- Так, я пошёл, сказал я и развернулся, действительно намереваясь уходить. Находиться рядом с этим принцем королевских кровей мне расхотелось, а тем более – охранять. Это же и дальше будет продолжаться такая хрень! Он ещё поди, почувствует себя моим господином. Ну как же, он же будет платить мне за работу…
- Стой! Стой!
Валерка перемахнул через довольно высокий борт и прямо по щебёнке, которой была отсыпана «коробка», посеменил ко мне и попытался схватить за плечо. На его коньках мы были одинакового роста. А в хоккейной форме он выглядел богатырём.
- Стой!
- Руку убрал, - развернулся к нему я. – Я передумал. С такой жопой, как ты даже срать на одном поле не хочется.
- Да, ладно тебе, Шелест. Чо, ты взъелся? Ну, то есть, что ты взъелся?
- Я не взъелся? Я тебя спросил. Спрошу в последний раз. Сколько я буду иметь от нашего совместного бизнеса?
- Какого, на хер, бизнеса? – Удивился он, нахмурившись.
- Охранять тебя я не буду ни за какие деньги. А вот охранять имущество в виде дисков – другое дело. Тех дисков, которые мы с тобой будем переносить.
- Да, ты охренел? Это мой бизнес!
- Тогда и решай проблему сам.
- И решу! Тоже мне бизнесмен! Кто тебе записи переписывать давал? И даром между прочим! В «Бытовухе» за них по червонцу берут.
- Всё-всё-всё, - развёл руками я. – Разговора не было.
* * *
На следующее утро ничего не изменилось и меня снова разбудил гимн Советского Союза. Встав, оправившись, и сделав утреннюю гимнастику, больше похожую на разминку перед тренировкой, по сути, ею она и была, кроме кувырков, я спросил у уходящего на работу отца:
- Ты не знаешь, где те платы, что мне Женька Дряхлов давал паять?
- Хм. Давно это было. Где-то лежат, - отец скривил губы в снисходительной ухмылке. - Ты же их так и не допаял. Так ни одну плату целиком и не смог сделать.
Я спокойно смотрел на отца и он ответил.
- На балконе твоём ящик. Туда я все его детали и недоделки сложил.Предлагал Семёнычу забрать, да он отказывался. У него и своего хлама осталось… Как Женька уехал в интернат, так и заглох «бизнес». Я в моря ушёл, а у тебя на уме только гулянка была. Захотел, бы сам собрал себе и магнитофон и усилитель, и колонки. А то, папа купи…
- У меня руки с паяльником не дружат.
- А с чем они у тебя дружат? – спросил отец и, махнув на меня рукой, вышел.
- Вот так вот, оказывается, как далеко зашло его ко мне неуважение, - подумал я, а внутренний голос спросил:
- А что за Женька Дряхлов? Это не Джон со второго подъезда?
- Ну, да. Знаешь его?
- Э-э-э… Знал, пока он не утонул. Нам сколько? Лет двенадцать было?
- Тринадцать. Но он тогда не утонул. Я его вытащил из воды. Еле успел за большой палец ноги. Они у него длинные и маслатые. Удобно было хватать.
- Всё правильно, - согласился внутренний голос. – вытянул, но он уже, кхм, того был. Страшно было, до сих пор снится иногда. Кхм. Пардон… Снился…
- Что за хрень ты несёшь?! – возмутился я. – Женьку живого тогда вытянули. Воду из него вылили и он отошёл. Потом у него дар прорезался в радиоэлектронике. Они с моим отцом столько всего понаделали. Примочки какие-то для гитар. Женька и себе электрогитару сделал. Красная! Потом вечер новогодний устроил. Хороший вечер, Славка Федосеев рассказывал. Нас не пустили. А потом он сначала переехал на Семёновскую и в сорок пятую школу ходил. Или в сорок восьмую? Не помню. Потом его в спец интернат забрали с радио-электронным уклоном. Он сейчас где-то в закрытом городе живёт. Семёныч, его отчим, рассказывал отцу.
- Странно. Я точно помню, что он умер и как его хоронили. А нас тогда всё лето не отпускали одних купаться. Только Славка с Греком и купались. Всё издевались над нами и дразнились. Я сбегал, правда, но ремня пару раз получил от отца.
- Нет, ты что-то путаешь, - сказал я и, раскрыв балконную дверь, нашёл занесённый снегом деревянный ящик зелёного цвета с железными пружинными защёлками на боках. Из-под какой-то корабельной радиотехники ящик. Он был не лёгким, но мне под силу. Втащив в квартиру и открыв я увидел радиодетали, платы усилителя, которые я паял-паял и не допаял, а отец, утомившись мне «помогать», а по сути делать то, на что я сам подписался, доделал «порученное» мне Женькой задание, а то что дал Женька мне, чтобы я собрал для себя, оставил как я бросил. Да-а-а… А я и забыл про это всё. У меня память какая-то выборочная. Что-то помню, что-то не помню. Ромашка, блин. Я посмотрел на платы и понял, что ни черта в них не разбираюсь. Хотя, в ящике лежали и нарисованные Женькой схемы.
- Да умер он, Женька Дряхлов, - сказал внутренний голос.
- Отвянь. Сопи в две дырки. Джонни жив. Его просто спрятали в ящик, как отец шутит.
Я смотрел на оставленное другом богатство и думал, смогу ли с ним что-то сделать? Женька был электротехническим уникумом, как и его отец, тоже работавший где так «глубоко», что Я его даже и не видел никогда. Хотя… Они, кажется, развелись с Тётей Настей, Женькиной матерью ещё до переезда сюда.
