твенно, это учительница и пыталась донести на уроках географии. Но на даче я ей не верил и все равно опасался.
И когда их ржавые ворота, сделанные из отходов производства машиностроительного завода (так называемой «вырубки»), со скрипом отворились, а на заросшую площадку для автомобиля въехал оранжевый ушастый «запорожец», в котором помещалась Елена Павловна со своими домочадцами, я невольно поежился. Как они там все располагались – непонятно.
Географичка была сурового нрава и если уж приходила на родительские собрания – то пиши пропало. Она рассказывала нашим мамам и папам, какое мы невоспитанное, умственно неполноценное поколение. А в моем случае опасность усугублялась тем, что встреча с родителями могла произойти в любой день благодаря дачному соседству. К счастью, моя мама на ее умозаключения реагировала спокойно по одной лишь причине. Дети географички – Дашка и ее младший брат Славик – учились не блестяще, а еще, как саранча, пожирали нашу клубнику, обносили черешню, рвали ромашки, растущие на нашей земле. Полагаю, что нашествие происходило в рамках реализации идеи объединения участков. Кроме того, у меня был иммунитет, когда Елена Павловна ругалась на уроках и выговаривала, какие мы негодяи. В такие моменты я представлял ее пухлое тело в розовом купальнике, и мне становилось легче, а иногда даже смешно. Но стоило как-то не так улыбнуться – можно было и от сидевшей рядом Дашки получить. Ишь, вздумал над будущей тещей смеяться!
При всех своих внешних данных и особенностях поведения Елена Павловна пыталась держать марку и выглядеть интеллигентно. На даче она почти ничего не сажала, а основная часть территории утопала в бурьяне. Его географичка поэтично называла травкой. Около дощатого домика выставлялись лежаки, раскладные кресла с провисшей холстиной, куда аккурат впритык входило чье-то плотное тело из географичкиной семьи. Там Елена Павловна читала детективы и романы о любви, а не листала атлас мира, что совсем не соответствовало моим представлениям об интеллектуальном досуге учительницы.
– Дача – для того, чтобы отдыхать, моя дорогая! – Она произносила букву «Р» на французский манер, обращаясь к моей маме. – А если сажать помидоры или огурцы, то это не дача, а ишача! – И Елена Павловна заливалась громким смехом. – Дорогая, тебе не нужна рассада осота полевого или одуванчиков? У нас их хоть отбавляй! Могу поделиться, – игриво юморила географичка.
Но мои родители такой шутке были не очень рады: обсеменение нашего участка сорняками происходило в первую очередь за счет их богатого урожая на даче Елены Павловны.
Я в режиме рутинной работы старался избежать территориального сближения с Дашкой и думал о своей любви. Меня волновало следующее: если мне кто-то ответит взаимностью – Наташа или Света, или, может быть, даже обе, – то придется, наверное, целоваться. А я и не умею. Ну не целовался я еще ни с кем! Все поцелуйчики в щечку с родными – совсем не в счет.
В школе я услыхал от Люськи, что самый действенный тренажер для поцелуев – помидоры. На нашей даче с ними проблем не наблюдалось. Добрая часть огорода засаживалась ароматными кустами с тонкими волосками на ботве и розовыми плодами. Ранее в наличии какой-то особой любви к томатам я замечен не был, а тут, проходя мимо грядки, захотелось присмотреться к самым привлекательным из них. Рядом с прополотой дорожкой висела целая гроздь спелых помидорищ величиной с ладошку. Но стоило мне протянуть руку к ним, как из-за кустов выплыло тюленье туловище Дашки. Мы с ней за одной партой с первого класса сидели. И Дашка занимала по меньшей мере две трети. К тому же ей ничего сказать нельзя! Чуть что – нападает. Люська это как-то назвала «брачными играми», на что я ей кулак показал, чтоб неповадно было в следующий раз так говорить. Весовые категории у нас с Дашкой разные. Я высокий и стройный, хотя отец меня обзывает дистрофиком, особенно когда я не ем всякую ерунду типа вареных овощей. А Дашка маленькая, шаровидная и хваткая. Как вцепится в мои волосы! Все, проще сдаться. Вообще, она во всем пыталась руководить мной: контролировала питание или если я ногти забыл постричь, вымазался где-то. Подкармливала меня бутербродами с вареной колбасой. Она у них дома была, судя по всему, в неограниченных количествах: папа работал на мясокомбинате и в широких уголках своего тела мог спрятать и пронести через заводские ворота все что угодно – и кило сосисок, и полкило варёнки. Или приматывал пластину сала себе на туловище веревкой. Кто там разберет, чье сало – Дашкиного папаши или свиное? Но сало я не ем. А уж если представить, что его Дашкин папа на своем животе нес через ворота, то тем более не стану.
– Ну как дела, Дима? Готов к учебному году? С завтрашнего дня будем видеться чаще, чем летом.
Я совсем не обрадовался этому обстоятельству.
– Готов, – коротко ответил, – но лето мне нравится гораздо больше.
Дашка изобразила на лице нечто загадочное и уплыла к магнитофону «Вега» у домика. Для повышения градуса лиричности она четыре раза подряд поставила песню группы «Парк Горького» «Try to find me»[15]. Каждый раз по окончании композиции Дашка вытаскивала кассету из магнитофонной пасти, надевала ее на карандаш и судорожно перекручивала пленку в самое начало, бросая на меня недвусмысленные взгляды. Любовь к «Парку Горького» у них была семейная. Географичка в приподнятом настроении всегда к месту и не к месту вспоминала своего ученика Сашку Минькова[16], игравшего в этой группе на бас-гитаре. Его черно-белая фотография лежала под стеклом на учительском столе Елены Павловны. И она с удовольствием показывала ее всем интересующимся. А тот самый Сашка, обнимавший на фото гитару в виде балалайки, лохматый и здоровенный, уж никак на отличника не походил. Но это в расчет географичка не брала.
