— Тогда я войду!
И все девчонки через мгновенную паузу снова умирали от хохота.
— Тогда мы выйдем, девоньки! Надо выходить. А-ха-ха! Не будем мешать! А-ха-ха!
— Вот дуры! — смеялась и Татьяна.
Меня же вообще скрутила судорога.
Глава 8
— Ты, Мишка, должен извиниться, — сказала Татьяна.
— Перед кем? — сделал я удивлённое лицо.
— Перед Игорем.
— Чего вдруг?
— Ты ему сломал руку в двух местах.
— Если он ещё ко мне полезет, я ему сломаю и ногу. Это свинство, лапать мужику — мужика.
— Ой, да ладно, не преувеличивая! Ну, хамовит Игорь бывает, особенно с теми, кто ему наступает на любимую мозоль. Его любимую «Вершину» ты спел явно лучше, чем он. Вот он и решил немного за твой счёт приподнять свой пошатнувшийся авторитет.
— Тань. Ни перед какими хамами я извиняться не буду. Я его руками не трогал, а пытался вырваться. Вон, кто хочешь из девчонок скажет. Он сам засунул руку за мой пояс и не хотел отпускать. Он что, ко мне претензии имеет? Может заявление в милицию напишет, что я ему руку сломал? Тогда я обвиню его в сексуальных домогательствах. Мне ещё, между прочим, восемнадцати лет нет.
— Каких-каких домогательствах? — захлопала ресницами Татьяна.
— В сексуальных. И ты почему за него заступаешься? Он вас кинул, а ты за него?
— Нам тебя не хватает, чтобы Находкинцев побить. А он требует от тебя хотя бы извинений.
— Да, хрен ему, а не извинения. Пусть вести себя научится. Вы для него даже не пресмыкающиеся, а жучки-паучки. Он на вас как на козявок смотрит. Тоже мне — альпинист. А все остальные — мусор. Будет выпрашивать, я ему ещё и вторую руку сломаю, да так, что он вообще в горы не сможет ходить. Или ногу…
— Ну, Миш… Ну, пожалуйста… Ты нам очень нужен. Лучше твоего времени никто из нас твой маршрут не прошёл. И судья сказал, что это лучший результат. Ты ведь, как ящерица. Знаешь на сколько твой результат лучше лучшего нашего?
— Ну? — недовольно нахмурился я.
— На двадцать секунд. Я точно знаю, что и Игорёк так по нему не ходил. Нам нужен этот результат, Мишка. С ним мы точно победим, если не сорвёмся.
— Вот, чёрт! — ругнулся я.
Мы в палатке остались одни. Татьяна всех выгнала под дождь. Она просто сказала:
— Мне с ним поговорить надо по поводу завтрашнего дня.
Сказала и все перестали ржать и глумиться. Сказала и все ушли. Сказала и я «поплыл». Что за голос у неё был? Завораживающий и, одновременно, острый, как сталь. Очень тонкая и очень крепкая сталь, которая режет без крови.
— Тань, ну без меня справитесь. Или пусть он первый извиняется.
— За что?
— Что хамски меня мацал. Не знаю я его мотивы, и знать не хочу. Пусть извиняется первый.
— Мацал, — Татьяна скривилась. — Слово то, какое подобрал. Он на такую формулировку не согласится.
— Тогда всё. Я умываю руки.
— Пойду, — вздохнула Татьяна. — Поговорю.
— Ну и зря. Он же ничего не видит, кроме своего альпинизма. А мне, например большие горы нафиг не нужны. Да и тебе. А он пришёл к вам сначала добренький такой, а потом решил из вашего «турклуба» сделать альпинистов. А когда вы послали его, он и стал выёживаться. Всякие глупости про вас распространяет. Рубин моей маме такого про вас наговорил, что она меня с трудом отпустила на эти соревнования. А ему, откуда знать, как не от Игорька вашего? Он же с ним в горы ходит.
Татьяна нахмурилась и немного постояла, глядя в пол палатки.
— Это ты зря так… Не надо наговаривать на людей, если не знаешь наверняка. Игорь не такой. Ты не знаешь его. У него есть, конечно, мания величия, но он ведь всё равно нам помогает… Да и знают его уже… Он перспективный альпинист, Миша.
— И что я лезу не в своё дело? — подумал я.
— А что у вас с ним произошло? — Татьяна оторвала взгляд от пола и улыбнулась. — Так, взревновал он тебя. Ты вон, какой стал! Стройный, красивый… Все девчонки только про тебя и шепчутся.
— Да, ладно, — я почувствовал, как заливаюсь краской.
— Ты сильно изменился, Мишка, — голос её дрогнул. — Даже я немного, э-э-э, озадачена. Улыбка у тебя обалденная. И глаза голубые-голубые, особенно, когда ты смотришь вверх. Я сегодня на тебя сверху посмотрела и чуть не рухнула. У тебя, словно голубые лучи в глазах.
— Скажешь тоже, — смущённо выдавил я и вспомнил, как смотрел на неё, когда страховал внизу. Да-а-а… Смотрел я с вожделением, надо признаться. А что, нельзя? Если формы привлекательные, то почему на них не смотреть? Тут скалолазание легко поспорит по «зрелищности» даже с фигурным катанием и женской гимнастикой. Понимаю я Железняка, почему он на соревнования скалолазок ездит. В горах такие формы на скалах редко-редко увидишь, глядя снизу вверх. Кхм-кхм… И понимаю его ревность. Как же? Это же его прайд, так сказать… Любая с ним…
— Тпру-у-у… — сказал я сам себе. — Всё-всё-всё… Хе-хе… Я себе уже поляну расчистил, и лезть в тонкие отношения излишне. Надо о сегодняшней встрече думать.
