Тут толстая белка решила перебраться пониже. На Аяэля посыпались сухие листья и веточки.
– Нет, это не толстая белка, а тощенький медвежонок, – недовольно сказал Аяэль и смахнул с себя листья.
А тощенький медвежонок взял да и спрыгнул на землю – и оказался мальчишкой. Лохматым и востроносым, с большими глазами. Мальчишка смотрел приветливо.
И Аяэль спросил:
– Так ты не толстая белка?
Мальчишка покачал головой.
– И не тощий медведь? – на всякий случай уточнил Аяэль. – Как же тебя зовут?
– Там, где я раньше жил, меня звали Глазастым Уродцем. А кто подобрее – Глазастиком. Только таких было мало.
– И что ты делал на дереве?
– На дереве? Я там живу. Убежал сюда и живу. Забираюсь в гнездо – и ночую.
– Отчего же ты убежал?
– А меня извести хотели, – грустно сказал Глазастик.
– Ты украл что-нибудь? Оскорбил старейшего?
Глазастик затряс головой:
– Я б никогда… Но они подумали… Они решили, что я колдун… А тебя как зовут?
– Я Аяэль, поэт.
Глазастик уставился на Аяэля:
– Но… ведь их не бывает?
Аяэль удивился:
– Как это не бывает?
– У скукотцев… ну, там, откуда я убежал… говорят, что поэтов нет. И не было никогда. А что бывают только, – Глазастик понизил голос, – проходимцы и дармоеды. И еще колдуны, – он перешел на шепот. – Колдунов отдают всеедам. Вот меня и хотели отдать. Но ведь я не колдун… Просто я… – тут он перебил сам себя: – А что у тебя в мешке?
– У меня-то? Такие вещички… Вроде бы обыкновенные. А на самом деле – сокровища. Чтобы слышимое делать видимым.
– О! – Глазастик пришел в восторг. – Я еще не встречал никого, кто умеет слышимое делать видимым. Ты не просто поэт. Ты волшебник. Или это одно и то же?
«Волшебник? Почему бы и нет?» – Аяэлю понравилось то, что сказал про него Глазастик.
– Сейчас я тебе покажу, как я творю волшебство. – Аяэль развязал свой мешок. – Это зернышки тмина. Когда я на них смотрю, то вспоминаю «Т». Так звук «т» умирает, как только закроешь рот. Но я решил, что он будет беззвучно жить в зернышках тмина. А это бузинные бусы.
– Ты решил, что в них будет жить «Б»? – догадался Глазастик.
– Это кусочек попонки, покрывавшей спину коня.
– В нем живет «П»!
– Из этих вещиц я могу выложить «ПАР». А из этих получится «ДОМ». Слышишь, я сказал «пар»? А теперь вот он, «ПАР», лежит на земле, видимый и беззвучный. Если я захочу, то заставлю его звучать. Громко, тихо, весело или грустно.
– Ты настоящий поэт! – с восторгом сказал Глазастик и прижал руки к сердцу. – Я так рад, что увидел тебя! Это скукотцы считают, что поэты как колдуны или их вовсе нет. А я всегда думал: есть они!
Аяэлю стало приятно.
– Ты хороший мальчик, Глазастик. А почему же тебя заподозрили в колдовстве?
– Потому что они узнали, что я смотрю в темноту.
– Смотришь в темноту?
– Ну, вот так, – и Глазастик закрыл глаза.
– Ты там что-нибудь видишь? – удивленно спросил Аяэль.
– О! Я тут много вижу, – отозвался Глазастик. – Разных чудесных животных. На самом деле их нет. Но здесь, – Глазастик ткнул пальцами в закрытые веки, – они совсем как живые. У меня здесь одна собака, белая, в черных пятнах. Будто кто-то на шкурке ягненка разложил угольки.
– Никогда не видел белых пятнистых собак.
– Так я же и говорю, она только здесь живет. А еще у меня есть кот. С длинной-предлинной шерстью. Шерсть длиннее, чем у лисы. И нос у кота приплюснутый – будто его вдавили. Его можно даже погладить. Тогда он тихонько урчит. Он ни разу меня не царапал! Такой замечательный кот!
– Никогда не видел котов с длинной-предлинной шерстью.
– И еще есть одна зверушка, ни на что похожая, – Глазастик даже причмокнул от удовольствия. – Мне кажется, что она откуда-то из-за моря.
– Морская корова? – подсказал Аяэль.
– Не, не корова. Свинка. Ростом меньше котенка. У нее волосатая шкурка. И она пищит, а не хрюкает.
– Ну и ну! Чудеса, – сказал Аяэль. – Никогда о таком не слыхал.
– И они никогда не слыхали. И сказали, что я колдун. А я никакой не колдун, – и Глазастик собрался заплакать.
– Конечно, ты не колдун, – успокоил его Аяэль.
– Но я все думаю, кто я? – Глазастик вытер глаза и тихонько спросил: – Может быть, я поэт?
– Ну не знаю, – задумчиво протянул Аяэль. – Поэты поют истории о том, что было давно. Или о том, что есть.
– А о том, что будет, поэты не могут петь?
– Я о таком не слышал.
– Значит, я не поэт, – огорченно вздохнул Глазастик. – Но я и не колдун! Честно, я не колдун! И знаешь, я тоже немножко умею невидимое делать видимым.
И Глазастик достал из-за пазухи перышко Серой Сойки.
У Аяэля перехватило дыхание! У Серой Сойки синие крылья. И синим-пресиним было перышко Серой Сойки. Оно вобрало в себя синеву бездонного неба, и синеву морозного снега, и синеву первоцветов. И еще оно вобрало синеву бескрайнего моря (моря, где добродушно резвились морские коровы, моря, которого Аяэль никогда не видел).
