Дуэль и смерть Пушкина — страница extra из 47

Комментарии

1

Щёголев имеет в виду «Записки А. О. Смирновой: Из записных книжек 1826—1845 гг.», публиковавшиеся в 1893 г. в «Северном вестнике», а затем вышедшие отдельным изданием (Спб., 1895—1897. Ч. 1—2). Эти записки представляют собой фальсификацию, составленную дочерью А. О. Смирновой, Ольгой Николаевной Смирновой. Впервые подлинные записки Смирновой были напечатаны в 1929 г. (см.: Смирнова А. О. Записки, дневник, воспоминания, письма/Сост. и примеч. Л. В. Крестовой. Под ред. М. А. Цявловского. М, 1929). См. также: Смирнова А. О. Автобиография: Неизданные материалы/ Подготовила к печати Л. В. Крестова. М., 1931; Житомирская С. В. К истории мемуарного наследия А. О. Смирновой-Россет // П. Исслед. 1980. Т. 9. С. 329—344. [Возврат к комментариям^{379}{399}]

2

Судьба писем Н. Н. Пушкиной к мужу давно занимает исследователей. Известно, что письма эти были на квартире поэта во время жандармского досмотра и с позволения Николая I были возвращены Жуковским владелице. С этого момента их судьба полна загадок. Никто из исследователей их не видел, не видел их даже П. В. Анненков, читавший всю переписку поэта, хранившуюся в его семье. В последние годы появилось несколько статей, посвящённых возможной судьбе этих писем. В 1966 г. С. Г. Энгель напечатала статью «Где письма Натальи Николаевны Пушкиной?» (Новый мир. 1966. № 11. С. 272—279), в которой, основываясь на просмотренных ею архивных документах Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, утверждала, что письма Н. Н. Пушкиной к мужу хранились в Румянцевском музее, фигурировали в издательских планах, а затем загадочно исчезли. «Загадочность» их исчезновения С. Г. Энгель связывает с уничтожением и фальсификацией части документов Румянцевского музея, которые якобы удалось ей обнаружить.

Проверку доводов С. Г. Энгель, тщательный анализ архивных документов и кропотливую работу по выявлению и сопоставлению всех упоминаний в печати о переписке Пушкина с женой провела С. В. Житомирская. Результаты её исследования были опубликованы в 1971 г. (Житомирская С. В. К истории писем Н. Н. Пушкиной // Прометей. 1971. Кн. 8. С. 148—165). Изучение входящих книг Румянцевского музея, нумерация страниц и протоколов показали, что никакой «фальсификации» не было. Сын поэта А. А. Пушкин передал в музей только письма самого поэта к жене, а все сообщения о письмах Натальи Николаевны исходят из одного источника — интервью с А. А. Пушкиным, в котором он сообщил репортёрам, что в 1882 г. передал «переписку Пушкина с женой» в Румянцевский музей. Слово «переписка» привело виднейших пушкинистов — Лернера, Щёголева, Брюсова — к убеждению, что письма Н. Н. Пушкиной, так же как и письма самого поэта, находятся в музее. С. В. Житомирская связывает это убеждение со словесным недоразумением. К моменту появления интервью слово «переписка» (в особенности для специалиста) имело тот же смысл, что и для нас, — обмен письмами между двумя корреспондентами, но «для поколения, к которому принадлежал А. А. Пушкин, это слово равно обозначало и обмен письмами, и письма разных лиц к одному адресату». Убедительное объяснение даёт Житомирская и всем другим упоминаниям о «Письмах Н. Н. Пушкиной» в архивных документах. Придя к выводу, что письма жены поэта «Румянцевскому музею никогда не принадлежали», она заключает свою статью обнадёживающими словами: «…поиски эти остаются делом будущего». Однако, скорее всего, эти поиски безнадёжны. Письма могли сгореть в 1919 г., когда сгорел дом А. А. Пушкина, но, может быть, к этому времени они уже и не существовали.

Незадолго до появления статьи Житомирской М. А. Дементьев опубликовал письмо Российской книжной палаты от 30 октября 1920 г., где в перечне изданий, намеченных «к техническому исполнению… в первую очередь», упоминаются (так же, как и в ряде документов, приводимых в статье Житомирской) «Письма Н. Н. Пушкиной — 3 печ. листа». М. А. Дементьев считает это письмо «чрезвычайно важным документом», даже «на сегодня единственным документом, который подтверждает, что письма Н. Н. Пушкиной действительно хранились в Румянцевском музее и действительно готовились к печати» (Дементьев М. А. Ещё о письмах Пушкину его жены//Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1970. Т. 29. Вып. 5. С. 447—448). Раскрывая инициалы в аналогичных документах, Житомирская читает: «Письма Наталье Николаевне Пушкиной» (т. е. письма поэта к жене, которые действительно хранились в Румянцевском музее). Правильность такого прочтения подтверждает совокупность приводимых ею доводов.

В 1902 г. П. И. Бартенев писал В. И. Саитову, издававшему «Переписку» Пушкина: «Писем Натальи Николаевны к мужу не сохранилось, как говорил мне недавно старший сын их» (отрывок из этого письма впервые публикуется в статье С. В. Житомирской). Правда, через 10 лет после этого, незадолго до смерти, он выразил недоверие к словам А. А. Пушкина, написав о возможной публикации этих писем «в далёком будущем». Но, скорее всего, это только надежда учёного. Чтя память мужа и понимая научное значение его писем, Н. Н. Пушкина-Ланская сохранила все его письма, свои же письма к нему она вполне могла уничтожить, ограждая себя от любопытства будущих поколений.

[Возврат к комментарию^{44}]

3

Письма членов семьи Карамзиных — вдовы историографа Екатерины Андреевны и его детей — Софьи Николаевны, Екатерины Николаевны (Мещерской), Александра, Владимира и Елизаветы к их сыну и брату Андрею Николаевичу, писанные во время его заграничного путешествия в 1836—1837 годах, обнаружены были в Нижнем Тагиле накануне Великой Отечественной войны. Полностью письма (французские оригиналы и русские переводы) опубликованы: Карамзины. В настоящем издании отрывки из писем приводятся в русских переводах.

4

Рассказ о случайной встрече Дантеса с Николаем I принадлежит секунданту и другу Пушкина К. К. Данзасу. Приводим отрывок из его воспоминаний, записанных А. Аммосовым: «Счастливый случай покровительствовал Дантесу в представлении его покойному императору Николаю Павловичу. Как известно Данзасу, это произошло следующим образом.

В то время в Петербурге был известный баталический живописец Ладюрнер (Ladurnère), соотечественник Дантеса. Покойный государь посещал иногда его мастерскую, находившуюся в Эрмитаже, и в одно из своих посещений, увидя на полотне художника несколько эскизов, изображавших фигуру Людовика-Филиппа, спросил Ладюрнера:

— Est-ce que c’est vous, par hasard, qui vous amusez à faire ces choses là? (Это не вы, случайно, развлекаетесь подобными работами?) — Non, sire! -отвечал Ладюрнер. — C’est un de mes compatriotes, légitimiste comme moi, m-r Dantess. (Нет, государь… Это мой соотечественник, легитимист, как и я, господин Дантес).

— Ah! Dantess, mais je le connais, l’impératrice m’en a déjà parlé (Ax, Дантес, я его знаю, императрица говорила мне о нём), — сказал государь и пожелал его видеть.

Ладюрнер вытащил Дантеса из-за ширм, куда последний спрятался при входе государя.

Государь милостиво начал с ним разговаривать, и Дантес, пользуясь случаем, тут же просил государя позволить ему вступить в русскую военную службу. Государь изъявил согласие. Императрице было угодно, чтобы Дантес служил в её полку, и, несмотря на дурно выдержанный экзамен, Дантес был принят в Кавалергардский полк, прямо офицером, и, во внимание к его бедности, государь назначил ему ежегодное негласное пособие» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 319).

5

Двух «gens d’esprit» — двух умных человек (фр.).

6

О воспоминаниях Араповой см. ниже, с. 540^{346}.

7

Приведём несколько свидетельств современников о близости Геккерена и Дантеса: «Барон Гекерн, нидерландский посланник, <...> усыновил Дантеса, передал ему фамилию свою и назначил его своим наследником. Какие причины побудили его к оному, осталось неизвестным; иные утверждали, что он его считал сыном своим, быв в связи с его матерью; другие, что он из ненависти к своему семейству давно желал кого-нибудь усыновить и что выбрал Дантеса потому, что полюбил его». Смирнов Н. М.//П. в восп. 1974. Т. 2. С. 239; «Имея счастливую способность нравиться, Дантес до такой степени приобрёл любовь бывшего тогда в Петербурге голландского посланника барона Гекерена (Heckerene), человека весьма богатого, что тот, будучи бездетен, усыновил Дантеса, с тем единственным условием, чтобы последний принял его фамилию.

По поводу принятия Дантесом фамилии Гекерена кто-то в шутку распустил тогда в городе слух, будто солдаты Кавалергардского полка, коверкая фамилии — Дантес и Гекерен, говорили: „Что это сделалось с нашим поручиком, был дантист, а теперь вдруг стал лекарем“». (Данзас К. К. П. в восп. 1974. Т. 2. С. 319). О противоестественных отношениях между Геккерном и Дантесом см. свидетельство товарища Дантеса по полку, А. В. Трубецкого (наст. изд. С. 350—363 [См. «Документы и материалы», VIII. — Прим. lenok555]) и запись П. В. Анненкова со слов Данзаса: «Гекерн был педераст, ревновал Дантеса и потому хотел поссорить его с семейством Пушкина. Отсюда письма анонимные и его сводничество» (Работы П. В. Анненкова о Пушкине // Модзалевский Б. Л. Пушкин. Л., 1929. С. 41).

8

М. И. Яшин, обратившись к приказам по Кавалергардскому полку, составил своеобразную «хронику» его штрафных дежурств (см.: Яшин. Хроника // № 8. С. 171—173).

9

К отзыву современника добавим также характеристику, которую даёт Дантесу Александр Николаевич Карамзин уже после смерти Пушкина. — См. с. 471 настоящего издания^{77}.

10

Письмо от 5 апреля 1830 г. (Акад. Т. 14. С. 75). Подлинник — по-французски.

11

Щёголев имеет в виду слова П. А. Вяземского в письме к Пушкину от 26 апреля 1830 г.: «Я помню, что <...> сравнивал я Алябьеву avec une beauté classique , а невесту твою avec une beauté romantique . Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения» (Акад. Т. 14. С. 80).

12

история женитьбы Пушкина… См.: Благой Д. Д. Погибельное счастье // Вокруг Пушкина. С. 7—63. Овчинникова С. Т. Пушкин в Москве: Летопись жизни А. С. Пушкина с 5 дек. 1830 г. по 15 мая 1831 г. М., 1984. С. 133—140.

13

Письмо А. Я. Булгакова брату от 16 февраля 1831 г.

14

Письмо Пушкина Кривцову от начала (не позднее 9-го) февраля 1831 г. // Акад. Т. 14. С. 149—150. С этими словами соотносится автобиографический набросок Пушкина «Участь моя решена. Я женюсь…», датированный 12 и 13 мая 1830 г. — см.: Акад. Т. 8. С. 406—408.

15

Письмо Булгакова брату от 19 февраля 1831 г. Булгаков имеет в виду судьбу матери Байрона. Пушкин в своей неоконченной статье 1835 г. «Байрон» писал о ней: «…расчётливый вдовец (капитан Байрон) для поправления своего расстроенного состояния женился на мисс Gordon, единственной дочери и наследнице Георгия Гордона, владельца гайфского. Брак сей был несчастлив; 23 500 f. st. (587 500 руб.) были расточены в два года. <...> В 1786 году муж и жена отправились во Францию и возвратились в Лондон в конце 1787. В следующем году 22 января леди Байрон родила единственного сына Георгия Гордона Байрона <...> В 1790 леди Байрон удалилась в Абердин, и муж её за нею последовал. Несколько времени жили они вместе. Но характеры были слишком несовместны — вскоре потом они разошлись. Муж уехал во Францию, выманив прежде у бедной жены своей деньги, нужные ему на дорогу» (Акад. Т. 11. С. 275).

