- Ту куртку, в которой ты пришёл, моя мама тебе доставала. Твоя мама тебе её на день рождения подарила?
Я кивнул.
- Ну, вот! А я подслушала их разговор. Случайно. Они по телефону разговаривали.
Девчонка горделиво вскинула голову.
- У вас дома есть телефон? Не заметил.
- Это здесь в кабинете мамином происходило. Тогда прозвучала дата «двенадцатое марта». Я ещё удивилась, ведь ты же в больнице…
Она вдруг резко сжала губы, буквально захлопнув рот, и от этого её глаза увеличились в размере, словно от вдохнутого ею воздуха.
- Извини, - прошептала она. – Какая я дура!
Я мысленно усмехнулся, но не стал её в этом переубеждать. Зачем перекладывать на себя чужие «косяки»? Вот скажешь: «Да нет, ничего страшного…» и человек действительно может подумать, что ничего «страшного» он не сказал или не сделал. А через какое-то время повторит сказанное или сделанное. Переживёт.
- Ты не обиделся? – спросила она меня, не дождавшись обычной реакции.
-На что? – продолжал я «глумиться» над девчонкой. Мне стало вдруг скучно смотреть на «ужимки и прыжки» американских актёров.
- Ну… Тебе, наверное, неприятно вспоминать, как ты лежал в больнице…
- Неприятно. Я тебя прощаю, но будешь мне должна.
Светлана развернулась ко мне почти всем телом, насколько это было возможно в таких креслах. Её колени одетые в тонкие нейлоновые колготки упёрлись в мои.
- Можно было бы положить ладонь на её колено, - подумал я. – А подлокотники в этих креслах поднимаются.
- Что значит: «Должна?» - спросила она, нахмурившись и с вызовом продолжила. – Я никому ничего не должна!
- Хм! Ну, значит, - не прощаю.
- То есть? Как это не прощаешь?! – возмутилась она. – И что за долг?
- Раз ты даже не извинилась, как я тебя могу простить?
- Как это, «не извинилась?» Я извинилась.
- Э-э-э… Когда?
- Сначала извинилась, а потом назвала себя, э-э-э, дурой и спросила: «Ты не обиделся?».
- Ну, назвала и назвала. Самооценка – это хорошо.
- Сам – дурак!
- Ну, вот и договорились. Сначала обижает, потом оскорбляет. Ты со всеми так мальчиками, которых пригласила в кино, себя ведёшь?
- Я пригласила в кино?! – испуганно спросила она.
- Ну, конечно! Не я же сам себя в кино приглашал.
- Ты – точно дурак, - тихо прошептала она и отвернулась к стене.
Похоже, она заплакала.
- Вот те - на! – дошутился над девчонкой.
Намёк на то, что она сама первой «пригласила мальчика в кино», - это было, конечно, с моей стороны подлостью, и я тронул девушку за плечо.
- Э-э-э… Извини меня, - прошептал я, чуть наклонившись в её сторону и опираясь на левый подлокотник. – Я переборщил с шутками. Скучный фильм, на самом деле.
- Отвали, - сказала она и ткнула меня острым локотком в солнечное сплетение. Да так удачно ткнула, в тот момент, когда я вдыхал после произнесённой фразы, что я «хекнул» и склонился ещё ниже к ней, едва не привалившись к её спине. Но точно коснувшись носом её волос.
-Ты чего? – сказала она, обернувшись, и мы стукнулись носами.
Меня как скрючило, так я и был согнут, а она не отстранилась, а наоборот, коснулась моих губ своими мокрыми от слёз губами.
- Вот! Всё! Долг отдан! – сказала она, но вдруг поняла, наверное, по моим выпученным глазам, что со мной снова что-то не так.
- Что с тобой? – удивлённо спросила она, а я так и не мог нормально вдохнуть, а лишь сипел, втягивая воздух сквозь зубы.
- Ну, у тебя и удар, - просипел я еле слышно, наконец-то вдохнув, но не отклоняясь от неё. Она восхитительно пахла ананасами.
- У тебя вкусные ананасные губы, - прошептал я.
- Любишь ананасы? - усмехнулась она, выдыхая на меня тропическую свежесть.
- Люблю, - сказал я и снова приблизил своё лицо к её лицу.
Наши глаза сплелись взглядами и в голове моей затуманилось. Я только почувствовал, как мы снова коснулись губами.
Я «привычно» откинул подлокотник левой рукой и развернул Светлану к себе коленками. Рука непроизвольно скользнула по её бедру, но тут же, словно обожглась, легла ей на талию.
В этот раз мы целовались долго и были так далеки от фильма, что только заслышав шевеление в зале, поняли, что фильм закончился. По экрану ползли титры.
- Весёленькое кино, - проговорил я слегка осипшим голосом. – И оправил девушке юбку.
Всё-таки я не удержал себя в «ежовых рукавицах» и позволил некоторые «излишества». Совсем маленькие. Их можно было бы назвать разведкой плацдарма будущих боевых действий. Ха-ха…
- Извини, - попросил я. – Я нечаянно!
- Облапал всю! - «возмутилась» девчонка. – А теперь извиняется! Ты всех так на первом свидинии?
- Не было у меня свиданий, - соврал я и повторил шёпотом. - Я нечаянно!
- За нечаянно, сам знаешь, что делают.
- Что? – удивился я.
- Бьют отчаянно! – сказала она серьёзно. – Ты только не зазнавайся. А то рожа вон какая довольная, как у кота, что сметаны налопался.
- Да? – удивился я.
