Также закономерно, что именно XXII съезд окончательно развел руководство КПСС и руководство Китайской компартии, которая первая во всеуслышание заявила, что в СССР произошла ревизия марксизма-ленинизма. Это размежевание было выгодно Западу, который таким образом получил возможность «разделять и властвовать». Власть западных элит над советской (мелкобуржуазной ее частью) с каждым годом становилась все сильнее, захватывая все большее число людей, начиная от представителей гос-, парт- и хозруководителей и заканчивая творческой интеллигенцией. Как заявил в 1968 году в отношении последней известный итальянский кинопродюсер Дино де Лаурентис (а этот вывод можно было распространить почти на всю советскую элиту, втянутую в мелкобуржуазную конвергенцию): «Они для нас готовы родную мать заложить…»
Таким образом, нестяжательская парадигма развития советской элиты в 60-е годы начала постепенно вытесняться парадигмой стяжательства. Этот процесс был запущен с началом экономических реформ Евсея Либермана (в 1962 году), которые, образно говоря, «соблазнили» советскую экономику — во главу угла в ее развитии было поставлено извлечение прибыли. До этого почти всю прибыль следовало передавать Госбанку, тем самым прибыль и рентабельность использовались прежде всего как мера производительности предприятия (даже новые инвестиции не финансировались из дохода, извлеченного предприятием, а распределялись Госбанком в соответствии с планами). До реформ Либермана каждое советское предприятие стремилось работать прибыльно, а те предприятия, которые с этим не справлялись, дотировались из госбюджета. Таким образом, принцип рентабельности не был ведущей силой экономики, и прибыль каждого отдельного предприятия подчинялась высшей форме прочной и постоянной рентабельности. С началом реформ Либермана начался процесс фетишизации прибыли: директорам предприятий позволили оставлять значительную ее часть в своих руках, что явилось причиной начала процесса неумеренного обогащения бюрократии, а также развращения ими и рабочих. Как верно писал все тот же В. Диккут:
«Новая буржуазия овладевает государственным и хозяйственным аппаратом не потому, что хочет удовлетворить потребности населения. Нет, она захватывает власть единственно для обогащения, использования государственной экономической машины в собственных интересах, для извлечения прибыли… Новая буржуазия в Советском Союзе сделала капиталистический принцип прибыли полярной звездой хозяйственной деятельности, и в теории и на практике, она превратилачзрибыль из простого показателя бухгалтерского учета одновременно в прямой источник обогащения правящего класса и в средство развращения рабочего класса…»
К моменту начала либермановских реформ (1962) песенный репертуар Владимира Высоцкого был уже достаточно внушителен, но львиную долю в нем составляли «блатные» или «приблатнен-ные» песни. Среди таковых значились: «Красное, зеленое, желтое, лиловое» (1961), «Татуировка» (1961), «У тебя глаза как нож» (1961), «Рыжая шалава» (1961), «В тот вечер я не пил, не ел» (1962), «На Большом Каретном», «За меня невеста отрыдает честно» (1962), «Серебряные струны» (1962), «Катерина» (1963), «Кучера из МУРа укатали Сивку» (1963), «Это был воскресный день» (1963), «Эй, шофер, вези — Бутырский хутор» (1963), «Я женщин не бил до семнадцати лет» (1963), «Мы вместе грабили одну и ту же хату» (1963) и др.
Уже в наши дни некоторые высоцковеды, разбирая «по косточкам» эти песни, уверенно заявляют, что в их основе лежит сильная нелюбовь Высоцкого к советской власти. Вот как, к примеру, это выглядит в устах исследователя Якова Кормана:
«В этой песне («Серебряные струны». — Ф. Р.) конфликт между лирическим героем и советской властью уже обострен до предела. Хотя власть в тексте прямо не названа, однако ясно, что именно она лишила лирического героя свободы и хочет с ним расправиться:
Я зароюсь в землю, сгину в одночасье.
Кто бы заступился за мой возраст юный!
Влезли ко мне в душу, рвут ее на части —
Только б не порвали серебряные струны!..