16

Письмо Пушкина к матери невесты от 5 апреля 1830 г. (Акад. Т. 14. С. 76. Подлинник по-французски).

17

Запись в дневнике А. Н. Вульфа 28 июня 1830 г.

18

Письмо Е. М. Хитрово от середины мая 1830 г. (Акад. Т. 14. С. 91. Подлинник по-французски).

19

Письмо Пушкина П. А. Плетнёву от 24 февраля 1831 г. (Акад. Т. 14. С. 154—155).

20

Письмо А. Я. Булгакова к К. Я. Булгакову от 28 февраля 1831 г.

21

Письмо Е. Е. Кашкиной от 25 апреля 1831 г. Подлинник по-французски.

22

Письмо В. И. Туманского С. Г. Туманской от 16 марта 1831 г.

23

Письмо Пушкина к тёще от 26 июня 1831 г. (Акад. Т. 14. С. 182. Подлинник по-французски).

24

Щёголев неточно цитирует отрывок из письма Пушкина к П. А. Плетнёву от 26 марта 1831 г. У Пушкина: «Знаешь ли что? мне мочи нет хотелось бы к Вам недоехать, а остановиться в Царск.<ом> Селе. Мысль благословенная!» (дальше — как у Щёголева. Акад. Т. 14. С. 158).

25

Ёмкую характеристику жены поэта даёт Д. Ф. Фикельмон и в своём дневнике:

«1831. 25 октября. Госпожа Пушкина, жена поэта, здесь [у Фикельмонов. — Я. Л.] впервые появилась в свете; она очень красива, и во всём её облике есть что-то поэтическое — её стан великолепен, черты лица правильны, рот изящен и взгляд, хотя и неопределённый, красив; в её лице есть что-то кроткое и утончённое; я ещё не знаю, как она разговаривает, — ведь среди 150 человек вовсе не разговаривают, — но муж говорит, что она умна. Что до него, то он перестаёт быть поэтом в её присутствии; мне показалось, что он вчера испытывал все мелкие ощущения, всё возбуждение и волнение, какие чувствует муж, желающий, чтобы его жена имела успех в свете.

1831. 12 ноября. Поэтическая красота госпожи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всём её облике — эта женщина не будет счастлива, я в том уверена! Она носит на челе печать страдания. Сейчас ей всё улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова её склоняется, и весь её облик как будто говорит: „Я страдаю“. Но и какую же трудную предстоит ей нести судьбу — быть женою поэта, и такого поэта, как Пушкин!

1832. Сентябрь. Госпожа Пушкина, жена поэта, пользуется самым большим успехом; невозможно быть прекраснее, ни иметь более поэтическую внешность, а между тем у неё немного ума и даже, кажется, немного воображения.

1832. 21 ноября. Самой красивой вчера была, однако ж, Пушкина, которую мы прозвали поэтической, как из-за её мужа, так и из-за её небесной и несравненной красоты. Это — образ, перед которым можно оставаться часами, как перед совершеннейшим созданием творца» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 141. Подлинник по-французски). Зоркая наблюдательность принесла Д. Ф. Фикельмон славу «Сивиллы Флорентийской» — предсказательницы будущего. Записи о поэте и его жене, о несовместимости их характеров ещё раз оправдывают это прозвание. Предчувствие грядущей трагедии высказывает она и в своих письмах к П. А. Вяземскому (РА. 1884. Кн. 2. № 4; ср. с. 43 наст. изд.), которые во многом повторяют её дневник.

26

Письма О. С. Павлищевой от 4 июня, 9 июня, 13 августа 1836 г. (подлинники по-французски).

27

Письмо В. А. Жуковского от конца июля — начала августа 1831 г. Французские слова в письме переводятся: «Именно так».

28

Письма О. С. Павлищевой от 13—15 августа, 4 сентября, 13, 22 октября 1831 г. (подлинники по-французски).

29

«Что касается моей невестки, то здесь это самая модная женщина. Она вращается в высшем свете, и вообще говорят, что она — первая красавица; её прозвали „Психея“» (письмо от 17 ноября 1831 г. — фр.).

30

Мнение Щёголева о Наталье Николаевне основывается на отзывах современников, которые писались главным образом после смерти Пушкина; в них не могло не отразиться сознание вины Натальи Николаевны в гибели мужа. Поэтому мемуарные свидетельства расходятся с признанием самого поэта, что душу её он любит «ещё более» её лица (см.: Акад. Т. 15. С. 148).

31

Письмо Пушкина матери невесты от 5 апреля 1830 г. (Акад. Т. 14. С. 76). Подлинник по-французски.

32

Щёголев предвзято относится к Жуковскому и его участию в сближении Пушкина с двором. Отношения Пушкина с царём складывались независимо от Жуковского. После первой встречи в Кремлёвском дворце 8 сентября 1826 года Пушкин короткое время питал иллюзии в отношении Николая I. Результатом явились стансы «В надежде славы и добра». Иллюзии оказались кратковременными. Вскоре возникло дело о стихотворении «Андрей Шенье», отрывок из которого распространялся в списках под названием «На 14 декабря», затем поэта привлекли к допросу в особой комиссии в связи с дошедшей до правительства «Гавриилиадой». Над Пушкиным был учреждён секретный надзор (см. об этом: Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1826—1830). М., 1967. С. 32—137). В 1831 году, после революции во Франции и польских событий, от Николая I ждали назревших реформ. У Пушкина «мелькнула мысль оказать влияние на правительство, противостоя булгаринскому наушничеству» (Лотман Ю. М. Александр Сергеевич Пушкин: Биогр. писателя. Пособие для учащихся. Л., 1981. С. 195). Именно в это время поэт задумал издание официальной политической газеты «Дневник» и начал свои исторические занятия (об издании газеты см.: Пиксанов Н. К. Несостоявшаяся газета Пушкина «Дневник» (1831—1832) // Пушкин и его современники: Материалы и исслед. Спб., 1907. Вып. 5. С. 30—74; Модзалевский Л. Б. Комментарий // Письма. Т. 3. С. 489—500). Своей радостью от того, что царь «открыл» ему архивы, Пушкин делится в письме к Плетнёву от 22 июля 1831 г., которое ниже приводит Щёголев. Однако надежды на перемены во внутренней политике царского правительства не осуществились — с этим связан и отказ Пушкина от уже разрешённой ему газеты (см.: Оксман Ю. Г. «Дневник» // Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Л., 1931. Т. 6. Кн. 12. Путеводитель по Пушкину. С. 126. Прилож. к журн. «Красная нива» на 1931 год). Но возможность «рыться в архивах» привлекала его по-прежнему и удерживала при дворе. В 1834 г. Пушкин подал прошение об отставке, вызвал этим гнев Николая I — вот тут и потребовалось вмешательство Жуковского, чтобы уладить конфликт (см. об этом ниже, примеч. к с. 462).

Высказывание Щёголева о «Медном всаднике» отражает господствовавшую в конце 1920-х — начале 1930-х гг. вульгарно-социологическую концепцию творчества Пушкина. Историю изучения поэмы в последующие годы и современную её интерпретацию см. в работах: Сандомирская В. Б. Поэмы//Пушкин: Итоги и пробл. изучения. М.; Л., 1966. С. 398—406; Измайлов Н. В. «Медный всадник» А. С. Пушкина: История замысла и создания, публикации и изучения/Пушкин А. С. Медный всадник. Л., 1978. С. 147—265; Осповат А. Л., Тименчик Р. Д. «Печальну повесть сохранить…»: Об авторе и читателях «Медного всадника». М., 1985.

33

Письмо Пушкина Плетнёву от 22 июля 1831 г. (Акад. Т. 14. С. 197). Первой фразы («Царь со мною очень милостив и любезен») в письме к Плетнёву нет. Она взята из письма к П. В. Нащокину от 26 июля 1836 (Акад. Т. 14. С. 196). Перевод французской фразы: раз он женат и небогат, надо дать ему средства к жизни (буквально: заправить его кастрюлю. — фр.).

34

Письмо Пушкина к Н. Н. Пушкиной около (не позднее) 14 июля 1834 (Акад. Т. 16. С. 180).

35

В 1831 г. вышла брошюра «На взятие Варшавы» (ценз. разрешение 7 сентября 1831 г.), содержащая два стихотворения Пушкина («Клеветникам России» и «Бородинская годовщина») и одно стихотворение Жуковского («Русская песнь на взятие Варшавы»). [Возврат к комментариям^{157}{169}]

36

Письмо Жуковского А. И. Тургеневу от 7—10 сентября 1831 г.

37

Щёголев имеет в виду известный эпизод с отставкой Пушкина, разыгравшийся в конце июня — начале июля 1834 г. 25 июня Пушкин обратился к Бенкендорфу с просьбой «исходатайствовать» ему разрешение оставить службу. Решение Пушкина выйти в отставку диктовалось свойственным ему всегда стремлением к независимости — материальной, личной и общественной. Пушкин надеялся, что отъезд в деревню поправит его денежные дела, предотвратит разорение семьи, обеспечит будущее детей, а главное — даст возможность спокойно заниматься творческой работой (см. его письма к жене от 21 и 29 сентября 1835 г. — Акад. Т. 14. С. 48—49, 51). Выйти в отставку Пушкину не удалось — на его просьбу царь ответил, что никого не хочет удерживать на службе против воли, но что после отставки вход в архивы будет поэту запрещён. Это не только делало невозможным исторические занятия Пушкина, но и грозило новой опалой. В это время Жуковский буквально мечется между поэтом и двором, всячески сглаживая конфликт (см. об этом наш комментарий в кн.: Письма последних лет. С. 231—232 и Иезуитова Р. В. Пушкин и «Дневник» В. А. Жуковского 1834 г. // П. Исслед. 1978. Т. 8. С. 219—247). Когда хлопоты Жуковского увенчались успехом и конфликт был уже позади, сам Пушкин писал жене: «На днях я чуть было беды не сделал: с тем чуть было не побранился — и трухнул-то я, да и грустно стало. С этим поссорюсь — другого не наживу. А долго на него сердиться не умею, хоть и он не прав» (Письмо от 11 июля 1834. — Акад. Т. 15. С. 178). [Возврат к комментарию^{41}]

38

Письмо Пушкина жене от 11 июня 1834 г. — Акад. Т. 15. С. 159. Перевод французской фразы: «Вчера на балу госпожа такая-то была решительно красивее всех и одета лучше всех» (фр.).

39

Письмо к жене от 18 мая 1834 г. — Акад. Т. 15. С. 150.

40

Щёголев имеет в виду материальную зависимость Пушкина от двора. 26 февраля 1834 г. поэт через Бенкендорфа обратился к царю с просьбой о выдаче ему «из казны заимообразно, за установленные проценты, 20 000 рублей, с тем чтоб оные <он> выплатил в два года, по срокам, которые угодно назначить начальству» (Акад. Т. 15. С. 112). Деньги получены были на издание «Истории Пугачёвского бунта». Ссуда была выдана поэту. Однако надежды Пушкина на доход от издания не оправдались, и в 1835 году он был вынужден снова обратиться к правительству для устройства денежных дел: сперва просил разрешить ему издание газеты и получил отказ; затем просил отпуск на 3—4 года, мотивируя свою просьбу тем, что «необходимость проживания в Петербурге» вовлекла его в новые долги, и называя сумму долгов — 60 000. Вместо этого царь предложил «безвозвратную сумму в 10 000 рублей и отпуск на 6 месяцев». Но царские «милости» не спасали положения и, согласившись на короткий отпуск, Пушкин просит о займе в казне 30 000 рублей (для уплаты «долгов чести») с удержанием этой суммы из его жалования. Ссуда была Пушкину выдана. Переписка с Бенкендорформ по поводу отпуска и ссуды велась в апреле — июле 1835 года (см. письма от 11 апреля, 1 июня, 22 и 26 июля (Акад. Т. 16. С. 18, 41, 42). Об этом эпизоде см. наш комментарий в кн.: Письма последних лет. С. 269, 270, 274. Ср.: Левкович Я. Л. Из наблюдений над черновиками писем Пушкина // П. Исслед. Т. 9. С. 137—140.

