атоладу так и не удалось отправить ни одного приверженца вендийского божества на костер: открыто в Тарантии ему и раньше никто не поклонялся, а те, кто ведал дорогу к тайным храмам, умело скрывали свою религию.
Возможно, как отметил про себя Богуз, были и другие причины…
Хадрат сидел поодаль от остальных, в тени, и чернокнижник видел лишь смутные очертания его худой фигуры. Но ему и не нужно было видеть жреца, он знал Хадрата. Лицо у старого мага было чистое, с правильными чертами, всегда бесстрастное, а глаза под длинными ресницами никогда не мигали.
— Почему он? — услышал Богуз растерянный бас Рабрагора. — Я не доверяю этому колдуну!
— Никто ему не доверяет, — добавил маркграф.
— Он — поклонник Сета и достоин костра! — решительно заключил Шатолад.
Жрец Асуры безмолвствовал.
Заговорил Обиус, и в голосе его, всегда спокойном, на сей раз прозвучало плохо скрытое раздражение:
— Я посоветовал бы вам, месьор Шатолад, равно как и всем остальным, держать при себе свое мнение. Разве вы забыли, что решения в таких делах принимает Братия? Моими устами говорят высшие ее иерархи, прошу сие учесть и не предаваться излишнему празднословию. Светлейший Хадрат — представитель древнего и весьма уважаемого культа, хотя и не предназначенного для всеобщего употребления. Если бы он заслуживал гнева Митры, то не был бы среди нас. Некогда он оказал весьма важные услуги королю Конану, и ныне мы сочли возможным просить его помочь сыну великого киммерийца. Конн, несомненно, прислушается к словам друга своего отца…
Жрец Асуры промолчал и на сей раз.
— Может быть, прислушается, — задумчиво произнес маркграф, — а может быть, и нет. В таком деле надобны более веские, чем слова, аргументы.
— Они есть, — сказал Обиус.
И снова на столе появился ларец, гораздо больший, чем первый. Светлейший осторожно приподнял крышку, словно внутри ларца таилась неведомая опасность, потом медленно и торжественно извлек багровый, темного оттенка граненый шар с тлеющей внутри неясной искрой. Самоцвет едва уместился в ладони Верховного Жреца, тусклый свет, исходивший из его глубин, окрасил пальцы Обиуса в кровавый оттенок.
— Сердце Аримана! — воскликнул ландграф Эртран.
— О! — вскричал граф Рабрагор.
— Так вот оно где, — пробормотал маркграф Дулеван.
А Шатолад, испуганно заслонив глаза, выдавил:
— Осторожней, Светлейший, эта штука горячее костра у Железной Башни!
— Хотите прикоснуться к рубину, месьоры? — насмешливо молвил Обиус, поблескивая хитрыми глазками. — Не бойтесь, он совсем холодный. И не страшный. Лишь три человека в этом мире обладали возможностью вызывать скрытые силы талисмана. Первая, королева Зенобия, давно умерла. Король Конан ныне далеко от нас…
— Остается еще его сын, — сказал Рабрагор мрачно. — Он жив и совсем близко. В его руках талисман пробудится ото сна.
— Нет, — сказал Обиус, — не пробудится. И это станет лучшим подтверждением того, что времена изменилась. Конн помнит, как пылал в его руках камень, подобно небесной звезде, когда старый король позволял сыну к нему прикасаться. О, сколько было шума, когда Конан, Зенобия и их юный наследник в дни великих праздников представали перед народом, являя темному люду чудо, в которое все верили! Сколько храбрецов исполнялось отвагой, сколько стихоплетов посвятили Сердцу Аримана свои бездарные вирши! Воистину Дух Зла коварен и умеет завоевывать души… Отныне и навсегда этому будет положен конец. Уважаемый Хадрат вручит Конну рубин, и молодой король сам сможет убедиться, что силы талисмана исчерпаны. Но вначале, дабы не было кривотолков, многомудрый Хадрат и его коллеги подвергнут камень испытанию на подлинность на алтаре Асуры.
Все заключили, что замысел Верховного поистине грандиозен. Вокруг Конна оставалось немало преданных соратников его великого отца, Конана Киммерийского, достойных и храбрых воителей, покрывших себя славой в прежних кампаниях, и они горой готовы были стоять за молодого короля. В случае открытого переворота Империя несомненно была бы ввергнута в хаос междоусобных войн. Если же Конн добровольно сложит корону… Что ж, быть может, кто-нибудь с этим и не согласится, но то уже будет мятеж, а на мятежников всегда найдется управа!
Хадрат молча принял из рук Светлейшего рубин и спрятал его под одеждой.
— Позволь мне удалиться, — молвил жрец Асуры, и то были его единственные слова, сказанные за все время.
— Накануне праздника ты отправишься к королю, — властно произнес Обиус, — и да сбудется воля Митры!
Слышно было, как скрипнули створки, — Хадрат вышел.
— Вы уверены, что колдун в точности исполнит намеченное? — спросил Эртран.
— А куда он денется! — небрежно бросил Светлейший и потянулся к кубку. — Никто не смеет идти против воли Братии. Тем паче — жрецы-людоеды…
И он засмеялся, надувая розовые щеки. Заговорщики ответили общим хохотом: все чувствовали облегчение и возблагодарили Митру немедленным и обильным возлиянием.
— Время откланяться, — сказал месьор Шатолад, разделавшись со своим кубком, — дела.
