- Ты точно журнал «Коммунист» читал? У меня его отец выписывает. – Такая муть.
- Читал. И ничего не муть. Если знать, что читать.
Тогда я не понял, что учудил на уроке и мы со Шведом отлично провели время, играя в морской бой. Лишь на перемене мне стало понятно, что я, отвечая по теме, выдал то, что у меня появилось в голове вчера. Чужие мысли. Понял, остановился и пропустил удар от Балдина Сашки, с которым мы что-то зацепились языками и решили подраться.
Так-то я совсем не был драчуном. Побаивался я драк, хотя рос крепким и сильным. Да и самбо занимался с шестого класса. Уже второй взрослый разряд получил и имел неплохие, по словам тренера, перспективы. А драться не любил. Боли боялся, что ли. Зубных врачей в детстве боялся до дрожи и истерик. А тут что-то меня возмутило в Сашкиных словах и я решился вызвать его на бой. Сашка тоже не был драчуном, но что-то его в моих словах возмутило и он влепил мне кулаком в скулу.
Машинально я выбросил в его сторону классическую двойку и попал ему в горло. Он захрипел, схватился за шею, отшатнулся от меня, обозвал дураком, и отошёл. Добивать его я не стал, потому что смотрел на свои плотно сжатые кулаки с не выбитыми большими пальцами. Я чётко помнил, что после этой драки у меня всю жизнь болели большие пальцы, потому что я их тогда выбил. Или теперь? Теперь не выбил. Они торчали у меня во время ударов в стороны и я ими зацепился как раз за Сашкин подбородок, так как «тупо» промазал, не попав ему в челюсть. Сейчас не торчали. И потому были целы.
- Охренеть! – подумал я.
А ведь они, эти выбитые тогда - сейчас пальцы помешали мне выиграть первенство «Динамо» в городе Ташкенте, на которое я ещё поеду в этом году.
- О, как? – удивился я. – Откуда я это знаю? Тренер ещё не объявлял. В феврале это будет.
- От верблюда, - всплыла чужая мысль.
Я очень боялся шизофрении. У нас дома была, как я уже говорил, «Краткая медицинская энциклопедия» и мы с пацанами периодически изучали её, сбегая со школьных уроков. Так вот, как-то мы, в классе седьмом, пытались понять, что такое «шизик» и «шизоид». Так нас обзывали некоторые «продвинутые» девчонки. Термин сначала был найден в словаре русского языка Валеркой Лисицыным, а потом в моей энциклопедии. Тогда мы стали более осмысленно обзывать «обзывалок».
Спрятав чужие мысли, я убедился, что с Балдиным всё в порядке. Девчонки, обозвав меня «фашистом», завели его в класс, и сюсюкая, подвергли медицинскому осмотру и предложили Сашке намазать горло йодом, или зелёнкой. Но он, увидев бутыльки, сразу перестал хрипеть, вырвался и убежал.
А я продолжал пялиться на плотно сжимающиеся в кулаки и разжимающиеся в плоскую ладонь, пальцы. При сжатии кулака пальцы аккуратно складывались, начиная с крайних фаланг, как у робота. При полном разгибании пальцев ладонь становилась похожей на кинжал или наконечник копья.
- Ты чего, Мишка? - спросил Андрей Давлячин. – Ловко ты его! Раз, два! И всё! А из-за чего вы с ним?
- Фиг знает? – пожал плечами я. – Он что-то про мой ответ по истории сказал неприятное. Я не понял, но… Что-то гадкое. Таким тоном… Бе-бе-бе..
Я скорчил «рожу».
- Вот я и сказал ему, что «щас впорю, пойдём выйдем». Он: «это я тебе впорю». Я говорю: «Ну впори». Он впорол, а я ему следом двойку.
- А в горло зачем? Мог убить!
- Не-е-е… Туда не убьёшь. Очень для этого надо сильно бить. Зато вырубает железно. И вообще, запомни, Андрюха, хочешь попасть в челюсть – бей в горло.