Я вдруг потерял интерес к скалолазанию. Резко. Раз, и отрезало.
— Знаешь, Таня, не стану я перед ним извиняться. Особенно после твоих слов про то что он меня взревновал к вам всем. Вот, охренеть просто, какой он альфа-самец!
— Кто-кто? — округлила глаза Татьяна. — Альфа-самец⁈ Кто это?
— Ну, не знаешь, что ли? — снова смутился я.
— Хе-хе-хе… Альфа-самец…
Она похмыкала, глядя на меня.
— А ты, значит, против, чтобы он был «альфа-самцом».
— Ой, Таня, прекращай вгонять меня в краску, — разулыбался я, пряча взгляд. — Какой из меня… Кхе-кхе…
— Не знаю, не знаю, — сказала она задумчиво. — Значит, не будешь извиняться?
Я смотрел на неё, улыбаясь. Покрутил молча головой. Она посмотрела мне в глаза. Я в её. Мне нравилась их болотная зелень. Я вообще люблю зелёный цвет.
— О-о-о-х! — вдруг сказала Татьяна.
Мне показалось, что по её телу пробежала дрожь, и её колени чуть подогнулись.
— Ах! Ты прямо демон-искуситель какой-то, — сказала она вдруг очень серьёзно. — В твоих глазах и утонуть можно.
— Можно, — сказал я тоже серьёзно и отвёл взгляд, — но не нужно.
Честно говоря, я что-то такое почувствовал. Словно притяжение какое-то. Но не меня к ней, а её ко мне… Словно она падала в мои глаза… Словно, если бы ещё немного захотеть, то она бы прильнула ко мне.
Татьяна встряхнула головой, отвела взгляд, уставив его в пол, и, снова нахмурившись, уже снизу вверх, искоса и осторожно посмотрела на меня.
— Да-а-а… — задумчиво произнесла Татьяна, взяла свой плащь, накинк=ула на плечи и вышла из палатки.
Дождь хлестал по брезенту, ветер пытался сорвать палатку, а я стоял в задумчивости.
— Что это было? — думал я. — Что за магия взгляда?
То, что глаза у меня были голубые, так и у мамы с папой тоже были такие. У мамы чуть серее, а у папы почти как у меня. Ну и что? Я не был красавчиком. Моё лицо не было идеально симметричным, как и у папы, кстати. Вот его многие девчонки, смотревшие наш семейный альбом с фотографиями, считали красавцем. Но он был жгучим брюнетом, а я родился со светлыми волосами. Только у папы губы узкие, а у меня слегка пухловатые. Любаня говорила, что когда увидела мои губы, сразу захотела их поцеловать. А тут теперь ещё и сияющие глаза… Я, как художник, представил себя, стоящим внизу с сияющими синими глазами и хмыкнул.
— Надо попробовать нарисовать, — подумал я и, достал из рюкзака свой «планшет», который вырезал из толстого плексигласа и прикрепил к нему простой пружинный зажим в виде двух изогнутых пластин с отверстиями. Планшет был большой и служил в рюкзаке «подспинником», а пружины можно было переставлять, прикручивая их с другой стороны планшета.
По памяти быстро «набросал» скалу и Татьяну, держащуюся правой рукой за скальный выступ, а левой делающей мне жест, типа — «привет». Естественно, получился «вид снизу» и её нижняя часть была слегка, э-э-э, гипертрофирована. Не на столько чтобы сильно бросаться в глаза, однако. Девушка смотрела прямо мне в глаза и мне подумалось, что если добавить в серый карандашный рисунок зелёного, то будет хорошо. Я добавил её глазам чуть-чуть зелени и Татьяна вдруг ожила.
Это был невероятный визуальный эффект. Казалось, что она сейчас что-то скажет и продолжит спускаться. На рисунке было видно, что она именно спускается со скалы, а не поднимается. Добавив ещё немного деталей скале, я повесил планшет за верёвку на штору напротив форточки, где на неё падал хоть и неяркий и дождливый, но всё же свет.
А сам взял гитару и сел в уголок перебирать струны. Почему-то на ум пришла «Скалолазка»[1] Владимира Высоцкого, но я её не любил и, немного побренчав и мысленно спев пару куплетов, перешёл на его же «Друга»: «Если друг оказался вдруг[2]…».
В палатку заглянул Пырков.
— Разрешишь войти, — спросил он.
— Да, пожалуйста, — сказал я и отложил гитару.
— Ты играй, играй, — замахал руками Станислав Куприянович. — У тебя хорошо получается. Твой голос как-то проникает в душу. Ты очень хорошо передаёшь эмоции. У тебя бы, наверное, получилось бы читать лекции. Проникновенный у тебя голос. Не хочешь попробовать? В нашем университете марксизма-ленинизма есть курсы для молодых лекторов общества «Знание».
— Вот ещё один вербует, — подумалось мне, и я вздохнул.
— Мне надо школу закончить. Хочу на золотую медаль выйти.
— У тебя хорошие отметки?
— Неплохие, но чувствую, что могу лучше. Но надо поднапрячься.
— Тогда, конечно, не до университетов… А карикатуры свои политические не бросишь?
— Рисунки — это развлечение. Вон Татьяну нарисовал. Других девчонок тоже нарисую.
— Миргородскую? — удивился Пырков и, проследив за направлением моей «указующей длани», воскликнул: — Ух ты! Как живая! И глаза… Глаза словно сияют! А улыбка! Ты не учился? Нет?
Я покрутил головой.
— Это у меня наследственное. Отец художник.
— Тогда понятно. Профессионал?
— Любитель. Сварщик он.
— Где-то выставлялся?