41

Письмо Пушкина жене об отъезде из Петербурга от конца (не позднее 29) мая 1834 г. (Акад. Т. 15. С. 153). Связано с намерением Пушкина подать прошение об отставке — см. выше, примеч. с. 462. [См. выше^{37}]

42

Письмо сестры от 31 августа 1835 г. (Подлинник по-французски).

43

Щёголев цитирует письмо Е. Н. Мещерской, адресованное её золовке Марии Ивановне Мещерской и написанное 16 февраля 1837 г. (Подлинник по-французски. См.: П. в восп. 1985. Т. 2. С. 388—389).

44

О судьбе писем Натальи Николаевны к Пушкину см. с. 456—457 [См. выше^{2}]. До недавнего времени в руках исследователей вообще не было писем Н. Н. Пушкиной, если не считать трёх писем к деду А. Н. Гончарову и приписки в письме Н. И. Гончаровой к Пушкину от 14 мая 1834 г. В 1970 г. И. М. Ободовская и М. А. Дементьев в архиве Гончаровых нашли письма её к брату Д. Н. Гончарову (см.: Ободовская И., Дементьев М. Неизвест. письма Н. Н. Пушкиной/Пер. с фр. И. Ободовской//Лит. Россия. 1971. 23 апр.; см. также: Пушкинский праздник. Спец. вып. «Лит. газ.» и «Лит. России». 1971. 2—9 июня. С. 10; Вокруг Пушкина. С. 87—180; После смерти Пушкина. С. 53—173). Об этих письмах и облике жены поэта, как он восстанавливается по письмам Пушкина к ней, см. вступ. статью, с. 13 наст. изд. Подробнее см.: Левкович Я. Л. Письма Пушкина к жене//Рус. лит. 1984. № 1. С. 188—196.

45

Брюсов неточно пересказывает письмо Пушкина от 21 сент. 1835 г. из Михайловского. Поэт просит прислать ему «Essays de М. Montaigne» <«Опыты» Монтеня>, изданные в Париже в 1828 г. «4 синих книги» сохранились в библиотеке Пушкина в разрезанном виде (см.: Модзалевский Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина. Библиогр. описание. Спб., 1910. № 1185 (П. и его современники. Вып. 9—10)).

46

Здесь и ниже цитаты из писем Пушкина от 3 октября 1832 г., 2, 8, 11, 30 октября 1833 г., 6 ноября 1833 г.

47

Письмо от 11 октября 1833 г. Жених княжны Любы — С. Д. Безобразов (1801—1879), флигель-адъютант, ротмистр лейб-гвардии Кирасирского полка, «один из красивейших мужчин своего времени» (Лорер Н. И. Записки декабриста. М., 1931. С. 258). В 1833 г. женился на фрейлине Л. А. Хилковой. Однако брак оказался несчастливым. Причиной этого явилось подозрение Безобразова, что жена его была любовницей Николая I. В дневнике Пушкина есть несколько записей о «семейных ссорах Безобразова с молодою своей женой» (1, 7, 26 января и 17 марта 1834 г.: Акад. Т. 12. С. 318—319).

48

Письмо от 30 октября 1833 г. (Акад. Т. 15. С. 89). Парасковья Петровна — вероятно, дочь П. А. и В. Ф. Вяземских. Ей в это время было 16 лет. Сказка (а не басня) А. Е. Измайлова о Фоме и Кузьме называется «Заветное пиво» и содержит следующую мораль:

49

Письмо Пушкина к жене от 21 октября 1833 г. (Акад. Т. 15. С. 87).

50

Письмо от 10 окт. 1833 г. (Акад. Т. 15. С. 89).

51

Письмо от 20 апр. 1834 г. (Акад. Т. 15. С. 130).

52

Письмо матери невесты от 5 апреля 1830 г. (Акад. Т. 14. С. 76).

53

Стихотворение «Когда в объятия мои» в сочинениях Пушкина датируется 1830-м годом, т. е. написано до женитьбы Пушкина. При жизни Пушкина не печаталось.

54

Автограф стихотворения «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем» не сохранился. В авторитетных копиях оно имеет в рукописи дату: «19 января 1830». Дата, скорее всего, связана с нежеланием Пушкина, чтобы в адресате стихотворения угадывали его жену. Оно было написано после женитьбы поэта, т. е. после 18 февраля 1831 года. При жизни Пушкина не печаталось.

55

В Аничкове, т. е. на придворных балах в «собственном» (Аничковом) дворце для тесного круга приглашённых, близких ко двору и к царской семье (в отличие от балов в Зимнем дворце, куда иногда допускали широкий круг дворянства и даже купечество).

56

Письмо Пушкина П. В. Нащокину датируется «между 23 и 30 марта» — см.: Письма последних лет. С. 30, 215.

57

Имеется в виду выражение Пушкина из письма к П. В. Нащокину: «Что-то будет с Алекс<андром> Юрьевичем <Поливановым, который сватался за Ал. Н. Гончарову. — Я. Л.>? …Воображаю его в Заводах en tête-à-tête <с глазу на глаз — фр.> с глухим стариком, а Нат.<алью> Ив.<ановну> ходуном ходящую около дочерей крепко накрепко заключённых» (около (не позднее) 20 июня 1831 г. — Акад. Т. 14. С. 178).

58

Письмо Пушкина от 11 июня 1834 г. (Акад. Т. 15. С. 158—159).

59

Письмо Пушкина от 26—27 июня 1834 г. (см.: Письма последних лет. С. 53, 233).

60

Письмо Пушкина от 14 июля 1834 г. — Акад. Т. 15. С. 181.

61

Письмо к мужу от 12 сентября 1835 г. Подлинник по-французски.

62

Письмо от 4 мая 1835 г.

63

Современники по-разному определяли роль Александры Николаевны («Александрины») в доме Пушкиных. В рассказах В. Ф. Вяземской она выступает «добрым ангелом» поэта, поклонницей его таланта и помощницей в домашних делах (см.: П. в восп. 1974. Т. 2. С. 163). Свидетельство Вяземской, что «хозяйством и детьми должна была заниматься Александрина», косвенно подтверждает анекдот о сыне «Сашке», который Пушкин рассказывает Нащокину в письме от 27 мая 1836 г.: «Ему запрещают (не знаю зачем) просить, чего ему хочется. На днях говорит он своей тётке: „Азя! Дай мне чаю: я просить не буду“» (Акад. Т. 16. С. 121). Другие современники (О. С. Павлищева, Анна Н. Вульф) поэта писали об увлечении поэта свояченицей. О том, что Пушкин якобы влюблён в А. Н., сообщает брату Андрею С. Н. Карамзина 27 января (в день дуэли). См. отрывок из её письма ниже — в примеч. с. 486 наст. изд. [См. последний абзац в^{111}]  Вяземский и С. Н. Карамзина шокированы. А. О. Россет отношения в семье Пушкиных определяет иначе: «сплетни» («Тогда уже, летом 1836 года, шли толки, что у Пушкиных в семье что-то неладно: две сестры, сплетни, и уже замечали волокитство Дантеса» — П. в восп. 1974. Т. 2. С. 315). А. А. Ахматова убедительно показала, что «сплетня» была пущена в оборот Геккерном и Дантесом, чтобы опорочить Пушкина и, может быть, спровоцировать его дуэль с одним из братьев Гончаровых (Ахматова. С. 141). В распространении этой сплетни участвовали враги поэта, в том числе И. Г. Полетика, которая даже в 70-е гг. продолжала повторять, что дуэль произошла из-за ревности Пушкина к Александрине и боязни, что Дантес увезёт её во Францию. Эту версию («версию Дантеса», — как пишет Ахматова) излагает и друг Дантеса по полку А. В. Трубецкой (см. наст. изд., с. 359 [См. «Документы и материалы», VIII (2-я половина). — Прим. lenok555]). В несколько ином варианте мы находим её в воспоминаниях А. П. Араповой (см. ниже, с. 360—362). В исследовательской литературе она нашла отражение в книге Н. А. Раевского «Портреты заговорили» (Алма-Ата, 1976. С. 20—21). Поводом к сплетне могли послужить доверительные отношения между Пушкиным и свояченицей. Умная, наблюдательная Александрина (см. её письма к Д. Н. Гончарову в кн.: Вокруг Пушкина. С. 241—330) сочувствовала поэту. Он делился с ней своими планами и намерениями. Это подтверждает, например, её письмо к брату Дмитрию от конца июля 1836 г., в котором имеется тщательно зачёркнутая фраза. Её разобрала И. Ободовская. Передавая брату просьбу Пушкина прислать писчей бумаги разных сортов, Александрина Николаевна добавляет: «Не задержи с отправкой, потому что мне кажется, он скоро уедет в деревню». И. Ободовская полагает, что Пушкин собирался летом 1836 года увезти жену в деревню. Своим планом он поделился с Александриной, прося сохранить его в тайне, — потому она и зачеркнула эти, случайно вырвавшиеся слова (см. об этом: Вокруг Пушкина. С. 311). Александрина была одной из двух женщин (второй была Е. Н. Вревская), которые знали о предстоящей дуэли и понимали, что предотвратить её нельзя, — обстоятельства были сильнее поэта. Характерно и письмо Александрины также к брату Дмитрию, написанное уже после женитьбы Дантеса, когда в семействе Геккернов разыгрывалась картина семейного счастья. Эта картина ввела в заблуждение даже проницательную С. Н. Карамзину (см. её письмо на с. 485 наст. изд. [См. начало в^{111}]), но не обманула А. Н. Гончарову. В начале двадцатых чисел января 1837 г. она пишет: «Всё кажется довольно спокойным. Жизнь молодожёнов идет своим чередом, Катя у нас не бывает; она видится с Ташей у Тётушки и в свете. Что касается меня, то я иногда хожу к ней, я даже там один раз обедала, но признаюсь тебе откровенно, что я бываю там не без довольно тягостного чувства. Прежде всего я знаю, что это неприятно тому дому, где я живу, а во-вторых, мои отношения с дядей и племянником не из близких; с обеих сторон смотрят друг на друга несколько косо, и это не очень-то побуждает меня часто ходить туда. Катя выиграла, я нахожу, в отношении приличия, она чувствует себя лучше в доме, чем в первые дни. Она слишком умна, чтобы это показывать, и слишком самолюбива тоже; поэтому она старается ввести меня в заблуждение, но у меня, я считаю, взгляд слишком проницательный, чтобы этого не заметить. В этом мне нельзя отказать, как уверяла меня всегда Маминька, и тут она была совершенно права, так как ничто от меня не скроется. <...> Что касается остального, то что мне сказать? То, что происходит в этом подлом мире, мучает меня и наводит ужасную тоску. Я была бы так счастлива приехать отдохнуть на несколько месяцев в наш тихий дом в Заводе» (Там же. С. 328—330). [Возврат к комментариям^{{93}{115}{227}{295}{345}}]

64

Щёголев цитирует воспоминания В. Ф. Ленца. Латинские слова переводятся: поступью походила на богиню.

65

Слова «много встречал женщин» у Щёголева пропущены.

