— Подойди!
Это касалось той женщины, с которой в начале бала общались Анастасия и её мать.
Та, бледная, подошла.
Тут я обратил внимание, что у Анны Лопухиной (а это была именно она) такое же платье и такая же роза в волосах, как у её Государыни.
Я знал эту историю, но не думал, что это случиться сегодня. В общем, Лопухина уже много лет ведёт войну с Елизаветой. Дразня её, как только возможно. Подкупала портных и узнавала, в каком наряде будет на балу Цесаревна и приходила первой и в таком же, унижая её раз за разом. А однажды устроила приём у себя, и выведав у очередного портного подробности ткани платья Цесаревны, перетянула всю мебель этой тканью и шторы повелела повесить из того же материала. И когда вошла Цесаревна в таком же платье… В общем, над ней потешался весь высший свет. Лизавета ничего ей сделать не могла. Тогда. Но, не забыла. Она вообще никому ничего не забывает.
Никогда.
Самое неприятное в этой истории то, что рядом с Лопухиной всё время была мать Анастасии. Поэтому ужас в её глазах я вполне понимаю. Сейчас Матушка развернётся. Мало не покажется никому.
Заигралась Лопухина. Да и мать Насти тоже. Тем более в такой день!
Твою ж мать!
О чём бабы думают? Непонятно. Неужели неясно, что времена изменились и за такие шалости Сибирь — просто санаторий?
Ведь у Ушакова дыба вовсе не для научных опытов!
— Пётр…
Я Настю почти держал на руках.
— Тихо, душа моя, тихо. Я рядом. Всё хорошо.
А хорошо ли? Не факт. Не зря Матушка настаивала именно на Насте Ягужинской и что она ей нужна. Сейчас вообще может случиться что угодно и я Настасье ничем не смогу помочь. Елизавета Петровна никому никогда ничего не забывает, умеет ждать и мстить. И дураки/дуры, кто этого ещё не понял. Сейчас она всем всё покажет сполна.
Взбешённая Императрица крикнула:
— На колени!
Лопухина буквально рухнула на колени:
— Матушка, прости, Матушка… Бес попутал… Я…
Но, Царица, разумеется, её не слушала.
— Менгден! Мария!
Фрейлина подбежала:
— Да, моя Госпожа.
— Ножницы!
Та, бледная, словно смерть, быстро достала искомое и передала Государыне.
Императрица спокойно и тщательно вырезала розу из волос ненавистной Лопухиной. Вместе с прядью волос.
— Бал продолжается! Танцуйте! И ты танцуй!
Лопухина просто обмякла и свалилась на бок. Вокруг продолжились танцы. Императрица стояла над поверженной. Фижма — жесткий каркас юбки из пластин китового уса не давали униженной женщине встать.
Никто не подал ей руки. Даже дочь.
Мне было видно, как у стены, опёршись на колонну усмехнулся Ушаков…
Радовался глазами и снова побелевший Лесток.
Настя с ужасом смотрела на происходящее.
— Пётр, увезите меня отсюда, умоляю…
Она шептала, но я её услышал.
Смотрю на Елизавету. Та ловит мой взгляд. Вопросительно киваю в сторону выхода. Лиза, подумав мгновение кивнула, указав взглядом на Анастасию. Да, маленьких попросим убрать от ваших экранов.
Не говоря ни слова, подхватываю её под руку и быстро вывожу из зала. Нас проводили взглядом лишь несколько человек, включая мать и отчима Насти. Они видели, что я увожу их дочь с собой, но препятствовали этому. С некоторых пор выбор был сделан, и я имел при людях на неё права. Сегодняшнее событие лишь ускорило процесс. Больше никаких политесов. Она идёт со мной. Точка.
Впрочем, я понимал и её мать, и её отчима. После сегодняшнего можно ждать чего угодно — вокруг Трона начинается буря. Если что, я Настю не спасу от гнева Императрицы, но шанс есть. Да и, собственно, а что скандального в моих действиях? Анастасия Павловна Ягужинская моя официальная фаворитка, наш союз Высочайше одобрила сама Императрица. Так что…
Мысли текли сквозь мою голову, но не задерживались там. Мне было не того. На ступеньках дворца Насте стало дурно.
Кричу какому-то лакею:
— Эй, карету мою к подъезду! Быстро!
Голос у меня доламывается, но ещё тенор-альтино, потому разносится звонко. Лакей оглянулся и увидев меня сразу исполнять убежал.
Лекаря кликать не стал. Зачем он мне? Сам такой. Обморок «лечить» не сложно.
Пока буквально дотащил девушку до выхода, карету уже подали.
— Настенька, осторожно… Вот так… Молодец…
Она слабо говорит:
— Не уходи… Не оставляй…
— Тихо-тихо. Я здесь. Мы едем ко мне во дворец. Там успокоишься и отдохнёшь. Выпьешь моих капель. Там у меня хорошо и спокойно. Верь мне.
Кивок.
— Верю. Не уходи.
— Настенька, мы едем КО МНЕ. Зачем мне уходить? Успокойся. Твои позже подъедут. Всё будет хорошо.
Она вновь кивнула.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ. ДВОРЕЦ ПРОСКОВЬИ ФЁДОРОВНЫ. 26 мая 1743 года.
— Это ваш «огненный газ», Михель? — профессор Крафт внимательно смотрел на своего адъюнкта.
— Кислород, Оксиген, господин Георг Вольфганг, — уточнил Ломоносов.
