Эти последние строки Энгельса относятся ко времени, когда он еще не успел посетить хозяйственные коммуны, социалистическое планирование и прочие элементы социалитата. Мы, согласно нашему изложению, благодаря Энгельсу там уже побывали. Тем не менее мы будем ждать новых встреч и с другими важными элементами социалистического государства будущего, с его культурой, с его конституционным устройством, с его представлениями о социалистической семье. Разумеется, Энгельс, как классовый социалист и диалектик, заявляет, что вслед за «буржуазным требованием уничтожения классовых привилегий выступает пролетарское требование уничтожения самих классов», и тут же попадает в ловушку, которую готовит всякому диалектику Абсолют. «Требование равенства, – пишет Энгельс, – сводится к требованию уничтожения классов. Всякое требование равенства, идущее дальше этого, неизбежно приводит к нелепости. Мы уже привели примеры подобных нелепостей, и нам придется еще указать немалое число их, когда мы дойдем до фантазий г-на Дюринга относительно будущего».
Энгельс, однако, не указывает нам (и как диалектик не может указать), где та точка, на которой могут остановиться требования классового равенства, то есть где они могут остановиться как процесс, не приведя к материализации «фантазии г-на Дюринга». Тем более что сам Энгельс несколько ранее указывает нам на опасное идеологическое орудие, с помощью которого г-н Дюринг и прочие философы действительности могут миновать (а мы знаем, что даже миновали) эту благоразумную точку классового равенства, на которой призывает остановиться Энгельс.
«Сперва из предмета, – пишет Энгельс, – делают себе понятие предмета. Затем переворачивают все вверх ногами и превращают отражение предмета, его понятие, в мерку для самого предмета. Теперь уже не понятие должно сообразовываться с предметом, а предмет должен сообразовываться с понятием». Далее Энгельс задает вопрос: «Что происходит, когда подобного рода идеолог конструирует мораль и право не из действительных общественных отношений окружающих его людей, а из понятий, или из так называемых простейших элементов «общества»?» Мы на этот вопрос ответ знаем. Мораль подменяется понятиями г-на Дюринга и прочих философов действительности о морали, право – их понятиями о праве, социализм – их же понятиями о социализме. Конечно, всякая идеология и всякая политическая система не свободна от извращений и подмен предмета понятием о предмете. Но именно поэтому Энгельс указывает на важнейшие достижения буржуазного развития, которое является наиболее эффективным способом борьбы с подобными подменами понятий, где бы они и при какой бы политической системе ни происходили. «Требование равенства, – пишет Энгельс, – приняло всеобщий, выходящий за пределы отдельного государства характер. Свобода и равенство были признаны правами человека». Причем «права человека» Энгельс выделяет курсивом. То есть свобода и равенство есть не то, что устанавливает для человека то или иное государство или общество, как было при феодализме, а то, что принадлежит человеку независимо от того, в каком государстве или в каком обществе он бы ни жил, как принадлежит ему собственное тело и собственная душа. Это величайшее достижение буржуазного общества, величайшее достижение буржуазной революции, и само буржуазное общество, невзирая на все свои извращения, неспособно это изменить. Таким образом, теперь, когда у нас сложилось более или менее полное впечатление о той социалистической морали и социалистическом праве, которые имел в виду г-н Генрици, мы можем вернуться в зал конгресса и послушать на этот счет новые соображения наших антисемитов.
XIV
Кульминацией русского дня конгресса, его выдающимся актом послужила резолюция, которую от имени Постоянного комитета конгресса зачитал Пинкерт.
«Конгресс выражает полное согласие и сочувствие, – торжественно произнес Пинкерт, – всем русским деятелям, которые защищают христианское население от эксплуатации евреев. Конгресс выражает соболезнование страданиям русских братьев, сочувствует попыткам ограждения их от эксплуатации евреями и сожалеет о недостаточности и непрочности этих попыток. Конгресс намерен разослать это заявление всем генерал-губернаторам и губернаторам губерний, населенных евреями, или тех губерний, где они пытаются поселиться».
Я выступил с ответным словом от имени русской делегации. Прежде всего я внес в резолюцию поправку, предлагающую разослать заявление конгресса о России не только генерал-губернаторам и губернаторам, но в особенности земствам тех губерний, где проживают евреи. После того как поправка эта была принята единогласно, я заявил:
– Для того кто жил по нашу сторону русской границы, особенно в последнее время, выражение теплых чувств к России само по себе представляет предмет удивления, которое увеличивается еще тем, что огромное большинство членов конгресса принадлежит к народу, уже давно и систематически натравливаемому евреями на Россию, – германцам. Остальные же – австро-немцы и мадьяры, при помощи евреев господствующие над славянами и воспитанные в потомственной ненависти к России. Можно сказать, что ни в средней, ни в западной Европе не нашлось бы никакого собрания от дипломатического до народного, которое почувствовало бы потребность и возымело смелость решиться на заявление сочувствия России. Это сделали германские, австро-немецкие и мадьярские националисты-патриоты. Это показывает столь же их силу убеждения, как и самостоятельность характера и нравственное мужество. От имени русской делегации я хочу заявить: первый антисемитический международный конгресс действительно чувствует себя международным, и он оказался на высоте своего призвания…
Выступление мое было встречено долгими теплыми аплодисментами, которые еще раз подчеркнули международную европейскую поддержку нашей русской борьбе с еврейскими эксплуататорами. После меня с краткой речью-справкой выступил Путешественник. Он сказал:
– Первое избиение евреев в Киеве было в 1092 году, то есть почти восемьсот лет назад. И за восемь веков это отношение к евреям не изменилось. То, что ранее могло быть названо суеверием и народной дикостью, повторяется в культурных странах: и у нас, и в Австрии, и в Германии.