66

Пушкин вызвал В. А. Соллогуба на дуэль после одного из петербургских балов, заподозрив его в развязном поведении по отношению к Н. Н. Пушкиной. Вот как сам Соллогуб рассказывает об этом: «Накануне моего отъезда <в Тверь и Ржев. — Я. Л.> я был на вечере вместе с Нат.<альей> Ник<олаевной> Пушкиной, которая шутила над моей романтической страстью и её предметом. Я ей хотел заметить, что она уже не девочка, и спросил, давно ли она замужем. Затем разговор коснулся Ленского, очень милого и образованного поляка, танцевавшего тогда превосходно мазурку на петербургских балах. Всё это было до крайности невинно и без всякой задней мысли. Но присутствующие дамы соорудили из этого простого разговора целую сплетню: что я будто оттого говорил про Ленского, что он будто нравится Наталье Николаевне (чего никогда не было) и что она забывает о том, что она ещё недавно замужем. Наталья Николаевна, должно быть, сама рассказала Пушкину про такое странное истолкование моих слов, так как она вообще ничего от мужа не скрывала, хотя и знала его пламенную, необузданную природу». Дальше Соллогуб излагает развитие событий, закончившихся примирением противников (см.: П. в восп. 1974. Т. 2. С. 308—310). Известны одно письмо Соллогуба к Пушкину и одно письмо Пушкина, касающиеся этого эпизода (Акад. Т. 16. С. 84, 89). История с Соллогубом показывает, насколько щепетилен был Пушкин в вопросах чести. [Возврат к комментариям^{143}{149}]

67

Щёголев цитирует «Записку о Лицее» М. Корфа с ошибками. Следует читать так: «Прелестная жена, любя славу мужа<...>, пользуясь всеми плодами литературной известности мужа, исподтишка немного гнушалась тем, что она светская дама par excellence <прежде всего>, — в замужестве за homme de lettres <за стихотворцем>. Брачная жизнь привила к Пушкину семейные и хозяйственные заботы, особенно же ревность и отогнала его музу». П. А. Вяземский, публикуя «Записку» Корфа, сопроводил это место следующим примечанием: «Жена его любила мужа вовсе не для успехов своих в свете и нимало не гнушалась тем, что была женою d’un homme de lettres. В ней вовсе не было чванства, да и по рождению своему не принадлежала она высшему аристократическому кругу» (П. в восп. 1974. Т. 1. С. 461).

68

«Как поживает ваша жена? Её тётка в нетерпении увидеть её в добром здравии, — дочь её сердца, её приёмную дочь…» (фр.). (Акад. Т. 12. С. 324). Запись от 8 апреля 1834 г.

69

Письмо Ольги Сергеевны от 7 марта 1837 г. Подлинник по-французски.

70

В данном случае прав не Пушкин, а Геккерн, который впервые узнал о влюблённости Дантеса в Наталью Николаевну из писем Дантеса к нему в январе и феврале 1836 г., т. е. за год до дуэли. В этих письмах, влюблённость Дантеса представлена как новость, которая ещё неизвестна барону (он уехал из столицы осенью 1835 года). Письма эти впервые опубликованы французским писателем Анри Труайя в 1946 г. в двухтомной биографии Пушкина (Troyat Н. Pouchkine, Paris, 1946. Vol. 1—2. Перевод их на русский язык, сделанный М. А. Цявловским, с его комментариями опубликован: Звенья. М.; Л., 1951. Т. 9. С. 173—176). Приводим эти письма в переводе Цявловского:

Петербург, 20 января 1836.

«Дорогой друг мой,

Я действительно виноват, что не ответил сразу на два добрых и забавных письма, которые ты мне написал, но, видишь ли, ночью танцуешь, утром в манеже, днём спишь, вот моя жизнь последних двух недель, и предстоит ещё столько же, но что хуже всего, это то, что я безумно влюблён! Да, безумно, так как я не знаю, как быть; я тебе её не назову, потому что письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге и ты будешь знать её имя. Но всего ужаснее в моём положении то, что она тоже любит меня и мы не можем видеться до сих пор, так как муж бешено ревнив: поверяю тебе это, дорогой мой, как лучшему другу, и потому, что я знаю, что ты примешь участие в моей печали, но ради бога ни слова никому, никаких попыток разузнавать, за кем я ухаживаю, ты её погубишь, не желая того, а я буду безутешен. Потому что, видишь ли, я бы сделал всё на свете для неё, только чтобы ей доставить удовольствие, потому что жизнь, которую я веду последнее время, — это пытка ежеминутная. Любить друг друга и иметь возможность сказать об этом лишь между двумя ритурнелями кадрили — это ужасно: я, может быть, напрасно поверяю тебе всё это, и ты сочтёшь это за глупости; но такая тоска в душе, сердце так переполнено, что мне необходимо излиться хоть немного. Я уверен, что ты простишь мне это безрассудство, я согласен, что это так; но я не способен рассуждать, хотя мне это было бы очень нужно, потому что эта любовь отравляет мне существование; но будь покоен, я осторожен и я был осторожен до такой степени, что до сих пор тайна принадлежит только ей и мне (она носит то же имя, как та дама, которая писала тебе обо мне, что она была в отчаянии, потому что чума и голод разорили её деревни); ты должен теперь понять, что можно потерять рассудок от подобного существа, особенно когда она тебя любит! Повторяю тебе ещё раз — ни слова Брогу или Брагу? потому что он переписывается с Петербургом, и достаточно одного его сообщения супруге, чтобы погубить нас обоих! Потому что один бог знает, что может случиться: ещё, дорогой друг мой, четыре месяца, которые мы должны провести вдали один от другого, покажутся мне веками, потому что в моём положении необходимо быть с кем-нибудь, кого любишь, чтобы иметь возможность открывать ему своё сердце и просить у него поддержки. Вот почему у меня скверный вид, потому что, помимо этого, никогда в жизни я себя лучше не чувствовал физически, чем теперь, но у меня так возбуждена голова, что я не имею минуты покоя ни ночью, ни днём; это-то мне и придаёт больной и грустный вид, а не здоровье… До свиданья, дорогой мой, будь снисходителен к моей новой страсти, потому что тебя я также люблю от всего сердца».

«Петербург, 14 февраля 1836.

Дорогой друг, вот и масленица прошла, а с ней и часть моих мучений; в самом деле, кажется, я стал немного спокойнее с тех пор, как не вижу её каждый день; и потом всякий не может больше брать её за руку, за талию, танцевать и говорить с нею, как это делаю я, и спокойнее, чем я, потому что у них совесть чище. Глупо, но оказывается, чему бы я никогда не поверил, что это ревность приводила меня в такое раздражённое состояние и делала меня таким несчастным. И потом, когда я её видел в последний раз, у нас было объяснение. Оно было ужасно, но облегчило меня. Эта женщина, у которой обычно предполагают мало ума, не знаю, даёт ли его любовь, но невозможно внести больше такта, прелести и ума, чем она вложила в этот разговор; а его было очень трудно поддерживать, потому что речь шла от отказе человеку, любимому и обожающему, нарушить ради него свой долг; она описала мне своё положение с такой непосредственностью, так просто, просила у меня прощения, что я в самом деле был побеждён и не нашёл ни слова, чтобы ей ответить. Если бы ты знал, как она меня утешала, потому что она видела, что я задыхаюсь и что моё положение ужасно; а когда она сказала мне, я люблю вас так, как никогда не любила, но не просите у меня никогда большего, чем моё сердце, потому что всё остальное мне не принадлежит, и я не могу быть счастливой иначе, чем уважая свой долг, пожалейте меня и любите меня всегда так, как вы любите сейчас, моя любовь будет вашей наградой; право, я упал бы к её ногам, чтобы их целовать, если бы я был один, и уверяю тебя, что с этого дня моя любовь к ней ещё возросла, но теперь это не то же самое: я её уважаю, почитаю, как уважают и почитают существо, к которому вся ваша жизнь привязана. Но прости, мой дорогой друг, я начинаю письмо с того, что говорю о ней; но она и я это нечто единое, и говорить о ней это то же, что говорить обо мне, а ты укоряешь меня во всех письмах, что я недостаточно распространяюсь о себе. Как я уже говорил, я чувствую себя лучше, гораздо лучше, и начинаю дышать, слава богу, потому что моя пытка была невыносима; быть весёлым, смеющимся на людях, при тех, которые видели меня ежедневно, тогда как я был в отчаянии, это ужасное положение, которого я и врагу не пожелаю…»

Из писем видно, что жена поэта, выслушав признания Дантеса, ответила ему, как Татьяна Ларина, отказом, поставив долг выше чувства. Очевидно и то, что Дантес обещал ей с уважением относиться к её «долгу». В письмах он как будто заботится о репутации любимой женщины — просит не предпринимать попыток разузнать, за кем он ухаживает. Но эта забота была лишь красивой позой. Он вне себя так, что его влюблённость сразу же стала достоянием молвы. В феврале 1836 года об ухаживании Дантеса за Пушкиной услышал В. А. Соллогуб в Твери от проезжавшего через Тверь П. А. Валуева — жениха М. П. Вяземской (см.: П. в восп. 1974. Т. 2. С. 489). Позднее наблюдательная Д. Ф. Фикельмон записала в дневнике о Дантесе: «Он был влюблён в течение года, как это бывает позволительно всякому молодому человеку, живо ею восхищаясь, но ведя себя сдержанно и не бывая у них в доме. Но он постоянно встречал её в свете и вскоре <...> стал более открыто проявлять свою любовь» (Там же. Т. 2. С. 142). Итак, Соллогуб, Фикельмон и сам Дантес свидетельствуют, что он влюбился в Пушкину за год до дуэли. Почему же Пушкин в письме к Геккерену пишет о «двухлетнем постоянстве» Дантеса? Объяснение этого дала А. Ахматова. Она считала, что «легенда о многолетней, возвышенной любви Дантеса идёт от самой Натальи Николаевны» (Ахматова. С. 114). В статье «Гибель Пушкина» читаем: «Ни Жуковский, который писал Бенкендорфу о Дантесе: „С другой стороны был и ветреный и злонамеренный разврат“, ни Вяземский, который писал нечто подобное Мусиной-Пушкиной, ни, что ещё важнее, сам Пушкин, который назвал поведение Дантеса manège (происки — фр.) (см. черновик картеля), не верили в любовь Дантеса. В неё верила только Наталья Николаевна и дамы высшего общества, и этого, как ни удивительно, было достаточно, чтоб потомки получили эту легенду во всей неприкосновенности» (Там же). Можно думать, что, объясняясь с женой поэта в феврале 1836 года, Дантес уверял её, что влюблён уже давно. [Возврат к комментарию^{80}]

71

«Сводничество» Геккерна подтверждается свидетельствами современников. Так, Александр Карамзин писал брату Андрею, что в конце октября, когда Дантес «был болен грудью и худел на глазах», «старик Геккерн сказал госпоже Пушкиной, что он умирает из-за неё, заклинал её спасти его сына, потом стал грозить местью». «Два дня спустя, — заключает Карамзин, — появились анонимные письма» (Карамзины. С. 190. Письмо от 13(25) марта 1837 г.). А. Н. Гончарова рассказывала впоследствии своему мужу, барону Г. Фризенгофу, что старый Геккерн убеждал жену поэта «оставить сына» (см.: Гроссман Л. П. Цех пера. М., 1930. С. 267). Ал. Карамзин относит этот разговор Геккерна с Н. Н. Пушкиной ко времени болезни Дантеса, сам Пушкин в письме к Геккерну от 25 января также связывает его с болезнью его «сына». Результатом «сводничества» было свидание Н. Н. Пушкиной с Дантесом на квартире Идалии Полетики. Щёголев и другие исследователи относили это свидание к январю и считали его поводом к дуэли. С. Л. Абрамович убедительно датирует эту встречу 2 ноября. После свидания «жена поэта оказалась в зависимости от Геккернов. Ей стали грозить местью» (Абрамович. С. 66). Через два дня после свидания появились анонимные письма. Это предположение вполне сходится со свидетельством Ал. Карамзина. По предположению Абрамович, «Дантес рассчитывал, что оскорблённый муж обратит свой гнев и ярость прежде всего против жены, а это толкнёт её на сближение с ним» (см.: Там же. С. 79—80). Более правдоподобно предположение Ахматовой, что таким образом Геккерн стремился добиться, чтобы Пушкин увёз жену из Петербурга в деревню (см. ниже, с. 524^{303}). [Возврат к комментариям^{{78}{117}{343}{365}}]

72

Нельзя согласиться со Щёголевым, когда он пишет, что император мог приказать расспросить «всех указанных им свидетельниц по делу». Допрос «высокопоставленных женщин», как и самой Н. Н. Пушкиной, противоречил бы тем представлениям о приличии, с которыми не мог не считаться даже император.