— Говорящее название, — протянул академик, разглядывая содержимое висевшей над прокаливаемой индийской селитрой колбы, — он что-то окисляет?
— Да, ваше высокородие, — с долей гордости проговорил экспериментатор, — этот газ является основой многих кислот, мы уже с Рихманом проверяли.
— Что ж, поздравляю молодой человек, — Крафт выпрямился и выглядел воодушевлённым, — конечно я ещё сам перепроверю, но открытие нового вещества в нашей Академии событие величайшее!
Ломоносов был похвалой доволен. Открытие нового газа открывало ему и дорогу к званию академика. Да и сам газ мог иметь большую для наук и ремесла пользу.
— Должен отметить, Мишель, что вы провидец и быстро получили заявленное в опыте, — продолжил хвалить адъюнкта Георг.
— Быстрому успеху беседы с Цесаревичем Петром Федоровичем способствовали, — пояснил Михайло, и, видя, удивлённый взгляд наставника, продолжил, — он вспомнил, что читал в Кильской библиотеке о том, что голландец Корнелиус Дреббель при нагревании селитры получил приятный при вдыхании газ, я же сам ещё пару этих селитр, кроме этой, до получения оксигена и перепробовал.
— Похвально, похвально, Михель, — академик говорил явно с гордостью, — везение в науке важно, а уж если у нас такой прозорливый и просвещённый Кронпринц, то большая будет польза Академии от этого.
— Извините, господа, — прервал научную беседу, появившийся в дверях тучный профессор фон Винсгейм, — Михайло Васильевич, не могли бы вы закончить демонстрацию эксперимента, Вас там из Тайной канцелярии спрашивают.
Крафт и Ломоносов переглянулись.
— Идите, Мишель, — отозвался Георг, — я послежу что б всё прибрали, а как вернётесь мы ваши записи посмотрим.
Ломоносов снял, маску, перчатки, фартук, и зло глянул на Вистгайма. Стоявший за тем в дверях сержант удержал порыв Михаило высказать «наглому пруссаку» всё за прерванный опыт.
Глаза, приведшего конвой, тоже светились. Русский выскочка наконец нарвался. Может он и гений, но и гениям за свои слова отвечать надо. Особенно когда их граф Ушаков к себе просит.
Михаил навис над толстяком.
— Не по-твоему ли навету это беспокойство?
— Нет Михель Басилич, я только их проводил, — отстранился Вистгейм, — дело у них Государево.
— Ведите, служивые, — зыркнув на приведшего солдат немца отрубил Ломоносов по-русски.
Шагнув за дверь, он мысленно продолжил:
«Господи! Ну почему сегодня?»
Глава 3Мир и тайные экзерциции
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. САД. 10 июня 1743 года.
Блеск стали и звон металла клинков.
Сколько длится поединок на самом деле? Ну, чтоб не для кино? В зависимости от мастерства фехтовальщиков. Можно и в пару секунд уложиться. Или в десять. В зависимости от выбранной тактики. Одна из итальянских школ, например, допускает намеренную уступку инициативы противнику в начале поединка с тем, чтобы подловить его на противоходе и нанести один единственный роковой укол. Сколько школ, столько и тактик.
В любом случае, если противника не удалось поразить сразу, то фехтующие расходятся и осторожно нарезают круги, внимательно глядя друг на друга, пытаясь выискать брешь и оплошность в позиции оппонента. Рапира, пусть и тренировочная, достаточно тяжела, отнюдь не зубочистка, а фехтование требует энергии. Поэтому все «красивости» кино, с прыганием по столам, и бесконечной чередой выпадов, и ударами клинков друг о дружку в режиме нон-стоп — это для кино, извините за тавтологию. Поединок — стратегия. Даже если он занимает всего пару секунд. А, уж, если в долгую, то и подавно.
Внимательность. Дыхание. Движение. Плавное или изящество сверкающего смертельного урагана.
Знаете, как отличить человека, который либо на самом деле глухонемой или хорошо знает язык жестов, от дилетанта-профана, который только делает вид, что понимает что-то? С умным видом машет руками? Так вот, открою вам один секрет, как носитель жестового языка — тот, кто знает на самом деле, тот НИКОГДА не смотрит на руки собеседника. НИКОГДА. По прыгающему за руками взгляду определяют — профи или просто погулять вышел. Смотрят не на руки. Только в лицо. Только в глаза. Иначе никак. Для остального есть периферийное зрение. Взгляд глухонемого отражает массу эмоций, но, он не прыгает во время разговора. Разве что в компании, когда говорят если не все сразу, то оживленно, тогда взгляд переводится с одного говорящего жестами на другого.
Точно так и в поединке на клинках. Кто смотрит на сверкание клинка, тот — труп. Минимум раненый неудачник (или счастливец, тут как посмотреть).
А ещё поединок — это ноги. И умение ждать.
Уметь ждать меня жизнь научила.
Фехтованию в прошлой своей жизни я не учился. Приходится навёрстывать навыки здесь. Тем более что мои наставники настаивают, что именно в моём возрасте кисти рук наиболее податливы к тренировкам моторики, так необходимой не только для боя или поединка, но и изяществу неожиданных смертельных ударов. Моё преимущество из прошлой жизни — я свободно говорю на языке жестов и мои руки были гибкими, как у пианиста до самой старости. Впрочем, я и на пианино хорошо играл. И на скрипке.