– Я пытался оправдать тесты, и у меня не получилось.
– А я попытаюсь. Как учитель, я хочу, чтобы вы усвоили базовые математические операции. Потому что однажды вам начнут предъявлять претензии в духе «что же вы в этом ничего не рубите?». А мне хочется, чтобы вы рубили. И вот эта чепуха – средство, которое поможет вам этого добиться. Давайте решим ее устно.
– Эту задачу?
– Конечно. Они все решаются устно, в этом вся суть.
– Наверняка. Но посчитать же все нужно?
– Зачем? Давайте посчитаем устно. Я точно знаю: важны не ответы, а способы, с помощью которых мы к ним приходим. Если мы все решили правильно, но при этом одинаковым образом, то чего мы добились? Вот если мы нашли другой путь, тогда это открытие.
Ученик и преподаватель начинают решать тест вместе. Процесс идет с трудом. Макар сомневается – главным образом, в себе.
– Шестнадцать – это какая степень двойки?
– Четвертая.
– Отлично! Два в третьей на два в восьмой на тысячу. Устно! Что получается? Два в одиннадцатой на тысячу, отлично! А теперь переводим биты в килобайты. На что нужно поделить?
Макар обхватывает голову руками и признается, что чувствует себя плохо оттого, что ничего не понимает и делает столько ошибок.
– Вы же не стали хуже оттого, что не знаете степени двойки. Просто вы испытываете из-за этого чувство вины, которое вам внедрили другие. Так вот: ваш учитель говорит – срочно перестаньте его испытывать! Что там у нас? Восьмибитная кодировка. Нормальные люди говорят «однобайтовая», но эти мерзавцы хотят вас запутать…
В конце концов задача решена. Макар выходит за дверь. Уставший, но довольный.
«Хороший мальчишка, хотя его и считают нарушителем дисциплины, – говорит Погодин, провожая взглядом ученика. – На химии вылил кому-то на волосы краску, после чего сам уладил со всеми конфликт. А потом пришли взрослые и все испортили. Как всегда».
Первое, что замечаешь в этом преподавателе: азарт и горящие глаза, с которыми Погодин общается с детьми. «Слушайте, ну программа ведь всегда одинаковая, неужели вам не надоедает преподавать одни и те же тесты?» – напрямую спрашиваю я. «Тесты одинаковые, зато дети разные. С кем-то можно вот так поговорить, с кем-то нужно общаться последовательно и обстоятельно, иначе влезешь в личные границы человека, – говорит в ответ Погодин. – А кого-то нужно вообще оставить в покое. Эти задачи – просто повод, и дети это постепенно понимают.
На точных науках люди часто думают, что ответом они чего-то добиваются, а в реальности конечная цифра не имеет никакого значения.
Важно, какой ты в этот момент – и что ты выбрал для того, чтобы решить так или иначе. Как ты дошел, а не к чему ты пришел. Потому что ответ запрограммирован, но всегда можно найти разные способы решения. Зайти через другой вход и даже внутри самой скучной вещи на свете обеспечить себе выбор. Но дети пока не понимают ценности этого выбора. Одна девочка, которой важен результат, сегодня расплакалась, когда мы с ней об этом говорили».
Как одна мелочь – слово, запах, звук – может вызвать в памяти целую киноленту воспоминаний, так и во время рассказа Погодина я вздрагиваю от уже испытанных когда-то ощущений. Последний год школы, когда от тебя все ждут определенного результата. И если ты его не достигнешь, то в лучшем случае на тебе будет клеймо неудачника, не сдавшего вступительные экзамены или ЕГЭ. В худшем – ты не будешь знать, как справиться с этим давлением. «Эта девочка предъявляет к себе завышенные требования, а в восьмом классе они в школе и так непомерно высокие, – говорит Погодин. – Но я же не могу при всех задать ей вопрос: «Кто предъявил вам эти требования?» Я знаю ответ, но нужно, чтобы она сама к нему пришла. Все это сделали с ребенком мама и папа. И теперь их дочка мечется в замкнутом круге, потому что не может соответствовать ожидаемому от нее уровню. Когда эта девочка заплакала, ее одноклассники замолчали и погрузились в тест, а мы с ней за 15 минут что-то успели проговорить. Она очень-очень хочет успеха. И когда у нее что-то не получается, она начинает себя казнить. В итоге она ошибается еще больше – и еще больше себя казнит. Спасать ее нужно сейчас, до выпускного класса». Я оставляю себе еще одну заметку на полях: хороший учитель – не только актер, но и психолог. В этом я убеждаюсь за следующие несколько минут разговора.
Однажды во время приватного разговора бывший декан факультета журналистики в Санкт-Петербургском университете тихим голосом рассказал мне, как его уже много лет мучает один эпизод. Когда первокурсник Леонид Парфенов поднял руку на его лекции и поправил его – преподавателя! – на глазах у всего курса. Декан и сам понял, что перепутал дату, но, оглядев аудиторию, решил, что не может позволить себе ошибиться. Огрызнувшись в ответ, учитель обвинил в неправоте своего студента. Десятилетия спустя эта история продолжала неприятно скрести декана где-то глубоко внутри – и вроде бы уже сделать ничего нельзя, а все равно хочется запрыгнуть в машину времени и усмирить собственную гордыню. «Пьедестал, на который мы, учителя, себя возводим, нам же очень сильно мешает жить, – говорит Погодин. – Мало того, он мешает нашим ученикам ощущать, что они живут. А убрать его очень трудно. Потому что для этого нужно работать с собой».
