– Так он же вроде качался, – тетка медленно повернулась. – Ну и качался бы дальше.
– Видать, надоело качаться. Больше не помогает.
– Ну пусть пойдет поплюет. – пожевала губами Хрякла. – Может, и полегчает.
– Он вчера плевал целый день, – подал голос мальчишка – из тех, что толкали друг друга. – И позавчера плевал.
– И попал Хику в рожу, – оживился второй мальчишка. Его мутные глазки неожиданно заблестели. – Ой, какое было веселье!
– Говоришь, Хику в рожу попал? – Бычья Шея расплылся в ухмылке.
– А если было веселье, то чего он сейчас помирает? – засомневалась Хрякла.
– Ну так веселье-то – нам, – объяснил ей мальчишка. – А Хёк и не веселился. Хик ему так влепил!
– У-у-у! По-мира-а-аю от ску-у-уки! – затянул еще громче Хёк.
– Что будем делать, Хрякла? – нахмурился Бычья Шея.
– Ну так вон же пришел… этот самый…
– Я поэт, – сказал Аяэль.
– Не бывает поэтов! – закричали мальчишки.
– Я шел мимо, – сказал Аяэль.
– Шел – значит, проходил. Проходимец! Вот ты кто, – рявкнул Бычья Шея. – Выкинуть его вон? – обернулся он к Хрякле.
– Помира-а-аю! От ску-у-уки! – опять завел свое Хёк.
– Пусть проходимец Хёка повеселит, – распорядилась тетка.
– Пусть веселит! А то ску-у-учно! – закричали мальчишки. – Может, плюнем в него?
– Я могу спеть вам песню, – сказал Аяэль сиплым голосом.
– Песню? Ой, не могу! – захихикал один мальчишка. – Ты что – петух?
– У нас петух песни пел. А потом мы его поймали, общипали – и в суп! – захихикал другой.
– Ску-учно-о! Ой, помира-а-аю!
– Не надо нам твоих песен. Видишь, Хёк помирает. А ну сделай что-нибудь!
– А что у него в мешке? – спросил тот, что смотрел в потолок.
– Эй, что ты прячешь в мешке?
– Это такие вещи… Невидимое делать видимым… – Аяэль еле говорил.
– Слыхали? Слыхали?! – в поросячьих глазках мальчишек запрыгали огоньки. – Он свихнутый! Вот веселье!
– А ну, весели нас! Показывай, что в мешке! – опять рявкнул Бычья Шея.
Аяэль неуверенно развязал свой мешок. Еле распутал шнурок и нащупал два камушка.
– Эти камушки… Раньше они жили на небе. Я видел, как они падали. Это было очень красиво, и я успел сказать: «Ах!» Когда я смотрю на них, я думаю: это «а».
Пальцы плохо слушались Аяэля. Круглый камушек вывернулся и упал. Аяэль нагнулся за ним – и уронил второй. Поросячьи глазки засветились от удовольствия.
– Неуклюжий! Дырявые руки! Ой, смотрите! Умора! У проходимца камни – ну что твои лягушки!
– Это клык. А это шерстинки… – Аяэль говорил с трудом. – Если все вот так положить, то получится «КАША».
– Каша? Какая каша? – в поросячьих глазках вспыхнуло подозрение.
– Клык означает «к». Это «а». А шерстинки – «ш». Это еще раз «а». Получается: «КАША».
– Значит, каша? – спросил Бычья Шея.
– Ну да. Как только я вижу эти камушки и шерстинки, так сразу могу сказать «каша»…
– А жрать эту кашу можно?
– Нет, – сказал Аэяль. – Можно только смотреть.
– Га-га-га! – ухмыльнулся мальчишка.
– Гы! Гы-гы! Из камней и шерсти! – ухмыльнулся другой.
– Го-го-го! Га-га-га! Гы-гы-гы!
