Летом мы с Саймоном Карном не проводили и дня порознь. Его общество было подобно хлоралу — чем больше принимаешь, тем больше хочется. Теперь мне говорят, что на остальных он действовал точно так же. Я льстил себе мыслью, что своими светскими успехами он обязан моим стараниям. Могу лишь справедливости ради добавить, что он старался платить благодарностью. В моей библиотеке сейчас висит его портрет, написанный знаменитым художником-академиком, с заключенной в ромб подписью в нижней части холста: “Моему доброму другу, графу Эмберли, от Саймона Карна в память о приятном и благополучном визите в Лондон”.
На портрете он стоит перед книжным шкафом в полутемной комнате. Необычное лицо с проницательными темными глазами полно жизни, а губы как будто приоткрываются, чтобы заговорить. На мой взгляд, портрет получился бы лучше, если бы Карн встал так, чтобы падающий свет не подчеркивал его физический недостаток; но таково, как выяснилось, было желание позировавшего. Это лишь подтвердило мое убеждение, что зачастую он как будто бравировал своим увечьем.
Расстались мы с Карном в конце Каусской недели[2]. Он участвовал в гонках на своей яхте “Неизвестная величина”: словно не удовлетворившись победой на Дерби, он стремился теперь получить и Кубок королевы[3]. На следующий день после знаменитой гонки половина высшего лондонского общества простилась с Саймоном Карном на палубе паровой яхты, которая должна была отвезти его обратно в Индию.
Через месяц по чистой случайности открылась страшная правда. Выяснилось, что человек, вокруг которого мы подняли такой шум и которого принимала почти как друга королевская семья, — настоящий Король мошенников, сумевший извлечь огромную выгоду из представившихся ему возможностей.
Всякий помнит общее волнение, наступившее вслед за открытием ужасной тайны, — и последовавшие разоблачения. По мере того как появлялись новые известия, увеличивался общественный интерес, а публика с каждым днем все больше дивилась почти сверхъестественной хитрости мошенника. Мое положение, как вы сами можете судить, оказалось незавидным. Я понимал, что был ловко обманут; когда друзья, в большинстве своем пострадавшие от невероятных козней мистера Карна, поздравляли меня с благополучным исходом, я напоминал себе, что помог преступнику обзавестись едва ли не половиной его лондонских знакомств. Но, сколько бы я ни пил из чаши скорби, до дна еще было далеко.
Однажды вечером в субботу — седьмого ноября, если не ошибаюсь — я сидел в библиотеке после ужина и писал письма, когда заслышал шаги почтальона; он поднялся на мое крыльцо. Через несколько минут вошел лакей, неся на подносе несколько писем и большой сверток. Прочитав письма, я перерезал бечевку, которая стягивала посылку. К моему удивлению, внутри лежали рукопись и письмо. Я вскрыл его, изучил и с ужасом понял, что письмо прислано Саймоном Карном. Оно гласило:
Написано в открытом море
Моему дорогому другу лорду Эмберли
С полным основанием я рискну предположить, что вам уже известно, зачем я прибег к вашим любезным услугам. Я у вас в долгу за самый приятный и в то же время выгодный визит в Лондон, какого только можно пожелать. Чтобы вы не сочли меня неблагодарным, прошу принять прилагаемое к письму описание моих приключений в вашей замечательной столице. Поскольку теперь мне нечего бояться поимки, можете воспользоваться рукописью по своему усмотрению. Несомненно, вы вините меня, но, по крайней мере, будьте справедливы и не забывайте, что, несмотря на обилие прекрасных возможностей, я тем не менее пощадил вас и вашу семью. Вы скажете, что я безумен, раз выдаю себя, но, поверьте, я предпринял величайшие меры предосторожности, чтобы остаться ненайденным. Поскольку я горжусь своими лондонскими подвигами, то не имею ни малейшего желания их скрывать.
С моими наилучшими пожеланиями леди Эмберли и вашей светлости, остаюсь неизменно преданный,
Саймон Карн
Разумеется, я не ушел спать, пока не прочел рукопись от начала до конца — и в итоге на следующее утро обратился в полицию. Детективы надеялись узнать, откуда был отправлен сверток, но после долгих поисков выяснилось, что какой-то неизвестный капитан яхты передал посылку командиру брига, идущего в Англию от мыса Финистерре, с просьбой отправить ее из Плимута. Вы увидите, что повествование идет от третьего лица, и, насколько я могу судить, текст написан не рукой Саймона Карна. Но поскольку подробности каждого отдельно взятого ограбления полностью совпадают с фактами, установленными полицией, нет никаких сомнений в подлинности записок.
Я с ужасом понял, что письмо прислано Саймоном Карном.
Прошел год, с тех пор как я получил посылку. В это время полиция почти всех цивилизованных стран пыталась поймать моего бывшего знакомца, но безуспешно. Бог весть, затонула ли его яхта, отправившись на дно морское, или — как я подозреваю — лишь переправила Карна в некое место, где он пересел на другой корабль и счастливо избегнул правосудия. Даже магараджа Малар-Кадира с тех пор ничего о нем не слышал. Впрочем, факт остается фактом: я, хоть и невольно, оказался соучастником череды мошенничеств. Как я уже сказал вначале, рукопись, которую я получил столь странным образом, должна по мере возможности послужить моим оправданием.
