Заглянем в Словарь В. И. Даля. Десятки слов с корнем род- созданы в русской речи на протяжении последних веков, донося до нас из внутренней его сути все завещанные предками идеи: сродство – кровная связь людей (в отличие от слова свойство), родители, родник и родина – родственники, родичи, но родник и родина – место рождения, родинка – примета рождения, родной или родимый – милый, сердечный, желанный. Каждое из этих слов прошло длительный путь уточнения смысла и отделки формы. Ведь первоначально все эти слова, вычленившись из глагольного корня, несли с собой недифференцированное и по тому неопределенное значение, близкое к таким, как ‘рождение’, ‘порождение’, ‘некая глубинная связь по происхождению’. Даже ударение было разным: ро́дина и роди́на, а ведь встречается еще и родина́ – собирательное по смыслу и самое древнее по ударению. В 1607 г. иностранец записывает иронический ответ псковича на отказ иноземца выпить с ним: «Ну, пей вода: то твоея родина́» (т. е. раз уж это твоя национальная привычка [не пить вино]; Фенне, с. 191).
И в наши дни продолжается этот процесс дробления «рода»: слово род (всегда в форме единственного числа) противоположно по значению тому, что обозначает слово вид, роды (во множественном числе) – ‘рождение’, а роды (с другим ударением) – просто ‘сорта’ или ‘типы чего-либо’. Исходное значение корня породило у новых однокоренных слов ряд конкретных значений. В то же самое время более древнее слово племя не дробило свое общее и важное значение, которое свойственно было ему искони. Оно выражает предметность, а не действие, и потому не может множить свое значение до бесконечности. Так идея результата (плод) в ее противоположности идее развития (рождение) сказалась на истории слова, связавшего с этой идеей свою судьбу.
Почему же так случилось? Самым отдаленным во времени смыслом корня плем- было выражение заполненности пространства: *р1е ‘быть наполненным, полным’ (Бенвенист, 1969,1, с. 210). Современное научное понятие о роде и племени (племя как совокупность родов) не выражает древнего представления о них. Порождение новых «колен» заполняет «пространство» племени, род возобновляет племя. Еще в прошлом веке, вчитываясь в тексты древнерусских летописей, историк мог ощутить эту связь: «Слово племя, которым внутри рода означалась совокупность нескольких лиц, теснее связанных между собою происхождением от одного из членов этого рода» (Тюрин, 1849, с. 75). Племя и было «внутри рода». Княжеский род Владимира Святого составляли племена (потомки его) Ольгово, Мономахово и другие (в Ипатьевской летописи упоминаются часто). С. М. Соловьев ошибался, полагая, что племя – это только потомство, а племена – расходившиеся линии потомства (Соловьев, 1959, с. 99). В новгородских текстах точнее всего отражается древняя разговорная речь, а в этих текстах слово племя обозначало близких и дальних родственников (Черепнин, 1969, с. 211). В переводе XII в. там, где говорится об отношении родителей к детям, братьев к сестрам, добавлено: «аще ли по иному племени другъ с другомъ» (Кн. закон., с. 75), это равнозначно греческому syggéneian ‘родичи’, ‘родственники’ (по другой линии). Перед началом Липицкой битвы 1216 г. Мстислав Удалой и Владимир просили своих противников поладить миром: «Управимся, мы бо есмы племенницы собҍ, а дадимъ старҍйшинство Констянтину» (Пов. Лип., с. 118). Утверждение важное, если учесть, что Мстислав и Владимир – родные братья, а Владимир Смоленский – племянник Мстислава (как и Константин, родной брат Ярослава); при этом же сам Ярослав Всеволодович был зятем Мстислава, женат на дочери последнего. Все они были «Ростиславля племени», «а Мстислава Мстиславичя и сами вҍдаете в том племени» (Пов. Лип., с. 118). Племенници – люди одного племени по роду.
Тамерлан «не цесарь бҍ родомъ, ни сынъ цесаревъ, ни плҍмяни цесарьска...» (Пов. Темир, с. 230), т. е. ни по рождению, ни по родству не имел права на власть. После взятия Царьграда турками в 1453 г. царица бежала «в Аммарию къ племяномъ» (Пов. взят. Царьград., с. 260), т. е. к своим родичам. Позже во всех судебниках племя – живущие одновременно родичи: «а будеть у зорника братъ или иное племя» (Пск. Судн. гр., с. 19), «ження мать или сестра или иное племя» (там же, с. 20), но: «что дасть своею рукою племяннику своему» (с. 22), хотя даже племянник еще предстает как родич в виде одного из членов племени; так же и в «Судебнике 1497 года» неоднократно. Только в «Уложении 1649 года» впервые находим разграничение племени и племянников: племя – родные, племянник – сын брата: «Къ суду присылати сына или племянника» (с. 38).