73

Щёголев опирается на впечатление А. Н. Вульф, которая 9 марта 1836 г. пишет сестре Е. Н. Вревской: «…Natalie <...> est plus mondaine que jamais et son mari est tous les jours plus en plus égoiste et plus ennuyeux» <Натали более светская, чем когда-либо, а её муж с каждым днём становится всё более и более эгоистичным и скучным>.

74

Письмо А. Н. Вульф к Е. Н. Вревской от 10 октября 1836 г. Подлинник по-французски.

75

Разговор с Адлербергом о «желании» Дантеса «проехаться на Кавказ и подраться с горцами» находит подтверждение в «Воспоминаниях» В. А. Соллогуба и относится, по-видимому, ко времени, когда женитьба Дантеса на Е. Н. Гончаровой была уже решена. В записке «Нечто о Пушкине» Соллогуб пишет о своём разговоре с Дантесом на рауте у Фикельмон 16 ноября — за день до того, как помолвка Е. Н. Гончаровой была объявлена. «Он говорил, что чувствует, что убьёт Пушкина, а что с ним могут делать, что хотят: на Кавказ, в крепость — куда угодно» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 301, 456. Вторая цитата в подлиннике по-французски). Не исключено, что Дантес, зная, что при любом исходе дуэли противникам придётся нести наказание, подготовлял для себя наиболее эффектную и романтическую кару.

76

По словам барона Густава Фризенгофа (с 1852 г. — мужа Александрины Гончаровой), «это было ухаживание более афишированное, чем это принято в обществе» (Гроссман Л. П. Указ. соч. С. 320). Так же писала об ухаживании Дантеса и Д. Ф. Фикельмон. 29 января она записывает в дневник обстоятельства, приведшие к дуэли и смерти Пушкина. Об отношениях жены поэта и Дантеса она пишет: «То ли одно тщеславие госпожи Пушкиной было польщено и возбуждено, то ли Дантес действительно тронул и смутил её сердце, как бы то ни было, она не могла больше отвергать и останавливать проявления этой необузданной любви. Вскоре Дантес, забывая всякую деликатность благоразумного человека, вопреки всем светским приличиям, обнаружил на глазах всего общества проявления восхищения, совершенно недопустимые по отношению к замужней женщине. Казалось при этом, что она бледнеет и трепещет под его взглядами, но было очевидно, что она совершенно потеряла способность обуздывать этого человека и он был решителен в намерении довести её до крайности» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 142). Эта запись сделана после смерти Пушкина. Иначе воспринималось ухаживание Дантеса до катастрофы. Вот как описывает один из вечеров в доме ближайших друзей Пушкина, Карамзиных, С. Н. Карамзина в письме брату от 19 сентября/1 октября 1836 г. из Царского Села: «В среду мы отдыхали и приводили в порядок дом, чтобы на другой день, день моего ангела, принять множество гостей из города; в ожидании их маменька сильно волновалась, но всё сошло очень хорошо. Обед был превосходный; среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три — ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями), мои братья, Дантес, А. Голицын, Аркадий и Шарль Россет (Клементия они позабыли в городе, собираясь впопыхах), Скалой, Сергей Мещерский, Поль и Надина Вяземские (тётушка осталась в Петербурге ожидать дядюшку, который ещё не возвратился из Москвы) и Жуковский. Тебе нетрудно представить, что, когда дело дошло до тостов, мы не забыли выпить за твоё здоровье. Послеобеденное время, проведённое в таком приятном обществе, показалось очень коротким; в девять часов пришли соседи: Лили Захаржевская, Шевичи, Ласси, Лидия Блудова, Трубецкие, графиня Строганова, княгиня Долгорукова (дочь князя Дмитрия), Клюпфели, Баратынские, Абамелек, Герсдорф, Золотницкий, Левицкий, один из князей Барятинских и граф Михаил Виельгорский, — так что получился настоящий бал, и очень весёлый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который всё время грустен, задумчив и чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает всё те же штуки, что и прежде, — не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце концов, всё же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как всё это глупо! Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он было согласился, краснея (ты знаешь, что она — одно из его *отношений*, и притом рабское), как вдруг вижу — он внезапно останавливается и с раздражением отворачивается. „Ну, что же?“ — „Нет, не пойду, там уже сидит этот граф“. — „Какой граф?“ — „Д’Антес, Гекрен, что ли!“» (Карамзины. С. 108—109). Здесь и далее* отмечены слова, написанные во французском тексте по-русски.

77

Дантес, действительно, был очень близок дому Карамзиных. Это видно из письма С. Н. Карамзиной к брату от 18/30 октября 1836 г.: «Как видишь, мы вернулись к нашему городскому образу жизни, возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес, Екатерина Гончарова рядом с Александром <Карамзиным. — Я. Л.>, Александрина с *Аркадием* <Россетом. — Я. Л.>, к полуночи Вяземский и один раз, должно быть по рассеянности, Виельгорский, и милый Скалон, и бестолковый Соллогуб* и все по-прежнему, а нет только Андрея, а потому ещё побесцветнее»* (Карамзины. С. 120). Поведение Дантеса по отношению к жене поэта было осмыслено Александром Карамзиным только после дуэли. Приведём его письмо к брату Андрею, написанное после гибели Пушкина: «*Ты спрашиваешь, почему мы тебе ничего не пишем о Дантесе, или, лучше, Эккерне. Начинаю с того, что советую не протягивать ему руки с такою благородною доверенностью: теперь я знаю его, к несчастию*, по собственному опыту. Дантес был пустым мальчишкой, когда приехал сюда, забавный тем, что отсутствие образования сочеталось в нём с природным умом, а в общем — совершенным ничтожеством как в нравственном, так и в умственном отношении. Если бы он таким и оставался, он был бы добрым малым, и больше ничего; я бы не краснел, как краснею теперь, оттого, что был с ним в дружбе, — но его усыновил Геккерн, по причинам, до сих пор совершенно неизвестным обществу (которое мстит за это, строя предположения). Геккерн, будучи умным человеком и утончённейшим развратником, какие только бывали под солнцем, без труда овладел совершенно умом и душой Дантеса, у которого первого было много меньше, нежели у Геккерна, а второй не было, может быть, и вовсе. Эти два человека, не знаю с какими дьявольскими намерениями, стали преследовать госпожу Пушкину с таким упорством и настойчивостью, что, пользуясь недалёкостью ума этой женщины и ужасной глупостью её сестры Екатерины, в один год достигли того, что почти свели её с ума и повредили её репутации во всеобщем мнении. Дантес в то время был болен грудью и худел на глазах. Старик Геккерн сказал госпоже Пушкиной, что он умирает из-за неё, заклинал её спасти её сына, потом стал грозить местью; два дня спустя появились анонимные письма. (Если Геккерн — автор этих писем, то это с его стороны была бы жестокая и непонятная нелепость, тем не менее люди, которые должны об этом кое-что знать, говорят, что теперь почти доказано, что это именно он!). За этим последовала исповедь госпожи П.<ушкиной> своему мужу, вызов, а затем женитьба Геккерна; та, которая так долго играла роль посредницы, стала, в свою очередь, возлюбленной, а затем и супругой. Конечно, она от этого выиграла, потому-то она — единственная, кто торжествует до сего времени и так поглупела от счастья, что, погубив репутацию, а может быть, и душу своей сестры, госпожи П.<ушкиной>, и вызвав смерть её мужа, она в день отъезда этой последней послала сказать ей, что готова забыть прошлое и всё ей простить!!! Пушкин также торжествовал одно мгновение, — ему показалось, что он залил грязью своего врага и заставил его сыграть роль труса. Но Пушкин, полный ненависти к этому врагу и так давно уже преисполненный чувством омерзения, не сумел и даже не попытался взять себя в руки! Он сделал весь город и полные народа гостиные поверенными своего гнева и своей ненависти, он не сумел воспользоваться своим выгодным положением, он стал почти смешон, и так как он не раскрывал всех причин подобного гнева, то все мы говорили: да чего же он хочет? да ведь он сошёл с ума! он разыгрывает удальца! А Дантес, руководимый советами своего старого неизвестно кого, тем временем вёл себя с совершеннейшим тактом и, главное, старался привлечь на свою сторону друзей Пушкина. Нашему семейству он больше, чем когда-либо, заявлял о своей дружбе, передо мной прикидывался откровенным, делал мне ложные признания, разыгрывал честью, благородством души и так постарался, что я поверил его преданности госпоже П.<ушкиной>, его любви к Екатерине Г.<ончаровой>, всему тому, одним словом, что было наиболее нелепым, а не тому, что было в действительности. У меня как будто голова закружилась, я был заворожён, но, как бы там ни было, я за это жестоко наказан угрызениями совести, которые до сих пор вкрадываются в моё сердце по многу раз в день и которые я тщетно стараюсь удалить. Без сомнения, Пушкин должен был страдать, когда при нём я дружески жал руку Дантесу, значит, я тоже помогал разрывать его благородное сердце, которое так страдало, когда он видел, что враг его встал совсем чистым из грязи, куда он его бросил. Тот гений, что составлял славу своего отечества, тот, чей слух так привык к рукоплесканиям, был оскорблён чужеземным авантюристом, приёмным сыном еврея, желавшим замарать его честь; и когда он, в негодовании, накладывал на лоб этого врага печать бесчестья, его собственные сограждане становились на защиту авантюриста и поносили великого поэта. Не сограждане его так поносили, то была бесчестная кучка, но поэт в своём негодовании не сумел отличить выкриков этой кучки от великого голоса общества, к которому он бывал так чуток. Он страдал ужасно, он жаждал крови, но богу угодно было, на наше несчастье, чтобы именно его кровь обагрила землю. Только после его смерти я узнал правду о поведении Дантеса и с тех пор больше не виделся с ним. Может быть, я говорил о нём с тобой слишком резко и с предубеждением, может быть, причиной этого предубеждения было то, что до тех пор я к нему слишком хорошо относился, но верно одно — что он меня обманул красивыми словами и заставил меня видеть самоотвержение, высокие чувства там, где была лишь гнусная интрига; верно также и то, что он продолжал и после своей женитьбы ухаживать за госпожой Пушкиной, чему долго я не хотел верить, но, наконец, сдался перед явными доказательствами, которые получил позднее. Всего этого достаточно, брат, для того, чтоб сказать, что ты не должен подавать руку убийце Пушкина» (Карамзины. С. 190—192). Однако Андрей Карамзин не последовал этому совету. Его письма из-за границы см. ниже, с. 526—529. [См. прим. к разделу VI «Документов и материалов».] [Возврат к комментариям^{{9}{79}{80}{118}}]

78

Свидание Натальи Николаевны с Дантесом на квартире Полетики состоялось только один раз, 2 ноября (см. выше, с. 469 [См. выше^{71}]). Вдова поэта, обманом вынужденная на это свидание, не могла простить этого своей бывшей подруге. Вернувшись в 1839 году в Петербург, она не бывала в доме Полетики и «никогда не говорит с ней о прошлом» (письмо Полетики к Е. Н. Гончаровой-Дантес от конца 1838 — начала 1839 г. // Звенья. Т. 9. С. 182). После дуэли Полетика была полностью на стороне Дантеса. В письмах к Дантесу и его жене в 1837—1839 гг. она горячо сочувствует убийце Пушкина и злорадствует по поводу неоправдавшихся надежд на доходы с посмертного издания сочинений поэта (Там же. С. 178—183). Эту ненависть Бартенев объясняет тем, что Пушкин «не внимал сердечным излияниям невзрачной Идалии Григорьевны и однажды, едучи с нею в карете, чем-то оскорбил её» (РА. 1908. Кн. 3. С 295). П. С. Шереметев относит к Полетике эпизод, рассказанный в дневнике В. П. Горчакова о некоей Аделаиде Александровне, оскорблённой Пушкиным (см.: Цявловский М. А. Книга воспоминаний о Пушкине. М., 1931. С. 212). С. Л. Абрамович справедливо считает, что рассказ Шереметева не может относиться к Полетике. Из контекста рассказа «ясно, что речь идёт о Пушкине неженатом и о влиятельной светской даме, хозяйке известного столичного салона, любившей окружать себя знаменитостями. Ни время действия, ни положение дамы в петербургском обществе не позволяют отнести этот рассказ к Полетике. Идалия вышла замуж в 1829 г. До этого она не могла играть никакой заметной роли в свете, да и после замужества её положение в обществе ничем не напоминало то, которое Горчаков приписывает героине переданного им анекдота» (Абрамович. С. 55). Не подходит к Полетике и характеристика, которую даёт ей Бартенев. Её портрет, опубликованный И. С. Зильберштейном, свидетельствует, что она была хороша собой (см.: Зильберштейн И. С. Парижские находки // Огонёк. 1966. № 47. С. 26—27).