Вступление
Ночь была непроглядная и удушливая — ночь, какая бывает только в Калькутте и ни в каком другом большом восточном городе. Вонь индийских кварталов — тошнотворный вездесущий запах, который в жизни не забудешь, если хоть раз почувствуешь — наполняла улицы и даже проникала в священные пределы губернаторской резиденции, где некий человек благородной наружности, хоть и горбун, самым любезным образом желал доброго пути индийскому представителю ее королевского величества.
— Не забудьте, вы пообещали навестить нас, как только приедете в Лондон, — сказал его превосходительство, пожимая гостю руку. — Мы будем очень рады видеть вас и приложим все усилия, чтобы сделать ваш визит не только приятным, но и выгодным.
— Ваша светлость весьма любезны, и я могу заверить, что охотно воспользуюсь вашей добротой, — ответил гость. — А пока что позвольте с вами проститься и пожелать приятного путешествия.
Через несколько минут, миновав часовых, Саймон Карн уже шагал вдоль площади, по направлению к Читпурской дороге. Там он остановился и, казалось, задумался. Он язвительно усмехнулся, вспомнив о недавнем приеме, а затем, словно опасаясь позабыть нечто, с ним связанное, подошел к фонарному столбу, извлек из кармана записную книжку и сделал какую-то пометку.
— Провидение и впрямь было ко мне очень благосклонно, — сказал Карн, с хлопком закрывая книжку и убирая в карман. — И я намерен должным образом выразить свою признательность. Я неплохо поработал, когда его превосходительство решил прокатиться по владениям магараджи. Теперь нужно лишь как следует разыграть карты, и успех гарантирован.
Карн вытащил из кармана сигару, отщипнул кончик и закурил. Когда дым развеялся, он все еще улыбался.
— Какая удача, что ее превосходительство, как и я, большая поклонница индийского искусства, — продолжал он. — Вот мой козырь, из которого надлежит извлечь все, что можно, когда я окажусь по ту сторону океана. Но сегодня мне надо обдумать один серьезный вопрос, а именно изыскать средства для ведения войны. Будем надеяться, что удача, которая сопутствовала мне до сих пор, не откажет и впредь, и Лиз окажется такой же покладистой, как обычно.
Почти в ту же самую секунду, когда он завершил свой монолог, появился гхарри — извозчик-индиец — и, не дожидаясь оклика, остановился рядом. Очевидно, их встреча была не случайной, поскольку гхарри не задал ни одного вопроса седоку, который молча влез в кэб, откинулся на подушки и закурил с видом человека, играющего роль в хорошо отрепетированном спектакле.
Через десять минут кучер свернул с Читпурской дороги в узкий переулок, затем в другой и, наконец, в третий. Эти закоулки, находившиеся в стороне от главной улицы, окутывала непроглядная тьма, и словно затем, чтобы сделать дорогу как можно опаснее, они были завалены всяким хламом. Любой, кто знает Калькутту, легко представит себе эту картину.
Во всех больших городах мира есть трущобы, и каждая имеет свои отличительные признаки. В окрестностях Рэтклиффской дороги в Лондоне представлен обширный ассортимент пороков; китайские кварталы Нью-Йорка, Чикаго и Сан-Франциско вполне способны потягаться с Лондоном; Литл-Бурк-стрит в Мельбурне, бедные кварталы Сингапура и бомбейский порт также обладают уникальными чертами, но, несомненно, в поисках бездны бездн надлежит ехать в Калькутту, столицу нашей великой Индийской империи. В окрестностях базаров Лаи, Мачуа, Бурра и Джойра расположены самые страшные трущобы, какие только можно вообразить. Но это еще не все. Если вам угодно повидать надушенный, облагороженный, залакированный порок, загляните на улицы по соседству от Читпурской дороги — и вы будете полностью удовлетворены.
Достигнув нужного места, гхарри остановился, и седок вышел. Он что-то сказал вполголоса, расплачиваясь с кучером, и постоял на тротуаре, спокойно покуривая, пока тот не скрылся из виду. Тогда он окинул взглядом дома, возвышавшиеся над головой. В одном праздновали свадьбу, в другом, через дорогу, звучал сердитый женский голос. Прохожие, сплошь туземцы, с любопытством оглядывали его, но помалкивали. Белые порой забредают в этот квартал в столь поздний час, но наш герой казался принадлежащим совсем к другому классу. Скорее всего, девять из десяти прохожих принимали его за самого ненавистного из всех англичан — за полицейского инспектора.
Примерно десять минут он ждал, но затем, казалось, занервничал. Человек, которому он назначил встречу, до сих пор не явился, и Карн начал задумываться, что делать, если свидание так и не состоится.
Но, хоть начало и не задалось, Карну не суждено было потерпеть неудачу; как только его терпение начало истощаться, он увидел, как к нему поспешно тор