— А школу не затопило? — спросил Миклош.
— Школа находится на холме Вертеш. Туда вода не дошла.
Миклош с ужасом подумал: а вдруг и ему довелось бы пережить гибель родителей! Как хорошо, что их речка Терцель не разливается так даже в паводки.
— А где же брат-то твой теперь? — поинтересовался Миклош.
— В Пеште. У тети Жофи.
— Это кто?
— Мамина сестра. Ее назначили опекуншей Ферко. А меня опекает мой дядя Жигмонд Балла.
— Ну, его-то я знаю. И его жену тоже. После Зоннтага они самые богатые люди в Бодайке.
Имре пожал плечами:
— Возможно. Дом у них и в самом деле добротный.
— Ага, — оживился Миклош, — это на улице Лайоша Кошута. — Он присел на корточки и тупым концом карандаша стал чертить на хорошо утрамбованном песке. — Вот площадь Героев, тут наша школа. А здесь уже и улица Лайоша Кошута начинается. От школы до нее рукой подать. — Он почесал в затылке и поднял взгляд на Имре: — А я знаешь где живу? Вот, смотри! — Миклош поставил точку на приличном расстоянии от нарисованной школы. — Это склон горы Рокаш. Если идти отсюда, переходишь через площадь Героев, потом сворачиваешь на улицу Пелтенберга. Знаешь, широкая такая, красивая улица, вся в акациях. По ней топаешь километра два до железнодорожного переезда. За ним уже и деревьев поменьше и дома победнее. Еще с полкилометра будет до моста через Терцель, а сразу за мостом и начинается склон горы Рокаш. Там мы и живем, на улице Хомокош. Как увидишь большую кузницу, так там рядом и наш дом. — Миклош поднялся. — Далековато, правда?
— Да что ты! — улыбнулся Имре. — Дома я, бывало, по десять километров в день отмахивал до школы и обратно.
— Да… — протянул Миклош. — Прогулочки — будь здоров! Ну, для тебя это, наверно, дело привычное.
— Конечно.
— А хочешь, я тебе покажу наши окрестности? Все, что у нас тут есть: замок, старинный парк… Знаешь, какие в том парке деревья? Я таких нигде больше не видал. Еще руины крепости. Там когда-то настоящая крепость была. А дальше — озеро Фюзеши, в которое впадает наша речка Терцель, а на ее берегу — прядильно-ниточная фабрика.
После уроков они вышли из школы вместе. Вокруг с гиканьем и свистом носились мальчишки, неторопливо, с достоинством расходились по домам девочки.
— Я давно хочу тебя спросить, Имре, — сказал Миклош.
— О чем?
— Твои знают, что ты сидишь за одной партой со мной?
— Они меня не спрашивали, а я не говорил. А что?
— Если узнают, сразу побегут к учителю Богару, чтоб он тебя пересадил.
Имре остановился, взглянул на Миклоша.
— Это почему?
— Потому что мой отец в тюрьме.
— А что он сделал?
— Да ничего. Просто он — коммунист. А коммунистов всегда стараются упрятать за решетку. Не веришь — спроси у господина учителя.
— Я верю, — сказал Имре.
Легкий порыв ветра взъерошил и спутал его темные волосы. Мальчик глядел на купающуюся в лучах солнца железную изгородь церковного парка, на величественные голубые ели, скрывающие вход в церковь, сооруженную в стиле барокко, с двумя куполами. Ребята перешли через дорогу и углубились в парк. Под ногами заскрипел гравий. По обеим сторонам дорожки росли деревья, декоративные кустарники. Повсюду на скамейках сидели старушки. Отсюда как на ладони просматривались дома, окружающие площадь: желтая поселковая евангелическая церковь и корчма Йожефа Шиллера на углу улицы Пелтенберга. Мальчики бродили, разглядывая цветущие кустарники и черных дроздов, прыгающих по только что подстриженному газону. Сидевшая на одной из скамеек пожилая женщина в платке кормила хлебными крошками голубей, по лицу ее блуждала мягкая сочувственная улыбка. Внимание мальчиков привлек бронзовый памятник героям первой мировой войны. Упавший на колено смертельно раненный солдат одной рукой опирался на винтовку с примкнутым штыком, а другой — ухватился за край плащ-палатки бегущего в атаку товарища, будто пытаясь подняться. Лицо исказила гримаса боли. Миклош задумчиво уставился на него, силясь понять, о чем может думать человек перед смертью.
— Тебе не обидно, что тебя дразнят Красным Мики? — спросил вдруг Имре.
Миклош пожал плечами:
— Пусть дразнят… Вырасту, тоже коммунистом буду.
— А хочешь, чтоб и я стал коммунистом? Чтобы мы подружились?
— Хочу, — тихо, но твердо произнес Миклош.
2
Жига Балла и его жена уже отобедали, но все еще сидели за столом, поджидая Имре. Войдя в комнату, мальчик почтительно поздоровался, но ему никто не ответил. Красивая худощавая женщина бросила взгляд на стенные часы.
— Где ты шлялся?
— Я не шлялся, — буркнул Имре, ставя ранец на тумбочку в углу.
— Во сколько закончились уроки?
— В час.
— А сейчас сколько времени? — вступил в разговор Жигмонд Балла, наливая себе в бокал вина. — Взгляни-ка на часы.
Имре покосился на стену.
— Ну, два.
— Школа в десяти минутах ходьбы от дома, — заметила белокурая голубоглазая женщина. — А ты еще смеешь утверждать, что не шлялся. Ты еще и врешь?