- Да! Верни на место своё умное лицо! А то мама сразу догадается.
Я провёл ладонями по лицу сначала вверх, а потом вниз, словно умывшись и спросил:
- Так лучше?
- Не очень. Ладно, сидим, дышим, - как-то по-взрослому сказала она. - Отвернись.
Девушка, как и я, выглядела растрёпанной и, понимая это, приводила себя в порядок, и мне пришлось отвернулся к экрану и уставиться на медленно двигающиеся строчки английских букв.
- И чтобы не думал мне ничего лишнего! – приказала она. – Не знаю, что на меня нашло. Ты, как вампир, в меня вцепился. Я чуть сознание не потеряла. Сгробастал, как куклу…
- Я нечаянно…
- Щас, как дам, «нечаянно»! – прошипела она.
- Что же ты не сопротивлялась? – нерешительно спросил я, ожидая удара, и он «прилетел».
Я почувствовал удар куда-то в район «загривка». Примерно по седьмому позвонку.
- Да что ж такое-то?! – простонал я. – Ты меня инвалидом сделаешь. Хорошо хоть не по затылку.
- Знаю, куда бить, - со значением в голосе сказала она. – Папа учил.
- Он у тебя кто? Спецназ ГРУ?
- Не важно! Не сопротивлялась, говоришь? – снова прошипела она. – Да как тут посопротивляешься? Схватил своими щупальцами! Или лапищами?! Как медведь Машеньку.
- А он так её, да? Не знал, - решил я разрядить обстановку, но снова получил по шее.
- Поговори мне. Развратник! Надо же?! Сводила мальчика в кино на свою голову!
- Кхм… И не только…
- Сейчас по голове дам.
- Куда бьют, туда целуют, - смелел я всё больше, потому, что в зале включили свет.
- Фиг тебе больше, а не поцелуй. Пошли уже! Расселся!
Мы вылезли из загородки и двинулись не к общим выходам на улицу, куда выходили зрители, а через «входы», нырнув за плотные плюшевые портьеры тёмно-зелёного цвета и вынырнув в фойе. Оглянувшись, я увидел очень опрятно выглядевшую девочку Свету, словно и не бывавшую в «медвежьих» объятиях.
Я вспомнил её хрупкое маленькое тело, которое можно было одной моей рукой обнять два раза, в душе у меня потеплело, и я улыбнулся. К удивлению, Светлана не отреагировала резко, а наоборот, вроде бы тоже что-то почувствовала и её только что решительный, возмущённый и где-то даже гневный взгляд, стал мягче и не увереннее.
- Иди-иди, давай, - буркнула Светлана, нахмурив свои удивительно чёрные и не выщипанные брови.
Девчонки уже с восьмого класса начинали работать над собственной «маской» с боевым раскрасом. Лицо Светланы было девственно чисто. Что, кстати, уберегло нас от стёршейся туши и других ущербов имиджу. Только чуть припухшие губы она слегка покрыла розовой помадой, что очень шло её светлой коже лица.
– Сделай умное лицо! - услышал я за спиной, и тут же увидел перед собой Надежду Евгеньевну.
- Ну, как, кино? – спросила она, внимательно нас разглядывая.
- Голливуд, - кивнул головой я и голосом кинокритика заявил. – У них в последнее время совершенно размазались границы между «хорошими парнями» и «мразями». Как в шестьдесят восьмом «Кодекс Хейса» отменили, так и пошло-поехало.
- Что за «Кодекс Хейса»? - удивилась Надежда Евгеньевна.
- Как, вы не знаете? – «удивился» я, специально затеявший этот разговор, чтобы удивить её. – Стандарт нравственной цензуры, введённый в США в тридцатом году Ассоциацией производителей и прокатчиков фильмов. Снимать фильмы, не соблюдая кодекс Хейса, было можно, но такие фильмы не имели шанса быть выпущенными в прокат кинотеатров, принадлежавших членам ассоциации. В шестидесятые годы киностудии отказались от соблюдения устаревшего кодекса, а в шестьдесят восьмом году он был отменён.
- Цензура?! В США?! – ещё больше удивилась Надежда Евгеньевна. – Там же нет цензуры?
- Официальной государственной цензуры, вроде, как, нет. Это «общественная» Ассоциация.
- И что же запрещала эта цензура, а сейчас разрешено? – улыбнулась Надежда Евгеньевна.
- Много чего. Было запрещено использование обсценной лексики и экспрессивных выражений, включая и такие слова, как «God», «Lord», «Jesus», «Christ» (если только они не произносятся благоговейно в связи с надлежащими религиозными церемониями), «hell», «damn»[2], «Gawd»[3]. При этом их можно было показывать написанными (кроме откровенно нецензурной брани).
- Что такое «Damn» и «Gawd»? – спросила Светлана.
Я объяснил.
- Интересно. А что ещё? – спросила она же.
- Ну… Изображение любой соблазнительной наготы, например. Причём не допускался показ не только обнажённых актёров или актрис, но и их силуэтов или теней. Также не допускалось, чтобы персонажи говорили о, кхм, сексе в соблазнительной коннотации, только в порицательной.
Светлана на слове «секс» расширила глаза, а Надежда Евгеньевна вздрогнула.
- Кхм-кхм, - «выдавила» она. – Пойдёмте, оденемся, да я уже хочу домой.
Пошли, оделись…
- Ты откуда так много про Голливуд знаешь? – спросила Надежда Евгеньевна, когда мы спускались по высокой и широкой лестнице от кинотеатра к трамвайной остановке.