Синее-синее перышко так и светилось на солнце. И слабенький ветерок теребил его волоски.
– Это же… Это то, что я так долго искал, – выдохнул Аяэль.
– Синее перышко невозможно найти, – тихо сказал Глазастик. – Серая Сойка сама мне его подарила. Я помог ей сберечь птенцов, и она меня приютила. Сойки были моей семьей. А потом птенцы улетели, и гнездо опустело. Но когда я смотрю на перо, все они снова здесь… И тогда я вижу невидимое.
Аяэль как будто не слышал:
– Отдай мне перышко Сойки! И я выложу слово «СОЛНЦЕ».
Он потянулся к перышку.
– У меня ничего больше нет. И никого больше нет, – тихо сказал Глазастик. – Только это синее перышко. Если со мной случится какая-нибудь беда, только перышко мне и поможет. Так сказала Серая Сойка. Я не могу с ним расстаться.
– Я поэт. Мне нужнее, – глухо сказал Аяэль. – Ты сказал, что веришь в поэтов. Но ты мешаешь мне. Ты мешаешь мне выложить «СОЛНЦЕ».
Аяэль помрачнел.
– Аяэль! Не печалься! Я не хотел мешать… Знаешь, что я придумал? Я пойду вместе с тобой. Пусть все другие вещицы лежат у тебя в мешке. А я понесу свое перышко. Но когда тебе надо будет выложить «СОЛНЦЕ», я его тут же достану. А потом опять понесу. Я всегда буду рядом с тобой. И синее перышко тоже.
Аяэль посмотрел на Глазастика, посмотрел на синее перышко – и кивнул в знак согласия.
4
И вот Аяэль и Глазастик пошли по дороге вместе.
Глазастик был очень рад. А Аяэль – не очень.
Глазастик думал: «Поэт! Я даже не мог мечтать, что однажды встречу поэта!»
А Аяэль думал так: «Я и подумать не мог, что пойду куда-то с мальчишкой…»
Глазастик думал: «Я буду учиться у Аяэля. Я буду смотреть на него во все глаза. Я буду слушать его. Я буду его любить».
А Аяэль думал так: «Этот мальчишка понял, как обращаться с вещичками из моего мешка. Хорошо это или плохо?»
Глазастик думал: «Я буду во всем помогать Аяэлю. Я хочу быть как он!»
А Аяэль думал так: «Вдруг Глазастик решит, что это просто – придумывать? Вдруг он решит, что я не так уж велик? Что он и сам может быть таким же, как я?»
А Глазастик думал, что ему повезло. Что судьба ему улыбнулась. Наверное, синее перышко уже ему помогло. Интересно, а Аяэлю кто-нибудь помогал? Это так здорово, когда тебе помогают!
– Аяэль! Тебе кто-нибудь помогал собирать вещицы для твоих превращений?
– Что? – вздрогнул Аяэль.
– Ну, у тебя в мешке столько чудесных вещичек. Чтобы невидимое делать зримым. Кто-то был очень добр и одарил тебя?
– Никто меня не одаривал, – резко сказал Аяэль. – Я все придумал сам. Сам понял, нашел, сам придумал. И сам выложу «СОЛНЦЕ». Заставлю его звучать или оставлю немым. И все поймут, какой я…
– Но я и так…
Подземный гул заставил Глазастика замолчать. Лес на мгновенье наполнился оглушительным писком. А потом дорога под ногами у Аяэля задрожала, выгнулась – и подбросила его вверх.
– Ай! – закричал Аяэль. В глазах у него потемнело, резкий ветер обжег лицо.
– Аяэ-эль! – услышал он испуганный крик Глазастика. – Куда ты? Туда нельзя-а-а! Не ходи-и-и, Аяэль!
Но когда темнота рассеялась, никакого Глазастика не было. Все вообще изменилось.
Исчезла дорога – добрая, крепкая, которой Аяэль доверял. Перед ним лежала тропа – вся в рытвинах и колдобинах. Вдоль тропы громоздился мусор. На кривые, хилые кустики с обломанными ветвями было больно смотреть. Идти вперед не хотелось. Но Аяэлю казалось, что тропа его подгоняет. Аяэль подчинился и скоро увидел дом.
Серый дом покосился от старости. Его трубы чадили. Аяэль поднялся на расшатанное крыльцо, постучался. Никто не ответил. Он подождал немного, потом толкнул дверь и вошел.
Маленькие оконца едва пропускали свет. В углу, где горел очаг, топталась большущая тетка с оттопыренными губами – помешивала в котле ложкой. Двигалась она вяло, будто спала на ходу. Мальчишка постарше Глазунчика возил по столу рукой и тянул тонким голосом: «Ну и ску-у-ка!»
Двое других толкались. Один бил другого в плечо и говорил:
– Надоел! От тебя скукота!
Другой пихал его в бок:
– А от тебя скукотища.
Третий, совсем уже взрослый, уставился в потолок и водил языком по губам.
Четвертый качался на стуле с зажмуренными глазами и тихонько постанывал: «Ску-у-у…шшш».
– А ты кто такой? – Аяэля пихнули в спину.
Он обернулся и увидел детину с шеей, как у быка. Аяэль успел удивиться: как же детина смотрит по сторонам?
– Я поэт, – выдохнул Аяэль. – Я шел мимо…
– Не бывает поэтов. И не было никогда, – оборвал его Бычья Шея.
– Как это не… – попробовал возразить Аяэль.
Но ему не дали закончить.
Тот, что качался на стуле, истошно завопил: «По-мира-а-аю! Ой, помира-а-аю! Помира-а-аю от ску-у-уки!»
– Хрякла, гляди-ка, Хёк помирает, – позвал Бычья Шея тетку. – Совсем ему нечего делать.