Почему-то, произнося эти слова, я был почти уверен в том, что так и будет.
— В Токио? — удивилась и обрадовалась Тиэко. — У нас учатся иностранцы! И, я слышала, что университет их поддерживает и даже некоторым, очень способным, назначает стипендии. Ты способный, но для поступления нужны хорошие знания. Я собираюсь поступать и усиленно готовлюсь уже сейчас. У меня будет последний год обучения в школе, и он будет очень трудным.
— У меня тоже будет последний учебный год. Я к тебе не смогу приехать, но ведь ты же сможешь? Приезжай на следующий год!
— На следующий год! Как это страшно! Целый год! Ты здесь найдёшь себе другую девушку. Они у вас вон, какие красивые. И все смотрят на тебя. Ты тоже очень красивый…
— Такую как ты мне точно не найти, — улыбнулся я и склонившись, чтобы поцеловал её в нос, на котором снова появилась солёная капля, я увидел отраженного в ней себя.
— У, блин! — подумал я. — Как прикольно! Надо будет попробовать нарисовать такую картинку.
— Ты знаешь, — сказал я, — в твоей слезинке я только что увиделсамого себя, кусочек неба, луч солнца, и понял, что у нас будет всё хорошо. Всё в наших руках.[2]
Она подняла взгляд и, посмотрев мне в глаза, улыбнулась.
— Это прозвучало, как хокку. Я запомню эти слова навсегда.
— Тогда я их тебе спою, чтобы ты лучше запомнила.
И я пропел те же самые слова на мотив песни «Надежда»:
— Си на чоу до ано тано мамида ку но ичииибу…
— Красивая мелодия. Это ваша песня?
— Она называется «Надежда».
— Спой её. По-русски.
Я спел.
— Очень хорошая мелодия. О чём песня?
Я перевёл, как смог. И вдруг у меня в голове всплыл видеоряд из памяти «предка», как эту песню исполняет какая-то японка. И почти в оригинальном переводе.[3] Я изумился его тонкости и поблагодарил «свой внутренний голос».
Тиэко тоже удивилась услышанному. Сказать, что песня ей понравилось, ничего не сказать. Мало того, она понравилась и мне. И мало того, во мне всплыли и другие песни, исполненные этой японкой из не моего будущего.
— Спой её ещё раз, — попросила Тиэко.
— Давай я тебе другую песню напою, что мне навеяло это утро. Она тоже наша русская, но у меня родился её перевод на японский язык.
— Давай.
Тиэко снова прильнула ко мне, и я кое-как даже не пропел, а скорее, проговорил песню Анны Герман «Эхо любви»[4].
Получилось так себе, но Тиэко даже стала подпевать мне, когда я повторял припев.
Мы не заметили, как солнце поднялось над сопками противоположного берега Уссурийского залива и осветило его, пробиваясь в просветы между тучами.
Тиэко, увидев на моём лице луч солнца, оглянулась.
— Что там за город? — спросила она.
— Большой Камень.
— Большой Камень? — удивилась Тиэко. — Он и вправду большой?
— Меньше Владивостока.
— А почему его так назвали? Там есть Большой Камень?
— Был. Он стоял прямо посередине бухты и был огромным, поэтому так бухту и называли «Большой Камень». Ещё до того, как там возник город. А потом его взорвали.
Я чуть было не сказал, что там строили военный судоремонтный завод «Звезда», где и сейчас ремонтируют подводные лодки, в том числе и атомные. Но не сказал. Предок меня вовремя остановил. Болтун — находка для шпиона… Сказал бы — и не видать мне Японию и другую заграницу, как своих ушей. А так, глядишь, и выпустят будущего штурмана-капитана дальнего плавания.
— Жалко… Такая красивая история…
— Всё течёт, всё меняется, — проговорил я псевдо-философскую благоглупость.
Тиэко снова посмотрела мне в глаза.
— Ты же школьник, а почему тогда такой умный?
— Много читаю. И не только фантастику.
Мы уже «отлиплись» друг от друга и прохаживались вдоль накатывавшего на берег прибоя. Купаться было опасно, но мне очень хотелось окунуться и смыть с себя ночное наваждение и отдать воде тяжесть девичьих страданий, принятых мной на себя.
— Подожди! Я сейчас! — сказал я, быстро скинул спортивный костюм, и быстро побежал на встречу волнам.
— Стой! Ты куда⁈ — крикнула Тиэко, но я, не оборачиваясь шагал и шагал по воде, бьющей меня в ноги. Подойдя к линии прибоя я нырнул в набегавшую волну, пропустив её над собой и вынырнул, чтобы вдохнуть. И снова нырнул. И снова вынырнул. Волны накатывались и накатывались, а я всё нырял и нырял, пластаясь на воде, и пропуская волны над собой. Наконец, развернувшись, я как сёрфингист лёг на поднимающийся гребень волны и помогая руками, понёсся на животе к берегу, балансируя, чтобы меня не перевернуло вверх тормашками и не закрутило.
Снова пропустив волну над собой но уже со стороны ног, я обернулся и подстроился к следующему гребню и тоже скатился с него, как с горки. На нашей «бухте Тихой» мы привыкли к «катанию» на волнах, которые иногда достигали приличных размеров, и большинство из нас были мастерами этого «спорта». У нас не было сёрфинга, о котором мне «рассказывал» мой «предок», и мы катались на волнах на своих животах. Иногда попадая в такую водяную «круговерть», что под водой путали местами верх и низ.