79

О том же пишет в дневнике Д. Ф. Фикельмон: «Одна из сестёр госпожи Пушкиной, к несчастию, влюбилась в него <Дантеса>, и, быть может, увлечённая своей любовью, забывая о всём том, что могло из-за этого произойти для её сестры, эта молодая особа учащала возможности встреч с Дантесом» (Запись 29 января 1837 т. — П. в восп. 1974. Т. 2. С. 142). Александр Карамзин считает, что она была не только «посредницей», но и возлюбленной Дантеса (см. его письмо Андрею Карамзину на с. 471 наст. изд. [См. выше^{77}]). Называя Е. Гончарову «возлюбленной» Дантеса, Ал. Карамзин, очевидно, пытается объяснить самому себе причину женитьбы Дантеса. В трусость его он, по-видимому, не может поверить.

80

Кроме указанных Щёголевым Вяземского, Виельгорского, Васильчиковой и Хитрово, аналогичные письма получили Карамзины и К. О. Россет (см.: Смирнов Н. М. Из памятных записок // П. в восп. 1974. Т. 2 С. 239). А. Ахматова впервые обратила внимание на то, что дипломы были посланы только друзьям Пушкина и объясняет это так: «Очевидно, голландский посланник, желая разлучить Дантеса с Натальей Николаевной, был уверен, что le mari d’une jalousie révoltante (возмутительно ревнивый муж — так называет Пушкина Дантес в своём письме к Геккерну от 20 января 1836 г. См. наст. изд., с. 467^{70}), получив такое письмо, немедленно увезёт жену из Петербурга, пошлёт к матери в деревню (как в 1834 г.) — куда угодно и всё мирно кончится. Оттого-то все дипломы были посланы друзьям Пушкина, а не врагам, которые, естественно, не могли увещевать поэта» (Ахматова. С. 127). С. Л. Абрамович уточнила наблюдение Ахматовой — приведя свидетельство В. Соллогуба, отметившего, что «…письма были получены всеми членами тесного карамзинского кружка» (П. в восп. 1974. Т. 2 С. 300). И действительно, П. А. Вяземский — брат Е. А. Карамзиной по отцу, «дядюшка» её детей, В. Соллогуб, — соученик братьев Карамзиных по Дерптскому университету, Аркадий Россет — близкий друг Александра и Андрея Карамзиных, М. И. Виельгорский — связан с домом Карамзиных (как и Пушкина) многолетними дружескими отношениями. Из посторонних карамзинскому кружку лиц письмо получила только Е. М Хитрово, но она преданно любила Пушкина, и можно было быть уверенным, что если она и будет действовать, то только как друг поэта, т. е. не допустит скандала. «Всё это, — пишет С. Л. Абрамович, — говорит о том, что организатор интриги с анонимными письмами был как-то связан с карамзинским салоном. Пушкин, по-видимому, уверился в этом, когда убедился, что все экземпляры пасквиля получили распространение только в карамзинском кружке. <...> И, конечно, не случайно Пушкин в ноябре избрал своими секундантами В. Соллогуба и К. Россета: дело должно было завершиться в присутствии свидетелей из числа завсегдатаев карамзинского дома» (Абрамович. С. 71). С карамзинским салоном был тесно связан и Дантес (см. выше, с. 471 наст. изд.^{77} ).

В настоящее время известны два экземпляра «диплома» (см.: Данилов В. В., Султан-Шах М. П. Документальные материалы об А. С. Пушкине: Крат. описание // Бюл. рукоп. отд. Пушкинского дома. 1959. Вып. 8. № 1). Оба сохранились в архиве III отделения. Один из них был отправлен в конверте на имя М. Ю. Виельгорского. Впервые текст пасквиля был напечатан в журнале Герцена и Огарёва «Полярная звезда» (Лондон. 1861. Кн. 6), но ещё до этого широко распространялся в рукописных сборниках документов, относящихся к гибели Пушкина. Н. Я. Эйдельману удалось найти 30 таких рукописных сборников (см.: Эйдельман Н. Я. О гибели Пушкина: По новым материалам // Новый мир. 1972. № 2 С. 202). Сборник составляли следующие документы (приводим их в той последовательности, как они расположены в сборниках и с теми же названиями): «1. Два анонимных письма к Пушкину, которых содержание, бумага, чернила и формат совершенно одинаковы. 2. Письмо Пушкина, адресованное, кажется, на имя графа Бенкендорфа 21 ноября 1836 года. 3. От Пушкина к Геккерну-отцу. 4. Ответ Геккерна. 5. Записка от Аршиака 26 января 1837 года 6. Записка от Аршиака 27 января 1837 года 8. Визитная карточка Аршиака. 9. Письмо Пушкина к Аршиаку 27 января между 9¹/₂ и 10 часами утра. 10. От Аршиака Вяземскому. 11. Князю Вяземскому от Данзаса 12. От графа Бенкендорфа к графу Строганову». В ряде списков вслед за этими идёт ещё тринадцатый документ — письмо Вяземского московскому почт-директору А. Я. Булгакову от 15 февраля 1837 г. Те же самые документы, кроме анонимного пасквиля, который не был пропущен цензурой, были напечатаны в приложении к воспоминаниям К. К. Данзаса (см.: Аммосов. С. 43—70). Подробно об этих сборниках см. названную статью Н. Я. Эйдельмана. [Возврат к комментарию^{107}]

81

Надпись на конверте выглядела так: «Александру Сергеичу Пушкину» (курсив мой. — Я. Л.).

82

О душевном состоянии Пушкина свидетельствует эпизод во время празднования лицейской годовщины 19 октября 1836 г. П. В. Анненков, со слов «одного из лицейских товарищей Пушкина», приводит «трогательный анекдот» о чтении Пушкиным своего стихотворения. Поэт «извинился перед товарищами, что прочтёт им пьесу не вполне доделанную, развернул лист бумаги, помолчал немного и только начал, при всеобщей тишине, свою удивительную строфу: „Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался“, как слёзы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошёл в угол комнаты, на диван… Другой товарищ уже прочёл за него последнюю лицейскую годовщину» (Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. Спб., 1855. С 425; ср. то же: М., 1984. С. 378). Эпизод со слезами повторяет и В. П. Гаевский, ссылаясь на Яковлева: «По свидетельству Яковлева, поэт только что начал читать первую строфу, как слёзы полились из его глаз и он не мог продолжать чтение» (Гаевский В. П. Празднование лицейских годовщин в пушкинское время//Отеч. зап. 1861. № 11. С. 38). Детали этого эпизода в статье Гаевского приведены со ссылкой на «Материалы» Анненкова с примечанием: «Заметим, что Пушкин читал наизусть и, следовательно, никто не мог дочитать его стихов». О чтении стихов наизусть записал тот же Яковлев в протоколе годовщины (см.: Грот К. Я. Празднование лицейских годовщин при Пушкине и после него//Пушкин и его современники. Спб., 1910. Вып. 13. С. 61). По-видимому, Анненков пользовался информацией не Яковлева, а кого-то другого из товарищей поэта. Несоответствие показаний («всех стихов не припомнил») и неизвестного «лицейского товарища» дало основание Гастфрейнду усомниться в подлинности рассказа о слезах поэта (см.: Гастфрейнд Н. А. Товарищи Пушкина по имп. Царскосельскому лицею: Материалы для словаря лицеистов первого курса 1811—1817 гг. Спб., 1912. Т. 2. С. 250). Это же мнение высказал и A. Л. Осповат в комментариях к фототипическому изданию «Материалов для биографии Пушкина» П. В. Анненкова (М., 1985. С. 160—161). Между тем ссылка Гаевского на Яковлева и всё, что мы знаем о состоянии Пушкина осенью 1836 года, подтверждают этот эпизод. Умолчание о слезах поэта в протоколе годовщины может объясняться деликатностью Яковлева. И всё же «состояние» Пушкина осенью 1836 г. нельзя назвать «оцепенением» — он активно занимался делами «Современника». Даже в самое трудное для него время, за несколько часов до дуэли, он написал деловое письмо к детской писательнице А. О. Ишимовой (см. выше, с. 128—129 наст. изд. [См. 1-ую часть книги, 17 (2-я половина). — Прим. lenok555]).

83

Объяснение Пушкина с женой состоялось 4 ноября, после получения анонимных писем, когда Н. Н. Пушкина рассказала мужу, как полагает С. Л. Абрамович, о свидании у Полетики (Абрамович. С. 67). «Эти письма, — писал потом Вяземский, — привели к объяснению супругов между собой и заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали её относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерна: она раскрыла мужу всё поведение молодого и старого Геккернов по отношению к ней; последний старался склонить её изменить своему долгу и толкнуть её в пропасть» (см. наст. изд., с. 222—223 [См. "Документы и материалы", IV, 2, 2. — Прим. lenok555]).

84

Щёголев полагает, что Дантес был дежурным по полку 5 ноября. Данные, полученные Щёголевым от С. А. Панчулидзева, проверил М. И. Яшин, пересмотрев приказы по Кавалергардскому полку. Приказом № 307 от 3 ноября назначался смотр полку на 4 ноября. В приказе предлагалось «при сём смотре находиться всем г.г. офицерам» с 8 часов утра. В том же приказе дежурным по первому дивизиону на 4 ноября назначался «поручик бар. Д.-Геккерн». Дантес заступил на дежурство сразу после развода. Дежурство кончалось в 12 часов следующего дня — 5 ноября (см.: Яшин. Хроника. № 8. С. 161). Таким образом, вызов Пушкин послал не 5-го, а 4 ноября, в день получения пасквиля. Это подтверждает B. А. Соллогуб, который принёс Пушкину экземпляр пасквиля, адресованный тётке его А И. Васильчиковой: «Только две недели спустя, — пишет он, — узнал я, что в этот же день он послал вызов кавалергардскому поручику Дантесу» (П. в восп. 1974. Т. 2 С. 299). «Две недели» истекали 18 ноября, так как Геккерн должен был получить вызов Пушкина 5-го утром, когда Дантес ещё не вернулся с дежурства. А накануне, 17-го, Пушкин послал Соллогуба к д’Аршиаку условиться «насчёт материальной стороны дуэли» (см.: П. в восп. 1974. Т. 2. C. 301). Что вызов был послан сразу после получения «диплома», подтверждает и Вяземский в письме к Денису Давыдову: «В первую минуту при получении этих писем он с яростью бросился на Геккерна» (П. в восп. 1950. С. 132).[Возврат к комментарию^{85}]

85

Не 6-го, а 5 ноября (см. выше^{84} ).

