- У нас жарко, кхэ-кхэ, - на всякий случай предупредил я, переведя взгляд на её кофту.
- Я не надолго, - сказала Светлана.
- Комсомольское поручение? – спросил и хохотнул я.
- Нет. Самой стало интересно познакомиться ближе. Ты же обещал прийти, и не пришёл. А девчонки про тебя только и талдычат: «Шелест то, Шелест сё». Говорили, ты самбо занимаешься?
- Да, какое мне теперь самбо? – усмехнулся я. – Чуть инвалидом не сделался. Сейчас освобождение от физкультуры обеспечено.
- Ну, да-а-а… У нас соседка медик в детской поликлинике работает. Сказала, что после двух месяцев комы дураками люди становятся. А ты, вроде, нормальный. Или не очень?
- Да, фиг знает, - пожал плечами я.
Мы прошли в зал, куда меня «пересели» родители, так как они взяли на прокат массажную кровать, на которой мне делали массаж, приходящие вечером врачи. Это договорился профессор, в рамках разработанной им программы реабилитации, в которой было место и Любочкиной методе.
- Ух ты! Это тебе массаж делают? – спросила девушка, показывая на лежащую на полу сложенную кровать, которую я использовал как тренажёр для пресса.
- Профессор прописал. Так я быстрее реабилитируюсь по его мнению.
- Ух ты, какой у тебя проигрыватель! А пластинки какие есть? Ух ты! Это пласты, да? Настоящие? Американские?
- Не совсем. В основном – английские. В США рок-музыки пока нет.
- А можно посмотреть?
- Да, смотри, пожалуйста.
Я достал пластинки с полки «стенки» и положил их на журнальный столик.
- Чай с мёдом будешь?
- Посмотрю сначала.
- Давай, я на диван их положу. Ты сиди, смотри, а я пока чай приготовлю.
Светлана посмотрела на меня с интересом и пожала плечами.
- Может поставить пока что-нибудь? У меня на плёнках ещё есть.
- Поставь…
Я включил то, что стояло у меня на «Ноте», - запись с новогоднего вечера семьдесят третьего года. То, что исполнял Женькин вокально-инструментальный ансамбль с Женькой во главе.
- А! Эти песни я знаю! У нас их на этом новогоднем вечере играли мальчишки. Говорят, и в том году играли, но я тогда не ходила.
- Поменять?
- Не-не… Пусть играют. Хорошие песни. И исполнены лучше. Это, что за ансамбль? Не знаешь?
- Это наши ребята из школы играли три года назад. Мой друг эти песни сочинил.
- Ничего себе у тебя друг! Ух ты! Как нарисовано!
- Ты только сами пластинки не доставай.
- Ага…
Пока Светлана рассматривала конверты пластинок, я прошёл на кухню, включил чайник и, ожидая, уткнулся лбом в стекло. Что-то меня вдруг ударило в жар после видения гостьи в одних тонких колготках. Уткнулся в холодное стекло, посмотрел на хоккейную коробку, где гоняли шайбу наши пацаны, и увидел на площадке у верхнего дома Любу. Она смотрела на меня, а я смотрел на неё. Некоторое время мы не шевелились, а потом я, отлипнув от окна, позвал её рукой. Но она, словно испуганная лань, шагнула в сторону, почти побежала по лесенке наверх и исчезла за углом дома номер одиннадцать.
- Вот это номер! – сказал я сам себе. – А если бы она пришла? Интересная была бы сцена. Хе-хе…
- Вот тебе и хе-хе, любвеобильный ты наш, - сказал внутренний голос. – Тут бы такое было!
- Ой, да что там было бы? - скривился я. – Подумаешь, зашла девочка к мальчику в гости. Проведать.
- Из соседней школы, проведать? К мальчику? Ты себя давно в зеркале видел?
- Да по двадцать раз на дню смотрюсь, когда занимаюсь медитацией.
- А ты посмотри внимательнее.
- Что там смотреть-то? Кожа да кости?
- Да? А пощупай свой живот.
Я пощупал. Ну да… Кожа, под ней зачатки мышц. Как бы я ходил и двигался без них?
- Ты иди на себя посмотри в зеркало.
- Да ну тебя!
Я взял чайник с чашками и пошёл в зал. По пути мне попалось зеркало, висевшее в прихожей прямо напротив кухонной двери.
- Что тут смотреть? Кожа да кости!
- Ты привык это видеть и не видишь, что под кожей не кости, а мышцы без грамма жира. И ты теперь строен не как сухой кипарис, а как вполне себе… Привлекательный. Ты обратил внимание на оценивающий взгляд Светланы.
- Хм! Вполне естественный интерес к бывшему коматознику. Всё! Отстань!
Я сервировал стол, накрыв его салфетками, сделанных из тонких бамбуковых палочек, связанных нитью, установив на них: чайник, чашки, заварник и розетки с домашним мёдом, которым нас снабжала сестра отца тётя Маруся, и чайные ложечки.
Сервируя столик, обратил внимание на взгляды, бросаемые на меня Светланой, а у меня не выходила из головы Люба.
- Ну, ты, точно, - дамский угодник, - хмыкнул внутренний голос.
- Сам такой был, - отрубил я. – Это простое гостеприимство.
- Эту можно поставить? – спросила гостья. – Песни хорошие, но я их уже слушала. И идут они одна за другой, как на новогоднем вечере. Наши, точно свой репертуар отсюда слямзили. Снежинки, белые розы…
Она держала пластинку Пола Маккартни и группы Вингс «Бэнд он зэ ран».