…Лирический герой знает, что никогда не увидит свободу, так как живет в несвободном советском обществе, в «тюремных стенах»…
В песне «За меня невеста отрыдает честно» (1963) ситуация во многом похожа на ту, что и в «Серебряных струнах», — лирический герой вновь лишен свободы:
Мне нельзя на волю — не имею права,
Можно лишь — от двери до стены,
Мне нельзя налево, мне нельзя направо,
Можно только неба кусок, можно только сны…
Как и в «Серебряных струнах», здесь появляется мотив несвободы и запретов, установленных советской властью, которая, как и в предыдущей песне, порвала струны у гитары лирического героя, то есть лишила его возможности петь (а эта возможность для него дороже самой жизни: «Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду,/ Только не порвите серебряные струны!»…»
Думаю, исследователь отнюдь не преувеличивает — так и было на самом деле. Хотя наверняка найдутся и скептики: ведь сам Высоцкий никаких устных или печатных комментариев на этот счет не оставил. И, следуя кормановским умозаключениям, по сути можно в любых песнях (и не только принадлежащих Высоцкому) отыскать какой-то потаенный смысл. И все же, беря во внимание многочисленные воспоминания очевидцев тех событий, в которых они также упоминали эту «высоцкую нелюбовь» к действующей власти, остановимся на этой точке зрения. И, взяв за основу выводы Кормана, задумаемся вот о чем: какие события так взвинтили Высоцкого против советской власти, если еще совсем недавно — в конце 50-х — он пел достаточно аполитичные песни, а спустя три-четыре года уже взялся обвинять власть в том, что она буквально засадила его в тюрьму («можно только неба кусок, можно только сны»). Ведь образ жизни, который вел тогда Высоцкий, явно указывал на то, что его несвобода заключена лишь в том, что он не имеет возможности исполнять свои блатные песни со сцены Кремлевского Дворца съездов, а также по радио и ТВ. В остальном же руки у него были отнюдь не связаны: он исполняет свои произведения на «квартирниках» (концерты на квартирах), после чего те весьма оперативно распространяются по стране на магнитофонных лентах. И в тюрьму Высоцкого за это никто не тащит. Даже когда эти песни на концерте в МГУ воочию услышал один из высокопоставленных кремлевских руководителей — Петр Поспелов, все ограничилось лишь вспышкой начальственного гнева и не более. Даже в околоток барда тогда не отправили.
Между тем советская власть много чего хорошего дала Высоцкому, но он об этом в своих песнях предпочитает не упоминать. Например, он совершенно бесплатно получил высшее образование, причем имел возможность поступить в два разных вуза: один обычный (строительный), другой престижный (театральный). С голоду он тоже не умирает: имеет возможность периодически сниматься в кино, меняет театры, ездит по стране с «халтурами». Да, зарабатывает при этом не шибко много, но только ли власть в этом виновата? Более того, она даже готова лечить его от пагубной болезни, укладывая (опять же бесплатно) в свои наркологические клиники. Но все эти преимущества социализма Высоцким (впрочем, как и другими либералами) в упор не замечаются, поскольку такая объективность может разом обрушить его уже начавшую складываться карьеру творческого оппозиционера.
Представим себе, если бы Высоцкий стал сочинять песни на те же блатные темы, но с другим смыслом: как преступники рвут со своим неблаговидным прошлым, устраиваются на работу и живут вполне добропорядочной и счастливой жизнью (а таких случаев в тогдашней советской действительности были тысячи). Единомышленниками певца такая поэзия тут же была бы объявлена прихлебательской, и его звезда в либеральной среде моментально бы закатилась. Высоцкий это прекрасно понимал, поэтому и порвал с «прихлебательской» поэзией еще в начале своей карьеры (после уже упоминавшейся песни «Сорок девять дней»), И взялся сочинять произведения о тотальной несвободе (как своей, так и всего общества). Причем свои ощущения он намеренно гипертрофировал, дабы сильнее драматизировать ситуацию, поскольку именно такой подход позволял ему максимально эффективно использовать свой талант. Этого требовал конфликтный характер Высоцкого, в противном случае он работал бы вхолостую. Кроме этого, подобный драматизм импонировал публике — что называется, «заводил» ее с пол-оборота.
Отметим, что диссидентство Высоцкого совпало с радикализацией советского еврейства, что чуть позже найдет свое отражение в поэзии барда. В уже упоминавшейся нами песне «Много во мне маминого…» находим следующие строчки:
Наше племя ропщет, смея
Вспух ругать порядки;
В первобытном обществе я
Вижу недостатки…
Под «племенем» Высоцкий, судя по всему, имел в виду своих соплеменников евреев, среди которых процент диссидентов (как явных, так и скрытых) всегда был высок, а с 60-х годов он стал расти просто невероятными темпами. И вновь повторимся: всю мощь своего поэтического таланта Высоцкий в основном станет употреблять на выявление именно недостатков советского строя, практически игнорируя его достоинства. Хотя последние у СССР были, причем не менее (а то и более) впечатляющие, чем его недостатки.
Да, в СССР было множество всевозможных запретов и табу, которые сегодня кажутся по меньшей мере странными. Однако не стоит забывать, что это был по сути социалистический эксперимент, который проводился фактически с чистого листа. Заметим, что нынешний российский капитализм строится по-иному — основываясь на многолетнем западном опыте, однако все ли гладко проходит у наших господ-капиталистов? Сколько всего они напортачили за эти почти два десятка лет своего капиталистического заемного строительства: тут и грабительская приватизация, и расстрел парламента, и две чеченские войны, и дефолт, и монетизация льгот и т. д. и т. п. А тут еще и мировой финансовый кризис грозит России не меньшими катаклизмами. Короче, как пел сам Высоцкий: «Куда там Достоевскому с записками известными…» (автором имелись в виду «Записки из мертвого дома»).