– Почему ты сказала «не надо»?
– Ты хотел меня поцеловать.
– Меня к тебе тянет. Как на свет.
Она говорит: «Ты не в моем вкусе», говорит: «Не мой типаж», выходит на балкон, открывает одну из створок прямо по центру, небо мелким бисером орошает ее лицо. Вспоминает о своем желании убежать, вспоминает, что клялась Славе завязать с сигаретами и продержалась почти месяц…
– Я закричу, – говорит она. – И все сбегутся.
– Это ребячество. «Все» не имеют никакого отношения к тебе – здесь, в этом пальто, с этим шарфом, на этом балконе, – говорит он. – А курение – гадость, брось, ведь ты не куришь…
Она демонстративно достает сигарету из чужой мятой пачки, держит ее несколько мгновений, пытается не смотреть ему в глаза. Знает: он захочет выбросить эту сигарету сейчас, и, машинально приподнимая, отводит руку. Сигарета рассыпается на части, на много табачных песчинок, когда он хватает ее за руку, она теряет вес, но обретает невесомость, ее голова запрокидывается назад, просто и легко, как на шарнирах, оказывается в раскрытой створке окна. Ее кружит кто-то, что-то… Всего сто граммов вина она выпила, и этого, конечно, не может быть – но кто-то, что-то…
Она стоит на балконе и отвечает на его поцелуй.
43
Я пишу для себя – историю своей жизни – в тетрадях и всегда от руки. Мне нравится исписывать тетради одну за другой, и рисовать на полях загогулины, и писать какие-то глупости, мне нравится сам процесс письма, я занимаюсь бумагомаранием с детства, и знаешь, это всегда потрясающе меня успокаивало и помогало привести мысли в порядок, даже когда все шло кувырком, а не как по маслу, – помнишь, мы смеялись с тобой над этим: разве по маслу можно ходить? Но всегда можно было ждать наступления следующего дня, всегда можно было ждать. Больше мне ждать нечего, я могу только изучать свое одиночество и твое отсутствие, и твое – постоянно во мне – присутствие вчера, сегодня и завтра – на которое никто не посягает, в надежде отменить, и особенно ты. И я представляю, как ты снова будешь сидеть со мной на кухне, задавать какие-то – неважно какие – вопросы (я уже приготовила все ответы), и хотя этого не случится (и я уже даже с этим смирилась, насколько это возможно, то есть прошла стадию отрицания), один вопрос все же остается на повестке дней и всех ночей: как заполнить пустоту и не сойти с ума? Я что-то пишу и так ищу ответ. И объяснить это посторонним трудно, особенно когда не очень-то хотят вникать, да и кому объяснять, все сбежали в панике, точно я преступник, но в людях сейчас у меня нет нужды, они слишком несущественны, гораздо сильнее мне хотелось бы поплакать. Я постоянно чую сквозняк за спиной, не хочу быть здесь без тебя, информацию, что мы больше не увидимся, я вечно держу в уме, на всякий случай, но потом вхожу в кухню. И думаю, не испечь ли тебе шарлотку. Это единственный пирог, который ты любишь. Потому что только его я могу испечь и трудно любить другое, когда не пробовал. И ранние яблоки уже продают, я видела. Разве все это можно выдержать? Думаю, нет. Я нашла в интернете названия таблеток: феназепам, флупентиксол, флувоксамин. Все на «ф», как фатум. Их не отпускают без рецепта. У меня не так много вариантов. Пить таблетки или пить алкоголь. Это не очень взрослый выбор, но все же лучше многого другого. Зачем продолжать жить, я пока не решила, впрочем, любое решение будет формальным. Прости меня. Я так хочу тебя обнять.
75
За соседним столиком кто-то уронил бокал, раздался звук бьющегося стекла и истошный женский вопль. На какое-то мгновение все оборачиваются, увлеченные этой сценой, но, кажется, я заинтересовалась больше остальных. Мечик задумчиво смотрит на меня, как-то беспомощно смотрит. Я не уступила ему, должно быть, в этом дело.
– Терпеть не могу законченности сюжетных линий. Особенно когда их еще и требует кто-нибудь зачем-то – всякие вялые подробности. Я об этой книжке, которая тебе понравилась. Мне не понравилась. Для чего переусложнять? Бесполезные мелочи меня нервируют. С ними и в жизни так же, они как зараза, как бабки на лавках, стоит попасться на крючок – и потом без них уже не можешь, когда вдумываешься – все фантазируешь, фантазируешь без конца… Штрихи и тонкости хороши только в изобразительном искусстве. И в музыке.
Мечик берет нож и скрупулезно нарезает мясо на ровные кусочки. С ножом он обращается гораздо увереннее, чем с солонкой.