Они тыкали пальцами в камушки и шерстинки, в Аяэля и снова в камушки – и громко хохотали:
– Он может смотреть на кашу! И может ее… что он может? А, он может «сказать»!
– Смотри-ка, Хрякла, – позвал Бычья Шея тетку, – у проходимца каша. Он хочет быть главнее тебя!
Хрякла шумно втянула воздух, сняла котел с огня и потащила к столу. Все тут же забыли про Аяэля и столпились вокруг нее. Хёк перестал стонать. Большой поварешкой Хрякла шлепала кашу в миски. Скукотцы расселись, толкая друг друга, и набросились на еду. Тот, кто раньше смотрел в потолок, теперь оглушительно чавкал. Каша текла по его подбородку.
Аяэль стоял и смотрел. Пахло горелым и кислым. Но Аяэль так давно не ел, что у него даже от этих запахов во рту появилась слюна, а в животе заныло.
Один из мальчишек оторвался от каши:
– Э, ты чё? Недоволен? Твоя каша невкусная, что ль? – Он подмигнул остальным.
Скукотцы, поглядывая на Аяэля, широко раскрывали рот, облизывали ложки, причмокивали, всхрюкивали – и давились от смеха.
Аяэль пошел к двери.
– Эй, ты куда? – окликнул его Бычья Шея. – Хрякла, мы разве уже повеселились?
Другие переглянулись и стали шептаться. В их поросячьих глазках опять запрыгали хитрые огоньки.
– Нет! – закричали они. – Мало! Мало веселья! Не отпускай его!
Бычья Шея поднялся и запер дверь на засов.
А скукотцы меж тем расправились с кашей, вылизали свои миски и снова сделались вялыми. Поросячьи глазки потухли.
– Ммм… Не бывает поэтов. Но можно повеселиться, – пробормотал один и завалился спать.
– Угу, – поддакнул другой.
– Гы… – зевнул третий.
Бычья Шея захрапел на весь дом. Над пустым котлом засопела Хрякла.
Аяэль попробовал сдвинуть огромный засов. Бычья Шея икнул.
Аяэль тяжело вздохнул, расстелил свой плащ в уголке и лег, обняв свой мешок.
«Не спи, Аяэль, не спи!» – услышал он вдруг тоненький голосок.
Неужели Глазастик?
Откуда ему тут взяться?
И сон одолел Аяэля.
Спал Аяэль беспокойно. Во сне ему являлись странные голоса:
– Где мешок-то? Тащи!
– Да он крепко вцепился.
– Сунь пока ему в руки полено. Пусть обнимает. Вот так.
– Сделал?
– Гы-гы!
– Суй на место. Да полено-то не урони.
– Вот веселье-то! Вот веселье!
– Завтра посмотрим, что будет.
Тоненький голосок старался побороть все другие:
– Проснись, Аяэль! Проснись!
Но воздух дома скукотцев был мертвящим и спутывал волю, Аяэль не смог пробудиться.
И только когда его пнули в бок, он разлепил глаза.
– Ты, проходимец! Вставай! А то разоспался тут, – сказал ему Бычья Шея. В поросячьих глазках плясали нехорошие огоньки.
– Мой мешок… Он исчез! – Аяэль вскочил на ноги.
– Вот твой мешок. Забирай. И проваливай поскорее – пока мы тебя отпускаем.
– Гы! Гы-гы-гы!
Аяэль взял мешок и вышел.
– Может, не отпускать? – услышал он шепот сзади. – Отдали б его всеедам. Вот бы повеселились!
– А чего отдавать-то? Он и сам… Вон, гляди…
Аяэль услышал сдавленные смешки.
«Тебе надо в другую сторону!» – сказал Аяэлю тоненький голосок.
Аяэль и сам это знал. Но повернуть не смог. Поросячьи глазки подталкивали его в спину.