Елена Павловна в первый осенний день наслаждалась последним выходным перед началом школьного года. Она, как шмель, тяжело перелетала от одного кресла к другому, пока не оказалась в состоянии сближения с моей мамой, ишачившей на нашей фазенде, как рабыня Изаура[17]. Впрочем, мы с отцом тоже ишачили неподалеку.
– Я хотела вам сказать… зря вы разрешили Дмитрию… – полушепотом произнесла географичка.
Мама удивленно взглянула на Елену Павловну в красном купальном костюме.
– Пионерия требует сосредоточенности, внутренний стержень нужен. А Дима… ну как вам это сформулировать и не сильно обидеть… витает в облаках! Он совсем не взрослый. Еще ребенок. Да и время сейчас не для романтиков. Видели, что со страной происходит? Пока не поздно, я бы рекомендовала отказаться от этой почетной и ответственной должности. Председатель совета пионерской дружины школы должен быть человеком с горящим сердцем, пылающий инициативой…
Я тем временем опять присматривался к помидору, которому выпала роль оказаться объектом моей учебной любовной страсти. До меня долетели лишь слова мамы:
– Дима сам разберется, в чем ему участвовать, а в чем нет. Мешать ему не собираюсь. – И после паузы добавила: – Да и вам не советую.
Я услышал характерное хмыканье географички и увидел ее удаляющийся зад. Мне подумалось о том, что если уж и рисовать на Елене Павловне глобус, то на ее купальнике ниже спины сзади хорошо разместился бы Китай как одна из самых крупных стран мира.
Линейка и любовь
2 сентября 1991 года
Начало учебного года – всегда праздник, особенно для учителей. Им цветы дарят, а они и рады. И потом, я знаю, что учителя летом страдают от одиночества, а тут сентябрь, школьники вернулись – какая красота! Уже веселее. Можно с кем-то поговорить, кого-то поругать, если сильно хочется. Ну или учить что-то заставить. Потому что есть инструмент принуждения – оценки. Своим же детям двойку не поставишь. А чужим – пожалуйс та!
В тот год школьная линейка состоялась не по плану – второго сентября. Вообще, построения в нашей школе бывали двух типов: торжественные и обычные. На праздничных директриса Генриетта Эдуардовна находилась в приподнятом демонстративно-доброжелательном настроении. В других случаях она была сама серьезность. А в крайних – кричала на школьников как резаная хавронья и закатывала глаза в полуобмороке.
В тот раз пришло много гостей, и директриса растягивала накрашенные красной помадой губы в сахарной улыбке. Но нас провести нельзя. Мы знали, холод ее глаз мог проморозить до самых пят. Генриетта Эдуардовна всегда находилась в центре обсуждения. Но не только из-за особенностей характера. Колорита ей добавляла знатная фамилия – Свинолупова. Что уж говорить – повезло. Носители фамилии, судя по всему, являлись начальниками у свиней, и те за непослушание получали по ушам. Я часто задумывался: а кто же в нашем случае были теми свиньями, которых воспитывала Генриетта Эдуардовна? Мы? Или учителя? Видя ее решительный настрой – обе группы. Энергии Генриетты Эдуардовны на всех хватало. Куда ни пойди – везде ее встретишь. Какая-нибудь драка или шум – директриса тут как тут. А у нее не заржавеет кому-нибудь начистить. Наверное, эта суровость от груза ответств енности.
Новый историк ее боялся даже больше, чем школьники. Как-то на учительском собрании директриса ляпнула: «Мы из Василия Ивановича еще будем человека лепить», и эти слова Генриетты Эдуардовны нашего прищуренного классного руководителя поразили в самое сердце. Он и не знал, что к имеющимся годам представляет собой бесформенный кусок пластилина или глины, а может, и чего другого, из которого Свинолупова планирует начать создавать свое настоящее творение, достойное гордо носить имя учителя. Когда директриса шла по коридору, Василий Иванович все время бросался к стене, чтобы пропустить ее и ненароком не столкнуться. Это с ним случалось.
Но, несмотря на желание всех построить, Генриетта Эдуардовна была справедливой. В коллективе ее побаивались, но уважали. И поэтому ей придумали совершенно необидное прозвище, даже аббревиатуру – ГЭС. Причем так ее называли даже некоторые учителя. В коридорах раздавалось: «ГЭС идет!» А что? Ведь ГЭС – это мощь, это сила, это гордость! А те, кто хотел ее задеть, называл по фамилии, потому что лупить свиней не так почетно. Директриса в нечастые минуты расслабления могла и сама себя назвать ГЭС – видать, фамилии своей стеснялась. Правда, у нас в школе были и покруче. В десятом классе училась Танька Гнида. В восьмом – Тупицын, хотя он и по жизни тормознутый. А Андрюха Сисюкин тоже намаялся с фамилией. Апофеозом была коронная фраза математички Татьяны Никаноровны: «Что ты сюсюкаешь там, Сисюкин? Отвечай!» Но самая крутая фамилия у Жеки из параллельного класса – Возлюбленный. И вот все они сейчас стояли здесь, на линейке.