86

«Молодой Гончаров» — Иван Николаевич служил в лейб-гвардии уланском полку, который в это время был расположен в Царском Селе. Наталья Николаевна, по-видимому, вызвала брата в Петербург 5-го, и в тот же день он вернулся в Царское Село, передав Жуковскому просьбу срочно приехать к Пушкиным.

87

Mes antécédents (мои прежние действия. — фр.). Эта запись Жуковского и сейчас остаётся ещё неясной. Очевидно, он ещё раньше, т. е. до пасквиля, предпринимал какие-то действия, смягчающие отношения между семьями Пушкина и Геккерна. Слово «неизвестное» прочитано Щёголевым неправильно. Следует читать «незнание» (см.: Левкович Я. Л. Заметки Жуковского о гибели Пушкина//Врем. ПК, 1972. Л., 1974. С 78).

88

Намёки… в разорванном черновике письма Пушкина к Геккерну касаются 2 ноября, когда, по предположению С. Л. Абрамович, состоялось свидание Н. Н. Пушкиной с Дантесом на квартире И. Полетики (Абрамович. С. 53—66). Французская фраза, которую приводит Щёголев в примечании, переводится так: «2 ноября вы узнали от вашего сына новость <которая вам> доставила большое удовольствие. Он сказал вам, что моя жена опасается… что она теряет голову».

89

Более вероятно, что речь шла о родстве Геккерна с Дантесом. Это ещё одна лживая уловка, чтобы добиться расположения Жуковского.

90

Утверждение Щёголева о проекте сватовства было принято (см.: Яшин. Хроника. С. 169; Левкович Я. Л. Комментарий//П. в восп. 1974. Т. 2 С. 504). Основано оно на ошибочном чтении письма Ольги Сергеевны Павлищевой к отцу, С. Л. Пушкину. Щёголев читал: «Вы мне сообщаете новость о браке Гончаровой». С. Л. Абрамович обратилась к подлиннику и поправила ошибку Щёголева. Речь идёт не о «мадемуазель», а о «господине» Гончарове (т. е. во французском тексте вместо m-lle чётко читается m-r). С. Л. Пушкин в середине октября сообщал дочери (это письмо до нас не дошло) о свадьбе Сергея Николаевича Гончарова, который собирался жениться на баронессе Шенк (см. в письме П. В. Нащокина к Пушкину от конца октября — начала ноября 1836 г. — Акад. Т. 16. С. 181): «Брат же твой, т. е. по жене, — Сергей, — женится на баронессе Шенк; был сей час у меня — и объявил мне — звал меня к себе». В книге С. Л. Абрамович (с. 106) приводится факсимильное воспроизведение письма О. С. Павлищевой. [Возврат к комментариям^{{343}{354}{356}}]

91

Сомнения Смирнова о мотивах брака Дантеса разделяла даже императрица. Свою фрейлину Е. Ф. Тизенгаузен (сестру Д. Ф. Фикельмон) она спрашивает: «Я так хотела бы узнать у вас подробности невероятной женитьбы Дантеса, неужели причиною явилось анонимное письмо? Что это — великодушие или жертва?» (Письма Пушкина к Е. М. Хитрово, 1827—1832. Л., 1927. С. 200. Подлинник по-французски). О женитьбе Дантеса в обществе ходили самые разнообразные толки. Это было главное событие, занимавшее свет. 25 ноября С. А. Бобринская пишет мужу: «Никогда, с тех пор как стоит свет, не поднималось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерн-Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустную молву. Да, он женится, и мадам де Севинье обрушила бы на него целый поток эпитетов, каких она удостоивала некогда громкой памяти Лемюзо! Да, это решённый брак сегодня, какой навряд ли состоится завтра. Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, чёрной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина.

Если ты будешь меня расспрашивать, я тебе отвечу, что ничем другим я вот уже целую неделю не занимаюсь, и чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-либо в ней понимаю. Это какая-то тайна любви, героического самопожертвования, это Жюль Жанен, это Бальзак, это Виктор Гюго. Это литература наших дней. Это возвышенно и смехотворно.

В свете встречают мужа, который усмехается, скрежеща зубами. Жену, прекрасную, бледную, которая вгоняет себя в гроб, танцуя целые вечера напролёт. Молодого человека, бледного, худого, судорожно хохочущего; благородного отца, играющего свою роль, но потрясённая физиономия которого впервые отказывается повиноваться дипломату.

Под сенью мансарды Зимнего дворца тётушка плачет, делая приготовления к свадьбе. Среди глубокого траура по Карлу X видно лишь одно белое платье [о белом платье Е. Н. Гончаровой см. также в примечании на с. 481 наст. изд.^{100}], и это непорочное одеяние невесты кажется обманом! Во всяком случае, её вуаль прячет слёзы, которых хватило бы, чтобы заполнить Балтийское море. Перед нами развёртывается драма, и это так грустно, что заставляет умолкнуть сплетни. Анонимные письма самого гнусного характера обрушились на Пушкина. Всё остальное — месть, которую можно лишь сравнить со сценой, когда каменщик замуровывает стену. Посмотрим, не откроется ли сзади какая-нибудь дверь, которая даст выход из этого запутанного положения. Посмотрим, допустят ли небеса столько жертв ради одного отмщённого…» (опубликовано Н. Б. Востоковой // Прометей. Кн. 10. С. 266—268. Подлинник по-французски). Е. А Карамзина также удивлена. Она пишет сыну: «Прямо невероятно, — я имею в виду эту свадьбу, — но всё возможно в этом мире всяческих неожиданностей». В этом же письме более пространно выражает своё недоумение С. Н. Карамзина: «Я должна сообщить тебе ещё одну необыкновенную новость — о той свадьбе, про которую пишет тебе маменька; догадался ли ты? Ты хорошо знаешь обоих этих лиц, мы даже обсуждали их с тобой, правда, никогда не говоря всерьёз. Поведение молодой особы, каким бы оно ни было компрометирующим, в сущности, компрометировало только другое лицо, ибо кто смотрит на посредственную живопись, если рядом — Мадонна Рафаэля? А вот нашёлся охотник до этой живописи, возможно потому, что её дешевле можно было приобрести. Догадываешься? Ну да, это Дантес, молодой, красивый, дерзкий (теперь богатый) Дантес, который женится на Катрин Гончаровой, и, клянусь тебе, он выглядит очень довольным, он даже одержим какой-то лихорадочной весёлостью и легкомыслием, он бывает у нас каждый вечер, так как со своей наречённой видится только по утрам у её тётки Загряжской; Пушкин его не принимает больше у себя дома — он крайне раздражён им после того письма, о котором тебе рассказывал Аркадий <письмо А. Россета до нас не дошло. По-видимому, он писал Ан. Н. Карамзину об анонимном пасквиле. — Я. Л.> Натали нервна, замкнута, и, когда говорит о замужестве сестры, голос у неё прерывается. Катрин от счастья не чует земли под ногами и, как она говорит, не смеет ещё поверить, что всё это не сон. Публика удивляется, но так как история с письмами мало кому известна, объясняет этот брак очень просто» (письмо от 20 ноября 1836. — Карамзины. С. 137, 139—140). Что С. Н. Карамзина имеет в виду, говоря, что публика «объясняет этот брак очень просто», разъясняет, по-видимому, письмо Ал. Н. Карамзина, написанное уже после смерти Пушкина: «…та, которая так долго играла роль посредницы, стала, в свою очередь, возлюбленной, а затем супругой» (Там же. С. 190— 191). А. Н. Карамзин строит свою догадку, зная не больше того, что Дантес в своей любовной игре с Н. Н. Пушкиной маскировался её сестрой. Но в 1929 г. Л. П. Гроссман, не подозревая о предположении Ал. Карамзина, выдвинул версию, что причиной неожиданного сватовства была беременность Е. Н. Гончаровой (Гроссман Л. П. Женитьба Дантеса: Новые материалы о дуэли Пушкина//Красная нива. 1929. № 24. С. 10—12). Эта версия основана на письме Н. И. Гончаровой к дочери Екатерине в Париж, в котором упоминался новорождённый малютка. Письмо ошибочно датировано «15 мая 1837» вместо «15 мая 1838 г.». Известно, что Е. Н. Гончарова родила дочь 19 октября 1837 г. Ещё одну версию о женитьбе Дантеса выдвинул М. И. Яшин, предположивший, что Дантес женился на Е. Н. Гончаровой по указанию царя. Яшин даже назвал дату, когда было дано это указание — 9 октября 1836 г. В этот день Дантес был назначен конным ординарцем при особе императора. По его мнению, отдавая этот приказ, царь якобы выражал заботу о репутации жены поэта. Гипотеза об «указании» царя подкреплялась записками дочери Николая I Ольги, изданными в 1963 г. в Париже на русском языке («Сон юности. Записки дочери Николая I великой княжны Ольги Николаевны, королевы Вюртембергской». Париж, 1963). «Папа… — читаем там, — поручил Бенкендорфу разоблачить автора анонимных писем, а Дантесу было приказано жениться на младшей <правильно: старшей. — Я. Л.> сестре госпожи Пушкиной, довольно заурядной особе» (с. 67). Ольга Николаевна связывает вмешательство Николая I с анонимными письмами, т. е. приурочивает его к ноябрю, однако слово «приказано» в русском переводе фигурирует, поэтому как ни казалось необоснованным предположение Яшина, исследователи с ним согласились (см.: Андроников И. Л. Я хочу рассказать вам… 2-е изд., доп. М., 1965. С. 118—120; Левкович Я. Л. Новые материалы для биографии Пушкина, опубликованные в 1963—1966 годах//П. Исслед. Т. 5. С. 373—374). Записки королевы Вюртембергской написаны на французском языке. В 1960 г. в Германии вышел их немецкий перевод, а парижское издание 1963 года является переводом не с подлинника, а с этого немецкого издания. Обращение к подлиннику показало, что там речь идёт не о вмешательстве царя, а об активности друзей поэта, «которые нашли только одно средство, чтобы обезоружить подозрения, — принудить Дантеса жениться» (см.: Воронцов-Вельяминов Г. М. Пушкин в воспоминаниях дочери Николая I // Врем. ПК, 1970. Л., 1972 С. 24—29). Таким образом, предположение Яшина о женитьбе Дантеса по приказу царя снова превратилось в неподтверждённую документами гипотезу. Подтверждением своей гипотезы Яшин считал некоторое учащение штрафных дежурств Дантеса осенью 1836 г. Однако это, скорее всего, могло быть связано с тем, что 5 мая 1836 г. Дантес был усыновлён Геккерном, положение его в обществе упрочилось и — соответственно — ослабло служебное рвение. Штрафные дежурства и даже аресты офицеров за малейшие провинности были проявлением общего режима в николаевской армии после декабрьского восстания. Александр Карамзин, например, в письмах к брату Андрею постоянно жалуется на аресты и гауптвахту, то «за какой-то рапорт», то «за какой-то промах», «то за ошибку писарскую», то «сам не ведаю за что» (Карамзины. С. 129, 153, 180). Ещё один довод Яшина: Дантеса перестали приглашать на придворные балы и концерты (Яшин. Хроника. № 9. С. 171). Эти данные, полученные им из записей в камер-фурьерских журналах, находят объяснение в дневниках Александры Фёдоровны и её письмах к графине С. Бобринской (впервые опубликованы: Герштейн Э. Вокруг гибели Пушкина: По новым материалам//Новый мир. 1962 № 2 С. 211—226). Императрицу коробили развязные манеры Дантеса, и она опасалась его дурного влияния на своего фаворита А. В. Трубецкого. [Возврат к комментариям^{{100}{104}{181}{307}{343}}]

92

В записи Жуковского от 7 ноября фиксируются как бы два взаимоисключающих эмоциональных состояния Пушкина: «большее спокойствие» и «слёзы». «Спокойствие» — это состояние человека, принявшего твёрдое решение, готового ценой жизни смыть оскорбление, нанесённое его дому, жене, ему самому. «Слёзы» — душевная боль, которую можно открыть только такому близкому человеку, как Жуковский.