Впрочем, даже достигнув уровня осознанности успешного гуру йоги, Погодин признается: да, иногда дети в классе все равно его раздражают. Да, иногда – как и каждому учителю в каждом школьном классе мира – ему хочется попросить детей «закрыть дверь с той стороны». Разница – в осознании. За долю секунды до того, как ты это произнесешь, существует момент выбора собственной реакции. «Дети всегда тебя тестируют, – говорит Погодин. – Иногда они ведут себя недопустимо. Тогда у меня периодически случаются срывы, и я начинаю делать замечания. Дети потом «стряхивают» их с себя достаточно быстро, их ведь регулярно поучают взрослые. А я себя потом долго казню, потому что проблема не в них, а во мне. Чувство раздражения всегда означает, что ты ставишь себя выше обстоятельств и окружающих людей.Что ты достоин большего, а тебе дают вот это. Важно понимать: ты всегда получаешь то, что заслужил».
Разговор с Владимиром Погодиным
В 17 лет мне показалось, что я впервые в жизни узнал своего отца. Одно из счастливых воспоминаний моего детства: мы с папой сидим у железной дороги и наперебой по лязгу рельсов пытаемся угадать, какой поезд сейчас перед нами проедет: электричка или товарняк. В тот день поезд все никак не приезжал, зато мои собственные мысли с лихвой заглушали образовавшуюся тишину. Это было время протеста и накопленных обид: я злился на отца за то, что он устранился из моей жизни и не проявлял к ней интереса. «Я боюсь старости», – вдруг сказал мне папа, и я посмотрел на него с удивлением. На секунду словно с грохотом рухнула стена и передо мной оказался совсем незнакомый мне человек. Когда мы делимся страхами, мы становимся ближе.
Я говорю Погодину, как меня трогают моменты, когда преподаватели не боятся показаться уязвимыми и признаться в том, что им самим сейчас плохо. Что они чуть не опоздали на урок, потому что из-под носа ушел их трамвай или завис компьютер, что у них невыносимо болит голова или просто накрывает экзистенциальными размышлениями о бренности всего сущего. Как важно, что взрослый просто делает первый шаг и признается в том, что иногда бывали дни и получше – потому что, в конце концов, он тоже человек. «Почему я честно рассказал детям о своих ощущениях? Потому что мы начинаем внутренне расти, когда действительно не боимся показать свою уязвимость, – говорит мне Погодин. – Прикрываясь броней, ты просто комфортно существуешь без возможности развиваться».
«Старшеклассники – универсальный детектор фальши», – сказал мне однажды в интервью знакомый психолог. Дети всегда считывают то, что стоит за словами. Даже больше: Погодин рассказывает о случаях, когда его ученики понимали то, что он не высказывал вслух. Например, когда формально отвечал на вопрос, а внутри его в адрес ученика рождалось что-то обесценивающее. «Пару раз я так ответил ребенку, что услышал: «Владимир Николаевич, я вам больше сегодня вопросов не задам», – рассказывает Погодин. – Но со временем я научился чувствовать, что с ними происходит в самые разные моменты. А когда ты понимаешь их состояние, любое возмущение уходит».
Погодин вспоминает последний случай, когда он сорвался на детей: на его уроке два одиннадцатиклассника говорили громче учителя и вдобавок оба играли в компьютерные игры. «Меня это выбило из колеи, – говорит Владимир. – Я сделал им замечание, сказав: «Мне не хочется, чтобы вы здесь находились. Хотите, объясню почему?» – «Хотим», – хихикая, сказали они. И я объяснил: «Передо мной два талантливых человека, которые прожигают свою жизнь и не понимают, зачем они тут находятся». Это была глупая компьютерная игра, которая унижала учеников. А мне не нравится, когда при мне люди себя унижают. После моего замечания они ушли, и я до сих пор себя за это казню. Потому что это непедагогично. Фактически я им тогда сказал, что я для них больше не учитель. Вы отказались от происходящего – я отказался от вас. И я перед теми учениками извинился». А они? «Зачем? – удивляется Погодин. – Это я был не прав. У нас, взрослых, есть один секрет, которым мы не пользуемся. Все, что мы говорим детям, отражается на их самооценке в подростковом возрасте. Абсолютно все. К чему приведут сказанные нами слова – зависит от нас».
«Мы начинаем внутренне расти, когда действительно не боимся показать свою уязвимость. Прикрываясь броней, ты просто комфортно существуешь без возможности развиваться».
Владимир Погодин
Шалва Амонашвили называет это «дорисовыванием» – когда ты отмечаешь в ребенке черты характера, которые хочешь видеть в будущем. Когда-то учительница Амонашвили отметила у Шалвы «поэтический взгляд», и будущий грузинский педагог провел немало времени перед зеркалом, убеждаясь в «поэтичности» своего взгляда. С того момента Шалва старался произвести впечатление на учительницу, превращаясь из двоечника в отличника.