5
Аяэль побрел по тропе, среди колдобин и рытвин. В голове у него был дурман. Колени и спину ломило. И никогда мешок не казался Аяэлю таким тяжелым.
– Я устал! – сказал Аяэль. – Как я устал!
Дорога крутила, петляла, ныряла в колючие елки, срывалась в крутые овраги – и заманивала, тащила куда-то в дремучий лес.
А потом вдруг взяла и исчезла. Аяэль попал в царство мха – ядовито-зеленого, хитрого, скрывавшего топи и кочки, змеиные норы и ямы. Даже деревья тут обросли моховыми бородами. Из трещин в коре торчали тонкие ножки бледных грибов.
Аяэль сделал шаг вперед – и нога ушла по колено в бурую жижу. Попробовал повернуть – путь преградил валежник. Шаг вправо, шаг влево – и вдруг мох под ногами порвался. Аяэль пытался схватиться руками за корни болотных растений, но они обжигали и рвались. Аяэль полетел в пустоту.
Очнувшись, он понял: яма была глубокой. Сколько времени он тут лежит?
С неба в яму смотрели две далекие звездочки.
– Кто это там, на дне ямы? – спросила одна, поменьше.
– Это странник. Попал в ловушку.
– Зачем он пришел в этот лес?
– Его привела дорога.
– Но это злая дорога. Зачем он по ней пошел?
– С верной дороги он сбился. Забыл, куда он идет, что и зачем ищет.
– У странника белые волосы. Его кто-то обсыпал мукой?
– Нет. Это не мука. Это сделало время. Вот об этом-то он и забыл.
– Мы увидим, что с ним приключится?
– Может быть. До утра далеко, – сказала старшая звездочка.
– Ах! – вскричал Аяэль и обхватил свою голову. – Мои белые волосы! Я забыл, что меня ожидает. Я не сказал Глазастику, что хочу сохранить свои песни. А я мог бы его научить… Я всему мог его научить. Но не захотел. Потому что мечтал о том, как наступлю на «солнце»…
Между тем приближался рассвет.
– Пойдем-ка домой, – сказала большая звезда маленькой звездочке.
– Но что дальше будет со странником? Мы так и не увидели.
– Он жалеет о том, что случилось. Он вспомнил про белые волосы и про то, что должен был сделать. Разве этого не достаточно?
– Нет, – заупрямилась младшая звездочка. – Я хочу знать, что будет дальше.
– Ну и сиди тут одна. И бледней под лучами солнца.
И звездочка – та, что поменьше, – осталась на небе одна.
И вот что она увидела, и услышала, и узнала.
Заскрипели деревья, затрещали кусты, зачавкал мох: кто-то шел. Послышались голоса.
– Мучело, смотри-кось, кто-то попался в яму!
– И сдается мне, не медведь. Взгляни-ка сюда, Урчало: человечьи следы!
– Человечина – тоже мясо. Сразу его прибьем? Или поговорим?
– Не убивайте меня! – закричал Аяэль. – Я поэт.
– Слыхал, Мучело? Как ты думаешь, этот вкусный?
– Вот съедим и узнаем. Я никогда не пробовал. У скукотцев-то нет поэтов. Последнего их поэта мой прадедушка съел.
– Тьфу, скукотцы, – Урчало сплюнул. – Жесткие – не разжевать. И попахивают тухлятиной.
– Так это все от чего? У них больше нет поэтов. Говорю же: последнего мой прадедушка съел. А у того, что он съел, песни были длиннющие. Вот их и позабыли. А без песен они совсем…
– Зачерствели?
Мучело кивнул:
– При поэтах нежнее были. Мой прадедушка так говорил. А уж он в еде разбирался.
– Вы что, людоеды? – спросил Аяэль из ямы.
– Почему ж людоеды? Всееды. Разное мясо едим, – Мучело слегка обиделся. – Вот сегодня у нас поэты.
– Я здесь в яме один.
– Ну да. А еще один – в другой яме.