Это не важно. Важно то, что Женька, как он рассказывал, нашёл отцовские радио-схемы и смог спаять себе усилитель и переделать магнитофон. И даже колонки как-то смастрячил. Вот он тогда удивил всех. Пацаны на улице гуляет, а Женька паяет. Он ещё как-то умудрился ремонтировать японскую радиотехнику. Это, говорил отец, в радиотехнике - «высший пилотаж». Одно дело собрать схему, а другое дело найти в чужой схеме неисправность. Тем более в японской.
Женька тогда поразил отца в самое сердце и он явно рассчитывал на то, что и меня тот привлечёт к любимому отцовскому занятию. А меня даже перспектива наличия собственного магнитофона не прельстила. Наверное магнитофон мне тогда был нафиг не нужен? Как и иностранная музыка. Двенадцать лет. Я кто такте «Битлы» понял только в том году. И поговорка: «С понтом Битл?», мне была не понятна и ассоциировалась только с лохматой головой и глинными волосами.
- Смогу я сейчас это всё спаять? – думал я, глядя на «радио-конструктор».
Спаять сейчас, может быть и смогу, но дальше-то что? «Иней» не стерео. Вставить эти платы в него – это для меня что-то не реальное. Просить отца совсем уж «плохой тон». Остаётся обратиться к Громову… Правильно. Серёга с Женькой в паре мудрили, может он что и подскажет. Он ведь, по сути, собирал Женьке «Ноты», делая из приставки, не имеющей усилителя, полноценный стереопроигрыватель.
К сожалению, мой внутренний голос, после того, как я его послал «дышать в две дырки», - молчал.
- Э-э-э-х, был бы тут Женька! Вот с ним бы мы кашу бы заварили.
- А сам, значит, слабак? – проявился внутренний голос.
- Я как ты. Забыл? – хмыкнул я, собираясь в школу.
- Сомневаюсь, я уже, - буркнуло внутри.
- Это как это? – я даже остановил процесс одевания.
- А так, что в моём мире Женька утонул в двенадцать лет и никаких магнитофонов не чинил и не собирал. Тем более японских. Он слабенький был в, э-э-э, умственном развитии. Громов – да, тот дока. Паял чего-то там. Я пробовал в этом возрасте, как ты сейчас, собрать детекторный приёмник, но дальше платы дело не пошло. Скучно слушать радио, когда магнитофон есть.
- Хм, - сказал я и задумался о параллельности миров. - Но пока, кроме Женьки у нас же с тобой жизнь сходится?
- Уже не очень. Точкой бифуркации стал день воскресенья, когда ты осознал меня в себе.
- Млять! – разозлился я и передразнил свой внутренний голос. – «Меня в себе-е-е…» Кто ты такой?! Что за «бифуркация»?
Внутри молчало.
- Что молчишь?
Молчало.
- НУ и хрен с тобой! – выругался я мысленно, закрывая дверь, оббитую чёрным дерматином, на ключ. – Без тебя обойдёмся.
Сегодня была пятница и это был не последний день учебной недели.
- А как может быть по-другому? – спросил я сам себя.
- У школьников может быть пятидневка, - сказал внутренний голос.
- Прорезался, - саркастически констатировал я имея ввиду моё второе «я». – Как это пятидневка? Как на заводе, что ли?
- Типа того.
- Это было бы неплохо, - вздохнул я, отряхивая у входа от снега ботинки.
Сменную обувь мы, в старших классах, почему-то, не носили. Как и форму в старших классах. Странная была школа.
Глава 9
Сегодня была пятница и это был не последний день учебной недели.
- А как может быть по-другому? – спросил я сам себя.
- У школьников может быть пятидневка, - сказал внутренний голос.
- Прорезался, - саркастически констатировал я имея ввиду моё второе «я». – Как это пятидневка? Как на заводе, что ли?
- Типа того.
- Это было бы неплохо, - вздохнул я, отряхивая у входа от снега ботинки.
Сменную обувь мы, в старших классах, почему-то, не носили. Как и форму в старших классах. Странная была школа. Да, по моему, никто во Владивостоке никогда форму не носил. Или, скажем так, очень немногие. Брюки и белая рубашка – вот какая была школьная форма у мальчиков.
- И почему я об этом СЕЙЧАС подумал? – мелькнула мысль. – Никогда не думал, а СЕЙЧАС подумал. Зачем мне эти мысли? Мне сейчас нужно думать об алгебре. Ведь спросит же, Давыдовна снова.
Однако математичка сегодня с чего-то вдруг, забыв про всех, почему-то вернулась к объяснению последовательностей. Мне было пофиг, а Новикова спросила, когда ей разрешили.
- Что, Ира?
- А почему мы снова вернулись на две темы назад? – спросила она.
- Грхм, - каркнула Давыдовна и почему-то посмотрела на меня. – Да потому, Ира, что некоторые…
Она сделала паузу со «значительным выражением на лице».
- Потому, что некоторые, вместо того, чтобы сказать, «любимой учительнице», - тут тон её был предельно саркастическим, - что мы пропустили два параграфа, выпендриваются. Кто вам задавал «Производные» учить? А вышел Шелест и начал нам рассказывать. Ну, спросила я не подумавши и перепутав темы, а он и начал рассказывать.
Она всплеснула руками.
- Нет, чтобы сказать, что «не задавали». Ты специально, Шелест, да?