Иначе и быть не могло, поскольку в продолжение всего средневековья «род» воспринимался как родственная связь во времени, и выражения типа «при прочих великих князех рода нашего» (Пов. моск., с. 380), «и тҍ вотчины отдавати в родъ» (Улож. 1649 г., с. 110) или «чтобы такие вотчины из роду не выходили» (там же, с. 105) указывали на преемственность наследования. Первые слова с корнем род-, обозначавшие родичей, были, очевидно, словами народными, разговорными. Некоторые из них попали в документы и известны нам: «к недорослю или ко вдовҍ или к дҍвке... а родимцовъ у них на Москвҍ нҍт; а скажут они, что есть у них родимцы, кому за них отвҍчати» (Улож; 1649 г., с. 59) – у вдовы, малолетнего сына и дочери, бесправных перед лицом закона, нет юридически ответственных лиц – «родимых», потому что «родимець» их умер или погиб в бою. Это стало возможно только в XVII в., когда происходили многие отмены прежних родовых отношений. Боярское местничество по родам было той социальной силой, которая сохраняла противоположность племени роду, настоящего прошлому. «Почтение к родам умножило еще твердость в сердцах наших предков; беспрестанные суды местничества питали их гордость; пребывание в совокуплении умножало связь между родов и соделывало их безопасность что твердое предпринять, а тогда же и налагало узду кому что недостойное имени своего сделать, ибо бесчестие одного весь род того имени себе считал. А сие не токмо молодых людей, но и самых престарелых в их должности удерживало», – писал в XVIII в. наследник таких родов князь М. М. Щербатов (1906, с. 16).
Еще тверже различие между родом и племенем осознавалось в Древней Руси. Историк говорит, будто в «Повести временных лет» не используется термин племя, а употребляется лишь слово родъ (Мавродин, 1978, с. 65-66). Лингвист же замечает, что в этом важном источнике слово племя упомянуто восемь раз, шесть из них – в цитатах и дважды в самостоятельном тексте: «ни племене ни наслҍдка» (Лавр. лет., с. 46) и «два мужа не племене его» (с. 76), оно обозначает здесь родичей. Но и термин родъ обычно встречается в цитатах так же часто – десять раз, в таком же значении, какое свойственно слову колҍно, т. е. phȳlé. Однажды (Лавр. лет., с. 75) родъ – ‘родина’ (Львов, 1975, с. 237). Дело, оказывается, не в пренебрежении словом, а в той реальной жизни, которую год за годом описывает летописец: родственные связи людей еще настолько конкретны и у всех в памяти, что лишь в исключительных случаях требуют уточнения особым словом.
Многозначность современного слова род приводит к путанице в толкованиях тех отношений, которые свойственны были людям Древней Руси. Для К. С. Аксакова, например, племя – приплод, а род – семья, потому что в современном ему языке возможно такое значение слова. Отношение между родом и племенем перевернуто прямо противоположным образом на основе предвзятой идеи, согласно которой «у славян родового быта не было, а выступают определенно семья и община» (Аксаков, 1861, с. 67). Но история слов показывает, что представления родового быта очень долго сохранялись и в социальной жизни, и в языке.
Э. Бенвенист (1969, I, с. 293; ср. с. 366) выявил в древнейших отношениях индоевропейцев четыре круга социальной принадлежности: génos – семья, фратрия – братство («клан»), еще шире филы – трибы и, наконец, страна. Было бы интересно проследить соответствия этой обобщающей схеме в социальной терминологии славян, но к такой работе лингвисты пока не готовы. Ясны последние звенья цепи – страна и филы, т.е. племена и сородичи (Ягич, 1913, с. 353, 355, 446). С фратрией явно соотносится дом, а с génos – род и семья, но может быть и род как семья. Чем дальше углубимся в древний социальный быт, тем больше загадок. В восходящие к глубокой старине таинственные для нас связи и отношения трудно проникнуть извне, да еще столетия спустя.
Если расположить слова-понятия в исторической перспективе, окажется, что родственные группы таких слов создавались почти в одно время, получали одинаковые грамматические приметы (либо одна основа, либо один суффикс и т. п.). Представим себе последовательность развития этих слов, взяв за основу прекрасную книгу О.Н. Трубачева о славянских терминах родства (Трубачев, 1959).
Самые древние слова-понятия о членах семьи входили в архаический тип склонения с основой н–а -er; вот этот ряд: мать, отец, сын, дочь, брат, сестра; все слова – названия кровных степеней родства. В современном литературном русском языке не все они сохранились в исконной форме, поэтому приведем их реконструированные (на основании других индоевропейских языков) формы: *mater, *fater, *pūer, *dŭhiter, *brāter, *suesor. У большинства этих слов корень долгий, кроме тех наименований, которые обозначают лиц младшей женской линии.
По-видимому, были и другие обозначения родственников по крови, теперь уже неизвестные или изменившие свое значение. Например, понятие «сын» в различных языках получило разные именования, потому что каждый из них сохранил в качестве основного один какой-либо термин из числа других, первоначально возможных: *sūnŭs ‘рожденный (матерью)’ из эпохи матриархата (ср. русское