— Кого на сей раз ждет палач у Железной Башни? — весело спросил маркграф.
— Да так, одного ничтожного колдунишку. Некий Богуз с улицы Вздохов, повинный в чародействе посредством зарывания кошки в землю. Бедное животное почти задохнулось, да…
Богуз сжал зубы так, что почувствовал во рту привкус крови. О Нергуз! Это он, верный слуга Мрака — «ничтожный колдунишка»?! Стоило бы наслать на Шатолада чёрную язву! Если бы он не дал обета Недеяния… Пальцы чернокнижника помимо воли сжались в кулак — и тут же раздался отчаянный писк: забывшись, он придавил за пазухой одного из крысенышей.
— Что это? — вскинулся Шатолад, приподнимаясь со своего стула. — Там, за шпалерой…
— Кажется, крыса пищала, — неуверенно сказал ландграф.
— Там дверь, — сказал Обиус, не сумев скрыть тревогу, — но она наглухо закрыта…
Богуз отпрянул от холста и едва не упал: покусанную ногу свело судорогой.
— Это не крыса, — услышал он голос градоначальника.
В тот же миг что-то свистнуло, холст разошелся: тяжелое лезвие метательного хассака поползло вниз, с треском разрывая старую ткань. Из комнаты в пыльное убежище хлынул яркий свет.
Все дальнейшее слилось для чернокнижника в один мутный, стремительный вихрь. С нечеловеческим проворством он насадил на острие хассака извлеченный из-за пазухи пищащий теплый комочек. Потом бросился прочь, упал, не чувствуя раненой ноги, и пополз, громко стеная и выкрикивая все известные ему заклинания. Они рождались из самых затаенных тайников души: как вспоминал он впоследствии, ни одно так и не смог припомнить.
Когда заговорщики сорвали шпалеру, чернокнижник уже барахтался в сточной канаве, каким-то чудом проскользнув в сливное отверстие между погнутыми прутьями железной решетки, и не мог видеть растерянные лица вельмож, разглядывавших окровавленную тушку на лезвии хассака и глухие деревянные створки, покрытые пылью и паутиной…
Нергуз, демон Тьмы, в последний раз пришел на помощь своему верному слуге.
Глава третьяМилость Нергуза
Молю Тебя Великими Именами, запечатли
Себя во мне, чтобы я мог принять
Тебя всякий раз, когда
Тыпоявишься передо мною!
Черная повозка с грохотом катила обитые железными обручами колеса по брусчатке улицы Роз, покрытой белесым инеем. Было раннее утро, лучшее время для перевозки осужденных, и под траурным пологом томились несколько узников, закованных в кандалы и ошейники.
Один из стражников, сидевших на козлах, толкнул в бок своего товарища и, указывая кнутом куда-то в сторону, сказал с ленцой:
— Смотри, там мертвец.
Второй, вислоусый, сплюнул на мостовую травяную жвачку и отвечал:
— Точно. Пусть лежит себе, мало ли трупов валяется на улицах.
И повозка загрохотала дальше — в сторону Железной Башни. Стражники не оглядывались, иначе их взору предстало бы зрелище удивительное: «мертвец» поднялся из придорожной канавы и побрел прочь, приволакивая левую ногу.
До улицы Вздохов, где стоял его дом, было рукой подать, и все же Богуз сомневался, что доберется благополучно. Тело окоченело, одежда стояла колом, холод пробирал до костей. Он пошарил за пазухой, опасаясь, что крысеныш сдох, но комок плоти все еще подавал признаки жизни: слегка шевелился и попискивал. Хвала Нергузу, тварь оказалась живучей.
Улица Роз была пустынна. Она тянулась от старой крепости вниз, к центру города, рассекая хитросплетение переулков, окружавших Железную Башню. Окна домов, стоявших на почтительном расстоянии от брусчатой мостовой, были закрыты глухими ставнями, многие двери заколочены. Обитатели предпочитали ходить дворами, лишь бы не появляться там, где гремели ободьями черные повозки. Дурное место, не ровен час — и сам окажешься в железном ошейнике.
Чернокнижнику сие обстоятельство было сейчас на руку. Странен был его вид, странен даже для обитателей подозрительных кварталов древней части города, хотя здесь встречалось множество бродяг и нищих, щеголявших в рубищах весьма причудливых. Но какой наираспоследнейший бродяга позволит себе разгуливать ранним осенним утром в мокрых, заледеневших одеждах? Богуз старался шагать быстрее, на ходу растирал ногу, размахивал руками и вертел занемевшей шеей. Понемногу тепло возвращалось в его члены, от одежды пошел пар. А вместе с ним и запах — едкий, удушливый, отвратительный, словно он и впрямь был ожившим мертвецом.
Богузу предстояло идти переулками, чтобы добраться до улицы Вздохов, названной так по обычаю местных жителей тяжко вздыхать, поминая злую судьбу. В старом городе обитал простой люд — горшечники, суконщики, кожевенники, кузнецы, носильщики, бродячие торговцы… Ближе к городским вратам селились погонщики и караванщики, а к северу, возле речной гавани, — рыбаки, наемные гребцы и плотники, трудившиеся на верфях.
И стоял в переулках тяжелый дух, и витали там запахи пригоревшего масла и нечистот, чеснока и кислой браги, кожи и железа, и угли в жаровнях, стоявших возле убогих покосившихся домишек, тлели даже ночью.