Встав на ноги и подталкиваемый волнами, я выбрался на берег.
— Сумасшедший! — с чувством восторга и страха выкрикнула Тиэко. — Тебя могло бы утащить в море.
— Сейчас идёт прилив, — переводя дыхание, сказал я и стал стряхивать с себя воду, проводя ладонями по телу.
Тиэко зашла сзади и я почувствовал, как её маленькая ладошка заскользила но моей спине сверху вниз.
— Какая у тебя красивая спина, — сказала она. — Такие огромные мышцы! Это ты на скалах накачался?
— На скалах, на турнике и на кольцах.
Мне действительно нравилось висеть на руках, подтягиваться и крутиться на кольцах. Отец по моей просьбе согнул на трубогибе кольца, сварил концы и я привязал кольца верёвками к баскетбольной металлической конструкции, что стояла на нашей спортивной площадке возле дома. Вот там я и тренировал свою спину и руки. Ребятне, что постарше, тоже нравилось виснуть, раскачиваться, как на качелях и спрыгивать, соревнуясь, кто дальше улетит.
— Отвернись пожалуйста, — попросил я, надевая мастерку. — Я плавки отожму.
Убедившись, что она повернулась ко мне спиной, а быстро скинул плавки и так же быстро выкрутил их и быстро натянул обратно.
— Хе-хе, — раздался за спиной чей-то кашель и спросили по-японски. — А чем это вы тут занимаетесь?
Обернувшись, я увидел трёх японских парней, которые не нравились мне тем, что никогда не смотрели на меня дружелюбно. Одним из них был тот парень Ичиро Матаити — «сын дедушкиного помощника по партии», который обещал встретить Тиэко без охраны и наказать. Двое других, скорее всего, были его приятелями, потому, что всегда были рядом с Ичиро.
— Маленька Тиэко, показывала гайдзину свою варэмэ[5], а гайдзин нам показывает свою сири[6]. Это непристойно, так ведь, господа? А что мы делаем с гайдзинами, оскверняющими наш взор и трахающими наших девушек?
— Мы наказываем! — сказал Ясуши, доставая из кармана натуральный металлический кастет.
Тоже самое сделал и другой парень — Тсуиоши.
— Хрена себе, — подумал я. — Так я об них себе что-нибудь сломаю.
— Давайте, ребята, проломим ему башку ещё раз. Может это пойдёт емц на пользу и он заговорит по-французски, ха-ха-ха…
— Французский я и так знаю, — сказал я и прорычал, как киногерой. — А вот вы забыли язык гостя и если сунетесь, будете жестоко наказаны. Я заставлю вас жрать собственное дерьмо.
Двое из них испуганно расширили глаза и отступили на шаг.
— Оставь свои киношные приёмы для театра, — сказал Ичиро. — Возьмите девку, а я справлюсь со этим киношным героем, возомнившим себя не весть кем.
— Стой на месте, — сказал я девушке, обернувшись через плечо и заметив, как у ребят кроме кастетов появились выкидные ножики, лезвия которых ало блеснули в лучах восходящего солнца.
Я посмотрел на ещё спящий лагерь и понял, что оттуда подмоги не будет.
Ножей я боялся. Кастетов не очень, а блестящих коротких лезвий, словно специально шевелящихся и сияющих кровавыми бликами, боялся до дрожи в коленях и до спазма в кишках, не освобождённых, кстати ещё после вчерашнего приёма пищи.
— Чёрт! — выругался я. — Ножи это плохо.
— А, зассал! — сказал и хохотнул Ичиро.
— Не то… Вам всем по шестнадцать уже исполнилось и поэтому вы попадаете под юрисдикцию наших законов и вас — даже если я вас сейчас обездвижу — посадят за попытку убийства. Я просто заявлю на вас в нашу милицию. А она будет свидетелем. Правда, Тиэко?
— Конечно! Бака яроу, рокуденаши![7]
— Никто ничего не узнает. Валите их насмерть обоих, ребята. А то они, действительно, заявят на нас в полицию. Всё равно мы хотели это сделать с ней. Почему бы не сделать это сейчас. А ещё и этого парня, что её пользовал, привалить.
К моему удивлению, парни спокойно шагнули вперёд, даже не подумав отреагировать на мои угрозы. Они одновременно махнули клинками. Я отшагнул назад и упёрся спиной в Тиэко.
— Млять, — выругался я, замечая, как лезвия распороли мою новую мастерку.
Правый от меня рубил ножиком слева на право, а правый справа на лево и снизу вверх. Оба били, чёрт возьми, профессионально, ведя нож по раскручивающейся спирали. Откуда я знал о ножевом бое? Хм! Предок рассказывал.
Оба меня достали, порезав не только мастерку, но и тело. На животе и на груди справа тут же засаднило.
— Млять! — выругался я и метнул в стоящего справа от меня Тсуиоши камешек, захватив его пальцами правой ноги.
Мне нравилось так «стрелять» камнями в цель с детства. А со временем овладения каратековскими ударами мае гири кияге, такие броски камней стали получаться лучше.
Под левой ногой камешка не оказалось и пришлось швырнуть в Ясуши простым песком, но это оказалось даже результативнее. Песок всё-таки попал ему в глаза и Ясуши заморгал. Тогда я тут же выпрыгнул вперёд, оттолкнувшись опустившейся на песок левой ногой, и всадил ему правой ногой прямой удар в живот.
Но Тсуиоши махнул рукой с кастетом наружу и попал мне кулаком по икроножной мышце прямо в болевую точку.