII в.) Мы не можем, строго говоря, называть русским и язык более позднего времени, когда выделился уже в качестве самостоятельного украинский язык. Ведь тогда русским назывались и восточнорусский и западнорусский (белорусский по нынешним определениям) языки; на поле Куликовом западнорусские князья стояли рядом с московскими как русские, как представители общего «племени». Только с XV в. ведет свое начало собственно русский язык – в том смысле, какой мы вкладываем в это понятие сегодня: великорусский.
Таким образом, следя за историей явлений «образ – понятие – слово», мы все время должны сознавать, что присутствуем при столкновении двух культур: языческой (славянской) и христианской (византийской), и это выражалось и в совмещении двух литературных языков – народно-разговорного и литературно-книжного (язык древних переводов). Столкновение культур и постепенное совмещение языков проходило свои этапы, и время, отведенное историей этому, сжато до пределов так: «древнерусское» – между крещением Руси (988 г.) и нашествием (1237 г.); «среднерусское» – период татаро-монгольского ига – до XV в.; создание централизованного Московского государства на протяжении XV в., которое знаменовало собой коренной поворот во всех сторонах социальной жизни восточных славян (и это также находит свое отражение в истории русских слов). Таким образом, стараясь проследить последовательность в развитии органически целостной и по-своему традиционной культуры, мы не выходим за пределы допетровской Руси.
Взаимное влияние языков и культур, активное в те времена и неповторимое в истории, наложило отпечаток на тип и характер мышления древнего русича, который с самого начала своей государственной истории живет в многонациональном обществе. Это также отразилось на истории слов, в самом названии Русь. Этимология последнего (некоторые считают его нерусским по происхождению, что сомнительно по многим соображениям) неважна в том смысле, в каком мы собираемся здесь говорить о древнем русиче: возникал новый народ, в основе своей славянский; это был сложный конгломерат прежде разбросанных племен. Возникали ремесла, торговля, строились города, выжигались леса для пашен, ставились крепости и храмы-хоромы, ширились внешние связи с окружающим, и миром становился прежде замкнутый сельский «мир» (община); развивались социально-экономические отношения, совершенствовался государственный аппарат – и все это вместе дало существенный импульс развитию мышления, знания.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. СВОИ И ЧУЖИЕ
Истинно русской натуре чужды не люди чужие, ей чужд эгоизм.
Н. Н. Миклухо-Маклай
В древнерусских рукописях слова сҍмя – колҍно – родъ употребляются обычно в библейских текстах: «сҍмя Авраамово», «сҍмя от колҍна Соломонова», «и силу ихъ [звезд] положю сҍмени твоему в языкъ людий»; эти тексты дают представление о потомстве по нисходящей линии.
Переносные значения слов возникают на базе основных, которые обычно преобладают, закрепляются в традиционных текстах. В церковных песнопениях, житиях, поучениях, летописях часто воспроизводится текст о Богородице и Христе, «иже бес сҍмене зачать». В крестьянском представлении соответствующий образ естественно рождался из обычных житейских сопоставлений с животным миром и в своем развитии опирался на них: «Изыде сҍяй сҍяти сҍмена своего» (Патерик, с. 112); «Да не приметь за трудъ поновления своего, ниже от плода сҍмени, ниже самое то сҍмя» (Кн. закон., с. 42). На основе этого библейского образа возникают новые переносные значения старого славянского слова, и в средние века понятие о семени связано с развитием представлений о духовной жизни «новых людей» – христиан, призванных обновить Землю: «Мы же сҍмя хрестьяньско есмы» (Посл. Ио., с. 179), «духовное сҍмя» (Пандекты, с. 282б). Крестьянский образ становился христианским символом по мере того, как и религиозный термин христианинъ, приобретая другие произношение и значение, превращался в социальный: крестъянинъ.
Греческое spόros ‘семя’ или ‘плод’ переводилось славянами как сҍмя, однако spērma (‘семя, плод’; ‘род’; ‘потомок’) у славян со временем изменило свой смысл. В древнейших переводах этому греческому слову соответствует сҍмя, но уже восточноболгарские переводы симеоновой эпохи (X в.), а вслед за ними очень последовательно и древнерусские книжники передают его славянским племя. Нет ни одного источника, который представил бы исключения из этого соответствия: в списках и переработках пророческих книг, в Евангелии, Псалтыри и Апостоле, в сочинениях отцов церкви, охотно цитируемых летописцем, – везде после XI в. слово сҍмя заменяется словом племя (так что говорится не от сҍмене царьска, а от племене царьска, не съ сҍменемъ человечьскымъ, но въ племенехъ человҍчьскыхъ, не сҍмя Авраамле, но племя Авраамле и т. д.), и особенно в русских редакциях с начала XIII в. Слово сҍмя в этом значении становится высоким архаизмом, заимствованным из древнего книжного языка; будучи связанным со значением греческого эквивалента, оно вошло в противоречие с употреблением синонимичных с ним слов у славян и после недолгого использования в специальных текстах угасло, не закрепилось в древнерусском языке. Думается, оно никогда и не было русским в значении ‘племя, род’. Слову сҍмя, обозначающему Божественное, т. е. целиком духовное, уже на заре славянского христианства книжная традиция противопоставила земное по значению племя; последнее довольно часто пересекалось со значениями слова плодъ (оно также служило для перевода греческого spērma и латинского sēmen; ср.: Михайлов, 1912, с. 131, 239-240, 383). В каких-то местах славянского мира сохранялось представление о том, что племя – это плод семени; слово племя и в самом деле тождественно слову плодъ, потому что оба они общего корня, хотя и на разных ступенях чередования гласных и в различных грамматических формах (*plod- и *pled-m-); они одинаково значат ‘рожденное’, т. е. то, что возникло из семени, прозябло, проросло, дало плоды. По-видимому, и значение славянского термина племя есть результат переносного употребления этого древнего слова со значением ‘рожденные (от общего предка)’. Славянам важнее казался не источник, не причина формирования рода, а результат и следствие рождения: не «семя», а «племя». Потому в двузначном греческом соответствии (‘семя’ и ‘плод’) славянин сознательно избирает второе, как бы перенося внимание с прошлого на настоящее, с того, что явилось источником, на то, что есть, что существует и действует: «сҍмя Авраамле» превратилось в «Авраамле племя».
Произведя эту операцию и согласовав обозначения церковных книг с практикой своей хозяйственной жизни, славянские книжные люди должны были столкнуться с другими греческими словами, смысл которых был близок к славянским названиям племени. Знаменитые греческие филы (phȳlē) славяне обозначали словом племена, а еще раньше и словом колҍна. У греков филы из родовых давно превратились в территориальные общины, и потому несоответствие значений греческого слова общественным отношениям славян вынуждало славянских переводчиков искать ему более точные эквиваленты. У южных славян греческому phȳlē последовательно соответствует слово колҍна, но восточные упорно употребляли привычное им слово племена (Михайлов, 1912, с. 89, 319; Ягич, 1884, с. 50). Для болгарских писателей это вообще не синонимы, Иоанн Экзарх неоднократно замечает: «Законъ же бяаше не възимати племену отъ иного колҍна» (Ио. Экзарх, с. 182); «племя» в этом тексте – всего лишь «колено», но – чего? Для самого Экзарха –