– Мне просто давно нужно было начать снова, сколько я не писала… года три точно. Моя музыка не будет стремиться ничего отражать, и особенно жизнь, ненавижу то, что пытаются навязывать кинематографисты. Ведь искусство ничего никому не должно. Искусство – это ложь. Только очень красивая. Поэтому важно не что писать, а как! Все эти люди, которые нас сейчас окружают, – видишь? – они же просто так здесь, не по заказу, никто из них не станет нашим другом, даже случайным знакомым, они уйдут, разбредутся, и сегодняшний наш вечер закончится тем, что мы так о них ничего и не узнаем. Как и они о нас, кстати… Но поскольку я склонна жить чувствами и эмоциями, я буду всю ночь думать и пытаться понять – зачем? Для чего мне сегодня был послан этот ресторан с этими людьми? Может быть, если бы я верила в Бога, если бы я во что-то верила… Как оправдать случайности и совпадения? Нужно ли их оправдывать? Действительно ли жизнь подражает искусству? Это теперь такая модная тема. Кто-то провел в недавнем прошлом «букинистические раскопки», позаимствовал мировоззрение… Уайльда? или кто там был первым… по этому поводу, все ее мусолят, мусолят теперь – эту тему… Как будто не замечают, что Жизнь – конечна, а Искусство – нет. Мне это не нравится. Меня это тяготит. И на экране, и в книгах один и тот же персонаж умирает сотни раз, потом снова воскрешается, если вздумаешь пересмотреть или перечитать. И музыка… она снова оживает, стоит коснуться клавиш. Тебе это не интересно, но мне некому это сказать… Что такое Бизе для своего времени? Незамеченный, недооцененный гений! Но можно ли представить теперешний мир без «Кармен», без той, которая без конца умирает и воскрешается. Получается, Искусство вечно и непреложно, а главный герой, умирая, не может знать, что стало с дополнительными, необязательными персонажами. Он не может постоянно держать это в уме. Послушай, тот, кто ушел раньше из этого ресторана, не слышал, как женщина за тем столиком разбила что-то… – бокал? Для того, кто ушел, – этого не было. Стоит ли считать, что этого нет и для меня? По сюжету? Вот о чем я думаю… Поэтому я люблю чувство незаконченности. Я люблю бесконечность.
– Ты хотела бы с ним увидеться? – Мечик говорит таким тоном, которого я от него никогда в жизни не слышала.
– Нет. С чего ты взял… Я бы не хотела.
– Тогда зачем мы сюда приперлись? Тебе не был «послан этот ресторан»! Ты хочешь «оправдать случайности и совпадения», серьезно? Или создать для них почву?! Ты пришла сюда, потому что тебе нравится бесконечность…
– Мечик!
– Послушай, я предупредил тебя о его появлении только для того, чтобы уберечь от… не знаю. От сюрприза! – Мечик сделал воздушные кавычки. – Если бы я хорошенько подумал… Короче, не на эмоциях я тебе об этом вообще ни слова бы не сказал.
– Давай просто забудем об этом!
– Ты уверена, что притащила меня сюда, чтобы забыть?
– Но и встретить его на набережной и на любом из пляжей – не так уж нереально, верно?
– Их встретить. Их. Он приехал с семьей.
16
Итак. Они идут к нему на новоселье.
До чего же все-таки неприятно, что он Славин друг. А Слава продолжает: «Совсем рядом с метро и, представляешь, через дорогу от магазина… ну помнишь, того, где тебе люстра понравилась… Пойдешь со мной?.. Кстати, у него появилась девушка…»
Она замирает у зеркала, точно ждет какой-то физической реакции от своего организма. Острого укола в подреберье. Болезненного толчка под дых. Но ничего не происходит. Ей нравится, что ничего не происходит и тело никак не реагирует.
– Да, – говорит она, – я знаю.
Нужно было удивиться, но она ответила утвердительно, получилось, соврала, засмеялась:
– Дама бальзаковского возраста, страстная брюнетка, не в его вкусе.
– Почему? – удивился Слава. – Студентка светленькая… Скажешь тоже, откуда тебе знать… Даже я не знаю, кто в его вкусе, а кто нет. Женька, вообще, не так прост, как кажется.
И не всегда является тем, за кого себя выдает, думает она.
На улице неожиданно холодно, точно сентябрь демонстративно выключил враз обессилевшее лето, отказав ему в возможности воспрянуть духом и теплым воздухом. За день город стал неприветливым и насквозь промокшим, когда они выныривают из перехода, Слава торопится, не ждет и не берет ее за руку, на нем тонкая рубашка, должно быть, ему некомфортно. О ней он позаботился, сказал: обязательно надень плащ, обязательно. Она не позаботилась о нем. Ничего подобного не сказала. Даже не подумала сказать. Даже не подумала подумать. В ней растет жалость к Славе, когда они идут порознь и на расстоянии, иногда он оглядывается, молча призывая ее поторопиться. На подходе к светофору она догоняет его, говорит: зря ты не надел куртку. Хочет сказать: зря мы вообще туда идем.
Дом действительно рядом с метро, через дорогу от магазина, где она планировала купить не люстру, конечно, вечно мужчины все путают, кто сейчас вешает люстры, нет, не люстру, а абажур под старину, очень симпатичный. Слава указывает на дом, гадая, какой балкон может быть Женин, но она обращает внимание совсем на другое здание, чьи освещенные окна образуют пламенное сердце. Как жаль, что у нее нет с собой фотоаппарата.
– Да, – говорит Слава, – я бы тебя с удовольствием сфотографировал сейчас… Запечатлел на память хорошенький красный носик. Кстати! По-моему, ты до сих пор плохо представляешь, насколько сильно я тебя люблю…
Она делает шаг к нему навстречу. Или несколько шагов. В сущности, это не важно.
– Вот уж никогда бы не подумала, что ты целуешься в людных местах, – говорит она.