- Кто это сказал?
- Я.
- Так ты же не попал?
- Зато - нокаут. Но вообще-то он должен был опустить подбородок. Горло всегда защищают. Он совсем драться не умеет.
- А ты, смотрю, поднаторел. На бокс, что ли ещё ходишь?
- Да, ну! Окстись! Мне ещё бокса не хватало. Так… С батей. У меня и перчи боксёрские есть.
- О! У меня тоже есть! Может вместе?
- Андрюш, ну где?
- Можно после уроков в классе заниматься.
- Офигел? В школе после уроков оставаться? В секцию запишись.
- Не-е-е… Я ходил. Там лупцуют. Тренер не смотрит, а старшаки дубасят по башке. У меня потом голова месяц болела.
- У нас на самбо тоже так. Старшаки младших терзают. Пошли, говорят, бороться, а сами приёмы свои на них отрабатывают и об ковёр лупят.
- Так ты сам, вроде старшак…
- Есть и старше меня и здоровее. Уже поменьше стали приставать, а было тяжко. Но надо, Андрей, выстоять. Потом отцепятся.
- Не… Не пойду в бокс. Сам буду.
- Протяни верёвку и качай маятник. Нырок – два удара, корпус - голова. Нырок – два удара, голова-корпус. Нырок с шагом назад – два удара, корпус - голова. Нырок с шагом вперёд – два удара, голова – корпус.
Говоря, я показывал, как надо нырять и бить. И получалось у меня так ладно, что все вдруг перестали дурачиться и уставились на нас с Андрюхой. Вернее – на меня, топчущегося вокруг Давлячина и наносящего удары в воздух, но в максимальной близости от его тела.
- Ты что? Ты что? – наконец выдавил Давлячин.
Он тоже топтался, только не понимал, куда ему бежать, потому что я был везде.
- Шелест совсем озверел. Вот историчка довела! С дуба рухнул? На людей бросаешься!
Это вызверилась на меня Танька Зорина. Она смотрела на меня дико сощурив глаза, а на лице её поступили белые пятна. Она ещё и слегка шепелявила и звучали её слова, как шипение змеи.
- Ты что, Танюша, это мы отрабатываем. Показываю твоему Андрею, как боксировать надо. Чтобы он тебя смог защитить.
- Ка… Ка… Какому, «моему»? – задохнулась от гнева Зорина. – Ты ду… дурак, Шелест?!
Девчонка вбежала в класс, схватила портфель и рванула по рекреации.
- Чего это она? – ошарашено спросил я Давлячина.
- Дал бы я тебе сейчас в харю, да здоровый ты больно! – выдавил белый, как мел Андрюха, а я вспомнил, что они станут «официально» дружить с Татьяной только к концу девятого класса.
- Андрюш, Андрюш, извини! Млять! Не хотел!
Я взял его за руку.
- Ты, мудак, всё испортил! – раздражённо сказал он и попытался выдернуть руку.
Раздался треск и у меня в руках остался его рукав.
- Бля-я-я! – вырвалось у меня.
- Вот, точно - мудак! – громко сказал Андрюха и влепил мне по лицу неплотно сжатым кулаком левой руки. Послышался громкий хруст. Я вспомнил, что у Андрюхи позднее оказалась какая-то болезнь с хрупкими костями.
- А-а-а! – заорал он, и схватился голой правой рукой, смешно торчащей из рубашки без рукава, за предплечье.
Увидев его голую руку и вообще фигуру без рукава с искривлённым болевой гримасой лицом, я глупо заржал.
- Вот придурок! - сказала моя двоюродная сестра Ирка. – Повели, девочки, этого сразу в медкабинет.
- Я-то при чём?! – удивился я. – Он меня по, э-э-э, лицу стукнул между прочим, могла бы и пожалеть братца.