Председатель антисемитского форейна портных Лацарус напомнил о событиях, не так давно произошедших в Германии.
– С наступлением маневров германской армии, – сказал он, – выступление народа против евреев всегда возобновляется, так как города остаются без гарнизонов. В городе Штольце толпа рабочих и подмастерьев собралась на рыночной площади с криком:
– Juden, raus!
– Они кинулись на еврейские лавки, которые считают источником своих бедствий… Но, очевидно, по предложению своих еврейских советников правительство Бисмарка специально оставляет в городах воинские команды… Войска дали залп. Площадь покрылась убитыми и ранеными. Среди убитых, господа, было несколько женщин. Вмешательство войска и пролитие христианской крови произвело самое ободряющее действие на евреев. Они начали кидать в толпу из окон чем попало, обливали народ помоями, издевались… В ответ возникали баррикады, взвились красные флаги… Так в Штольце войска императора и евреи сражались против христианского населения…
– Только социализм, – в который раз, не боясь повторений, бросил с места Генрици, – может успешно справиться с еврейской проблемой.
– Но социалистами у нас в России, – заявил я, – ошибочно считают интеллигентов, прошедших курс политических наук в кафе и ресторанах Парижа и Вены и напяливших на себя штаны цивилизованного человека… Нет, социалисты не они, социалисты мы, русские патриоты-антисемиты. Разве мы не горюем о голоде крестьян, о рабочих в сырых подвалах, о бедствиях чиновничьей мелкоты…
Это мое выступление весьма содействовало моему личному сближению с Генрици, и вскоре между нами состоялась плодотворная частная беседа. Хотя, надо признаться, при всем моем глубоком уважении к этому выдающемуся деятелю международного антисемитизма, люди мы разные и никогда б не могли так коротко сойтись, как я сошелся с Виктором Иштоци. Кстати, об Иштоци и о его манифесте у нас и был разговор.
Встретились мы с Генрици случайно и в месте весьма любопытном. Заседания конгресса происходили иногда в первой, иногда во второй половине дня, и свободное время каждый делегат использовал по своему усмотрению. Я уже успел несколько раз посетить королевскую картинную галерею с ее великолепной «Сикстинской Мадонной» Рафаэля… С радостью останавливался я всякий раз также перед картинами Мурильо, Корреджо, Баттони, Рембрандта, Ван Дейка. Несколько раз в картинной галерее я встречал Ивана Шимони, друга Иштоци, большого ценителя искусствa, многосторонне образованного человека и редактора крупнейшей антисемитской газеты Венгрии.
– Когда-нибудь, – шепнул он мне, восторженно глядя на шедевр Тициана «Христос с монетой», – когда-нибудь все это будет принадлежать народу…
Но Генрици я ни разу в картинной галерее не встречал. Встретился я с ним в зале Дрезденского суда на весьма любопытном процессе. Должен сказать, что судебная медицина и психастения (psychasthenia) являются моим давним увлечением, и я был рад, что с доктором Генрици у нас обнаружился общий интерес, который помог нам сблизиться. Сидя в зале суда, доктор Генрици делал какие-тo зарисовки, чертил схему и вел записи своим быстрым мелким почерком. Видно было, что здесь он человек свой. С ним здоровались судебные чиновники, и он подолгу беседовал в перерыве с судебным экспертом, строгим, выхоленным господином, своей важностью напоминающим мне почему-то наших русских провинциальных провизоров.
Процесс был не только любопытен, но, я бы сказал, уникален. Преступник – мальчик двух лет девяти месяцев. Малютка Альфред обвинялся в убийстве ребенка моложе его на одиннадцать месяцев. Еще раньше в нем была замечена страсть мучить маленьких детей. На сей раз он зашел так далеко, что напал на свою жертву на улице, повалил ее и убил куском свинца, проломив череп. Детская курточка этого калибана в миниатюре, забрызганная кровью, фигурировала в качестве вещественного доказательства. Мать призналась, что у него дурные свойства и у нее нет сил с ним управляться, хотя он говорить еще не умеет. Суд признал, что малютка слишком мал, чтобы на него была возложена ответственность. Во время судопроизводства этот малютка внезапно схватил протокол осмотра трупа и швырнул его н