Она произнесла это пронзительным тоном, едва не срываясь на крик.
Имре покраснел.
— Я не вру, — решительно заявил он.
— Ежели не шлялся, то где же, черт побери, ты был? — вопрос дяди прозвучал мягче и дружелюбнее.
— С другом разговаривал.
— С другом? Смотрите-ка, у него уже дружок объявился. Всего несколько дней как в школу пошел, однако успел приятелем обзавестись. — Ирма визгливо рассмеялась. — Ну и кто же стал твоим дружком у нас в Бодайке?
Имре молча уставился на стену комнаты, увешанную картинками на библейские сюжеты. С каждой из них глядел кроткий лик Иисуса Христа.
— Тетя Ирма, кажется, задала тебе вопрос, — повысил голос Жига Балла.
— Моего друга зовут Миклош Зала, — отчеканил мальчик, заложив руки за спину.
Ирма вскочила, будто ее ужалила оса. Побагровев, она что-то буркнула по-немецки, а потом, снова перейдя на венгерский, заорала:
— Этого еще не хватало! Нашел с кем связаться! С сынком тюремного отребья!.. Жига, ты слышишь?
— Слышу, слышу… Только не пойму, какого черта ты так раскудахталась? — Балла в сердцах залпом опорожнил бокал. — Откуда, к дьяволу, бедному мальцу знать, кто такой Зала? Ты ему объясняла? — И, не услышав ответа жены, заключил: — Вот так-то!
Наступила секундная пауза. Внезапно тишину нарушил Имре:
— А я все знаю.
Жига Балла поднялся и подошел к мальчику. Это был могучий мужчина тридцати одного года от роду, в самом расцвете сил. Указательным пальцем он подкрутил черные усы, обжег мальчика взглядом.
— Ну, так что же ты знаешь? Мы слушаем.
Имре, не дрогнув, ответил.
— Отец Миклоша в тюрьме сидит. В Сегеде.
Балла подступил к мальчику вплотную.
— А может, ты знаешь, и за что его посадили?
— Знаю! — дерзко выпалил Имре. — Потому что он коммунист.
Женщина изумленно посмотрела на мужа, затем перевела взгляд на мальчика.
— И после этого ты продолжаешь утверждать, что Миклош Зала — твой друг? — вымолвила она наконец.
— Да, он — мой друг, — упрямо ответил Имре. Он непроизвольно взглянул на обеденный стол и только сейчас почувствовал, как сильно проголодался. — Можно поесть чего-нибудь?
— Нет, — отрезала женщина. — Пусть тебя кормят там, где ты шлялся. В следующий раз не будешь опаздывать к обеду.
Имре ушам своим не поверил. Он попросту не понимал, что произошло. Ни разу в жизни еще не бывало случая, чтобы дома его не накормили обедом. Конечно, жили они с родителями бедно, но все же никогда не голодали.
— Так мне не будет обеда? — удивленно переспросил он.
— Сегодня — нет. Считай, что ты наказан. Хорошенько запомни: в этом доме раз и навсегда установлен порядок, который никому не дозволено нарушать.
— Но я хочу есть.
— Верю. Значит, надо приходить вовремя, — в голосе женщины появился металл. — И заруби себе на носу: пока ты живешь у нас, не смей водиться с Миклошем Залой!
— Буду водиться! — вспылил мальчик. Голос его дрожал от волнения и горечи. — Я сам знаю, с кем мне дружить.
— Ну, хватит! — рявкнул Жига Балла, словно кнутом щелкнул. — Попридержи язык. Покуда ты ешь наш хлеб, делай, что тебе говорят! И чтоб я от тебя больше слова не слышал! Переодевайся — и марш за уроки! А потом тетя Ирма найдет тебе дело. В нашем доме не должно быть трутней.
Глаза мальчика застилали слезы, но он сдержал подступившие к горлу рыдания и, повернувшись, отправился восвояси. Его комнатушка находилась под лестницей. Собственно, это был чулан, который супруги освободили, когда решили взять Имре к себе. Обстановкой это помещение напоминало монастырскую келью: железная солдатская койка, платяной шкаф, стол, два стула, рукомойник с тазом, с потолка на голом шнуре свисала двадцатипятисвечовая лампочка.
Имре уселся на плотно набитый соломой мешок, заменявший ему матрац, и отрешенно уставился в темный угол. И что это за судьба такая: ну почему именно его родителей унес тот страшный водоворот? Даже не верится, что совсем недавно, прошлым летом, они были так счастливы, так дружно жили все вместе на своем маленьком хуторе!.. И почему он оказался именно здесь, в Бодайке? Почему не в Будапеште у тети Жофи? Ведь столько раз он слышал от матери: «Ох уж, этот Жига; ох, этот Жига, он, видать, совсем рассудка лишился, когда выбирал в жены эту заносчивую швабку[2]». В подобных случаях отец обычно хихикал: «Прекрати, Панни! У шурина моего как раз ума палата, коль он женился на этой немецкой фее с ледяными глазами. Пойми, звездочка моя, сто хольдов[3] — это сто хольдов. Жига теперь стал первым хозяином в Бодайке».
«Да он у нее просто-напросто первый лакей, — начинала горячиться мать, — этой швабской сучке понадобился образованный венгерский лакей-управляющий, вот она его и окрутила. Боком выйдет брату эта женитьба, чует мое сердце. Еще все локти себе искусает, ан поздно! Она же бесплодная, у нее детишек никогда не будет. А тогда к чему богатство? Что с него проку?»