- Да на тебе пахать нужно! – бросила она крылатую в то время фразу и они повлекли Давлячина вслед за Зориной Татьяной. Это было похоже, как муравьи тащат гусеницу в муравейник и я снова заржал.
- С тобой, что-то не так, - сказала Наташка Терновая. – Не смог же ты вдруг стать моральным уродом? Что стряслось, Миша?
Мы с ней немного дружили. Чисто по школьному. Была какая-то меж нами духовная связь, человеческая симпатия. У меня, по крайней мере. Что там было у неё я не знал ни в этой ни в другой жизни. Я так подумал и сказал.
- Фиг его знает, Наташа, что-то шарики за ролики с этой историей заходят. Боюсь я историчку.
- Понятно, - сказала Наташка. – Такое бывает. Называется - нервный срыв.
- Ты прям-таки, как врач. Хлобысь, и диагноз. Пойду-ка я присяду.
- Сядем усе, - сказал тоном Папанова из «Бриллиантовой руки» Андрей Ерисов, пробегая мимо.
- Типун тебе на язык, - буркнул я и подставил ему подножку.
Нога сама выскочила вперёд и зацепила его ногу. Хорошо, что в двери кабинета образовалась приличная пробка и Ерисов, влетел в неё головой, а не в дверной косяк. Ученики, как кегли разлетелись в разные стороны, Мокина и Фролова завалились задрав подолы кверху задами.
- Оба-на! – воскликнул Лисицын и заорал на весь коридор. – Кусочек сэкса! Кусочек сэкса!
- Млять! – заорали Фролова и Мокина одновременно, окучивая Ерисова кулаками и ладонями. – Ты что, Ерисов, мудак?! Какого хера!
- Это Шелест мне подножку поставил, - заныл Андрей, выбираясь из-под юбки Мокиной. Все пацаны, оказавшиеся в этой рекреации, ржали так, что тряслась школа.
- Какой, Шелест, мудила?! - крикнула Фролова, но потом посмотрела на меня и заорала. – Шелест – козёл! Всё брату скажу. Он тебе наваляет, пи*дюлей!
- Я-то тут причём, если Ерисов – сексуальный маньяк. Он специально сделал вид, что споткнулся, чтобы пощупать вас.
Пацаны ржали и пялились на поднимающихся с пола девчонок.
- Что уставились, козлы? – выкрикнула Мокина. – Трусов не видели?! Нате, смотрите!
Она снова задрала вверх юбку, оголив свою довольно симпатичную нижнюю часть тела.
- Мокина была ещё та оторва, - вспомнил я мысленно и переспросил сам себя. – Почему была? Вот она! Стоит передо мной, как лист перед травой. В полном расцвете девичьих сил и лет.
Мокина внешне напоминала Мальвину, но характер и повадки у неё был – Лисы Алисы: где улыбнётся, а где и пошлёт так, что у пацанов уши в трубочку сворачивались. Что-то у неё с семьёй было не просто… То ли отец сидел, то ли мать…
Фролова Людка была порядочнее Мокиной, но тоже за словом в карман не лезла и, ходили слухи, что она уже гуляла с парнями постарше. И брат у неё был с непростой судьбой. Да-а-а… А у Мокиной слава была интереснее. Ха-ха!
- Замутить, что ли с ней? – вдруг пронеслась шальная мысль.
- Ты что, Миша? – услышал я голос Терновой. – Может тебе в больничку?
- Не-не-не. Я пока тут посижу.
- Ты тут не поубиваешь всех?!
- Всех – нет!
Наташка покачала и покрутила головой, словно японский божок, и поправив очки, вздёрнув носик и подбородок, как могла делать только она, шагнула в класс.
В тот день со мной больше ничего не происходило. Я сидел тише воды, ниже травы и как только прозвенел звонок с последнего урока сбежал из школы. Сбежал, потому, что меня ждала с объяснениями о поломанной руке Давлячина директор Светлана Яковлевна.