- Это они сбегают из тюрьмы?
- Наверное.
Достал из конверта диск, установил в проигрыватель, нажатием кнопки переключил усилитель на другой вход.
Здесь в зале колонки были разнесены на хорошую дистанцию и правильно установлены, с фокусом на журнальном столике. Для стереоэффекта, а он в это время был в моде. С ним продолжали экспериментировать многие группы,например «разнося» две басовые партии, как в той же «Королеве хайвея» у Дипов. Ну и для меня пятнадцатилетнего, не смотря на весь «мой» прошлый опыт из будущего, всё это нравилось. Я совсем не чувствовал себя пресыщенным музыкой. С того времени, когда Громов перенёс Женькино сокровище ко мне, я слушал музыку постоянно. Благо, что у Женьки был целый ящик пятисотметровых бобин. На каждую вмещалось по два полноценных диска. А бобин было двадцать четыре штуки. Вот я и слушал их с утра и до прихода родителей.
- Сюда садись, - сказал я Светлане, показывая на ближнее к балконной двери кресло. У нас кроме «северного» балкона, в зале был «южный», или парадный, как назвал его папа, балкон с видом на море. На Японское море.
Почему я заговорил про балкон? Да потому, что Светлана, прежде чем сесть в кресло, подошла сначала к балконной двери.
Море синело буквально в двухстах метрах от дома. На сине-серой, мерцающей на солнце глади моря на якорях стояли военные корабли и гражданские суда. Это был один из внешних рейдов порта Владивосток. Солнце светило прямо над заливом и картина за окном смотрелась именно, как картина. Мне всегда нравилось смотреть на море. Смотреть и владеть им. Вот, наступит лето, и можно будет в нём плавать, нырять, загорать на его берегу, на песке и камнях. Поэтому это было моё море. Моё, потому, что я мог им владеть. Как и своим телом. Я был крепок и бодр.
- Красиво тут, - сказала Светлана, взглянув мне в глаза и, вероятно, что-то увидев в них, сразу отвела свои.
- Летом хорошо, - сказал я, незаметно промокнув слёзы. - С купалки в плавках можно домой идти. Если бабок во дворе нет. Но чаще, всё-таки, треники приходится надевать. Но тут перед окнами почти все начинают одеваться. Прямо на дороге. Пока идёшь с моря – подсохнешь. Особенно если с водопада. Путь не близкий.
- Да-а-а… Хорошо тебе. К морю совсем близко. Нам далеко ходить.
- А представь, кто на Баляева[1] живёт? Мы как-то в детстве ходили сюда с Патриски[2]. Так до сих пор помню этот поход, хоть и было лет шесть.
Комната была южной и очень светлой, и от солнца, и от пола, выкрашенного жёлтой краской, и от жёлто-оранжевого паласа.
- Давай я тебе лучше вот эту пластинку поставлю с призмой, - спросил я.
- Зэ дак сайд оф зэ мун. Обратная сторона Луны? Почему её?
- Э-э-э… Она музыкальнее и тебе она скорее понравится, чем «Банда в рывке».
- В побеге?
- Не думаю. Они, видишь, только собираются рвануться в побег.
- Наверное… Ну, ставь.
Гостья из «прошлого», как назвал её «предок», села в кресло. Пластинка закружилась. Звукосниматель мягко коснулся иглой звуковой дорожки. Полились знакомые звуки, накатились образы, но я отогнал их, отказываясь впадать в транс.
Я поставил с левой стороны кресла гостьи табуретку, накрытую салфеткой на которую поставил розетку с мёдом. Столик стоял не очень удобно для чая с мёдом. Хотя я так и справлялся и с чашкой, и с мёдом, который был достаточно жидким, чтобы не применять вторую руку. А вот для кофе он стоял отлично. Под одну руку. В последнее время я подсел на молотый. В магазинах его в зёрнах было полно. Он продавался на развес. А у нас имелась маленькая японская электро-кофемолка.
- Ну как? – спросил я, меняя сторону пластинки.
- Хорошая музыка. Я всё папу прошу, чтобы магнитофон купить, а он всё морщится.
- Потому, что знает, что ты станешь слушать западную пропаганду. Слушать и любоваться на красивые рисунки. Есть такая присказка: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Это касается и слушающих западную музыку.
- Папа так и говорит, - потупила глаза в чайную чашку Светлана, но потом встрепенулась и спросила, показывая на пластинку «Suzi Quatro». – А это хороший диск?
- И, знаешь, он во многом прав. А диск хороший. Сьюзи, кстати, на тебя похожа.
Тут я применил форму, предложенную мне моим вторым голосом. Я долго крутил в голове эту фразу, прежде, чем её сказать. Светлана, действительно была похожа на Сьюзи, но я сказал, что Сьюзи похожа на Светлану. И это девочке понравилось. Она запунцовела.
[1] Улица имени Баляева.
[2] Улица имени Патриса Лумумбы.
Глава 15
- А поставь её? – спросила Светлана тихо-тихо.
- Это тяжёлый рок, - предупредил я её. – Будет шумно.
Это был первый «полнометражный» диск Сьюзи Кватро и он был, безусловно, удачным[1].
- У неё волосы короче, задумчиво произнесла Светлана, когда я переворачивал диск. То, что надо переворачивать диск, это меня раздражало. На плёнке концерты слушать было удобнее.
- А на компьютере, ещё удобнее, - сказал внутренний голос.