93

Так как «разоблачения» или «откровения», касающиеся его самого, Геккерн уже изложил Жуковскому, можно предположить, что в ход пускаются какие-то слухи, порочащие поэта, может быть связанные с Александриной (см. примеч. с. 464—465^{63}).

94

Письмо Геккерна писалось по-французски. Третий абзац переведён Щёголевым с ошибками. Приводим часть его в переводе, помещённом в статье М. И. Яшина: «Как вам известно, милостивый государь, всё происшедшее по сей день совершалось через вмешательство третьих лиц. Мой сын получил вызов; принятие вызова было его первой обязанностью, но, по крайней мере, должны были бы сказать ему, ему самому, по каким мотивам его вызвали» (Яшин. Хроника. № 8. С. 177).

95

В письме Жуковского слова Геккерна приведены по-французски. Щёголев датирует письмо Жуковского 10 ноября. М. И. Яшин, основываясь на днях дежурства Дантеса, считает, что оно было написано 11-го утром. Этому противоречит запись от 10 ноября в конспективных заметках Жуковского: «Молодой Геккерн у меня. Я отказываюсь от свидания».

96

«Что Пушк. сказал Александрине». С. Л. Абрамович объясняет эту запись Жуковского так: «В настоящее время, когда многое прояснилось, мы можем с достаточной долей уверенности прокомментировать эту запись <...>. Всё дело в том, что Александрина в те дни могла спокойнее, чем кто-либо иной в доме, говорить с Пушкиным о предполагаемом браке Дантеса. И от Пушкина она, видимо, услышала то, что потом он говорил по этому поводу всем. Вероятнее всего, он сказал Александрине, что всё это обман, затеянный для того, чтобы избежать дуэли, что брак этот не состоится, а Екатерину слухи о сватовстве только ославят в свете, и репутация сестёр ещё больше пострадает» (Абрамович. С. 120).

97

Это письмо Жуковского в академическом издании датируется 11—12 ноября (Акад. Т. 16. С. 185—186). С. Л. Абрамович датирует его 14 ноября (Абрамович. С. 123).

98

Второе письмо Жуковского в академическом издании датируется 14—15 ноября (Акад. Т. 16. С. 186—187), С. Л. Абрамович датирует его ранним утром 16 ноября (Абрамович. С. 124). Слова, сказанные Пушкиным В. Ф. Вяземской, в подлиннике приведены по-французски. Говоря о «подвигах Раевского», Пушкин имел в виду публичный скандал, который устроил Ал. Н. Раевский Е. К. Воронцовой в 1828 году, когда вынужден был покинуть Одессу по просьбе М. С. Воронцова, ревновавшего его к жене. П. А. Бартенев, со слов B. Ф. Вяземской, записал: «С княгиней он был откровеннее, чем с князем. Он прибегал к ней и рассказывал своё положение относительно Гекерна» (П. в восп. 1974. Т. 2 С. 163). Накануне дуэли Пушкин напомнил Вяземской об этом разговоре: «Я уже вам сказал, что с молодым человеком моё дело было окончено, но с отцом — дело другое. Я вас предупредил, что моё мщение заставит заговорить свет» (Бельчиков Н. Неизвестное письмо В. Ф. Вяземской о смерти Пушкина//Новый мир. 1931. № 12 С. 188—193). Сопоставление с «громкими подвигами Раевского» свидетельствует, что Пушкин задумал публичное оскорбление Геккерна.

99

Пушкин посылал Соллогуба к д’Аршиаку, потому что 18 ноября истекала двухнедельная отсрочка, данная им Геккерну, и в связи с этим секундант Дантеса д’Аршиак посетил Пушкина.

100

Е. Н. Гончарова, как невеста, могла быть в белом платье, хотя официально помолвка была объявлена только на следующий день, 17 ноября, на балу у С. В. Салтыкова, после того, как с помощью секундантов конфликт между Пушкиным и Дантесом был улажен и поэт взял свой вызов обратно. До этого дня все, знавшие о вызове Пушкина и о возможном его завершении, обязались хранить полное молчание (см. выше письмо Жуковского к Пушкину, с. 85—86 наст. изд. [См. конец главы 8.]). Только после официального объявления Е. А и С. Н. Карамзины решились написать Андрею Карамзину о свадьбе и о всех предшествующих событиях в доме Пушкина (письмо от 20—21 ноября 1836 г., см. наст. изд., с. 478^{91}). Пушкин продолжал по-дружески относиться к свояченице. Аммосов, со слов Данзаса, записал: «Со свояченицей своею во всё это время Пушкин был мил и любезен по-прежнему и даже весело подшучивал над нею по случаю свадьбы её с Дантесом. Раз, выходя из театра, Данзас встретил Пушкиных и поздравил Катерину Николаевну Гончарову, как невесту Дантеса; при этом Пушкин сказал шутя Данзасу:

— Ма belle-soeur ne sait pas maintenant de quelle nation elle sera: Russe, Française ou Hollandaise?! <Моя свояченица не знает теперь, какой она будет национальности: русскою, француженкою или голландкою>» (П. в восп. 1974. Т. 2 С. 322).

101

В записке Соллогуба «Нечто о Пушкине» ещё раз передаётся этот эпизод. После слов Дантеса «Я человек честный» там следует: «Разговор наш продолжался долго. Он говорил, что чувствует, что убьёт Пушкина, а что с ним могут делать, что хотят: на Кавказ, в крепость, — куда угодно. Я заговорил о жене его.

— Mon cher, c’est une mijaurée (Мой милый, это жеманница).

Впрочем, об дуэли он не хотел говорить.

— J’ai chargé de tout d’Archiac, je vous enverrai d’Archiac ou mon père (Я всё поручил д’Аршиаку, я пришлю к вам д’Аршиака или моего отца).

С Даршиаком я не был знаком. Мы поглядели друг на друга. После я узнал, что П. подошёл к нему на лестнице и сказал: „Vous autres Français, — vous êtes très aimables. Vous savez tout le Latin, mais quand vous vous battez, vous vous mettez à 30 pas et vous tirez au but. Nous autres Russes — plus en duel sans… <пропуск в рукописи> et plus il doit être féroce“ (Вы, французы, вы очень любезны, все вы знаете латынь, но, когда вы дерётесь на дуэли, вы становитесь в 30 шагах и стреляете в цель. Мы же, русские, — чем поединок без… тем он должен быть более жестоким).

На другой день — это было во вторник 17 ноября — я поехал сперва к Дантесу. Он ссылался во всём на д’Аршиака. Наконец сказал: „Vous ne voulez donc pas comprendre que j’épouse Catherine. P. reprend ses provocations, mais je ne veux pas avoir l’air de me marier pour éviter un duel. D’ailleurs je ne veux qu’il soit prononcé un nom de femme dans tout cela. Voilà un an que le vieux (Heckeren) ne veut pas me permettre de me marier“» (Вы, кажется, не хотите понять, что я женюсь на Катрин. Пушкин берёт назад свой вызов, но я не хочу выглядеть так, как будто женюсь, чтобы избежать поединка. Причём я не хочу, чтобы во всём этом деле было произнесено имя женщины. Вот уже год, как старик <Геккерн> не хочет позволить мне жениться) (П. в восп. 1974. Т. 2 С. 486—487). [Возврат к комментарию^{365}]

102

Из четырёх названных документов известны только тексты первого и четвёртого. Вызов Пушкина и «записка посланника» до нас не дошли.

103

биться об заклад, что свадьбы не будет… Ср. в письме С. Н. Карамзиной к брату на с. 509 наст. изд.^{227}

104

Письмо С. Н. Карамзиной от 20 ноября см. с. 478—479^{91}.

105

Щёголев цитирует обрывки разорванного Пушкиным письма Геккерну от 21 ноября 1836 г. Текст этого письма был реконструирован Н. В. Измайловым (см.: История текста писем Пушкина к Геккерну//Летописи Гос. Лит. музея. М., 1936. Кн. 1. Пушкин. С. 338—357) и Б. Казанским (см.: Письмо Пушкина Геккерну//Звенья. 1936. Т. 6. С. 5—93). Приводим перевод первой черновой редакции этого отрывка в чтении Измайлова (подлинник был разорван на 16 кусков, из которых 5 утрачено): «2 ноября у вас был [от] с вашим сыном [новость <...> доставила большое удовольствие. Он сказал вам] [после одного] вследствие одного разговора <…решён>, что моя жена опаса<ется> анонимное письмо [<……> что она теряет голову] <…..> наносит решительный удар <...> составленное вами и <экзем>пляра [ано<нимного> письма] <…..> были разосланы <…..> было сфабриковано с <…..> был уверен, что найду моего <…..> не беспокоился больше. В самом деле, после менее чем трёхдневных розысков я уже знал, как мне поступить». Дальше как у Щёголева. (См.: Письма последних лет. С. 202. Здесь же, на с. 162—165 полная реконструкция письма). Во втором черновике (он разорван на 32 куска, из которых 16 утрачено) Пушкин убирает все упоминания о жене. С. Л. Абрамович справедливо считает, что «зачёркнутые строки приоткрывают тайну 2 ноября» — дня, когда, по её мнению, состоялось свидание Н. Н. Пушкиной с Дантесом на квартире И. Полетики (Абрамович. С. 65). Жена поэта оказалась в зависимости от Геккернов. Огласка погубила бы её репутацию. Пушкин знал от жены мотивы, которые вызвали анонимные письма, — это привело его к убеждению, что инициаторами их были Геккерны. Со своими друзьями он поделился подозрениями, но умолчал о мотивах — это и вызвало приведённые Щёголевым слова Вяземского в письме к Михаилу Павловичу: «Мы так никогда и не узнали, на чём было основано это предположение». [Возврат к комментариям^{117}{385}]

106

Письмо от 26 января 1837 г. является переработкой ноябрьского письма.

107

В настоящее время известен подлинник письма, хранившийся у потомков секретаря Бенкендорфа и почитателя Пушкина, лицеиста VI выпуска П. И. Миллера. У верхнего края первой страницы письма находится несколько стёршаяся карандашная запись рукой П. И. Миллера: «Найдено в бумагах А. С. Пушкина и доставлено графу Бенкендорфу 11 февраля 1837 года». Этот факт Миллер ещё раз подтверждает в черновой записке, посвящённой истории гибели Пушкина: «Письмо к гр. Бенкендорфу он <Пушкин> не послал, а оно найдено было в его бумагах после смерти, переписанное и вложенное в конверт для отсылки» (см.: Эйдельман Н. Я. Десять автографов Пушкина из архива П. И. Миллера//Зап. ОР ГБД 1972. Вып. 33. С. 308—309). Показав письмо Бенкендорфу, Миллер оставил его себе «на память», и вскоре после смерти Пушкина оно, в числе других документов, стало распространяться в так называемых «дуэльных сборниках» (см. о них примеч. на с. 474 наст. изд.^{80}). Таким образом, сведения Бартенева об этом письме, идущие от Вяземских и Миллера, были подтверждены находкой автографа с пометой Миллера. [Возврат к комментариям^{359}{360}]

108

21 ноября Пушкин написал два письма — к Геккерну и Бенкендорфу, и оба письма остались неотправленными. Как связывались в сознании Пушкина неотправленные письма? Казалось бы, что каждое из них опровергает другое и что отсылка этих двух писем одновременно психологически невозможна. Оскорбительное письмо Геккерну вело к дуэли, письмо к Бенкендорфу — должно было её остановить. Предположение, что Пушкин, оскорбляя Геккерна, т. е. провоцируя дуэль, предпринимал шаги к тому, чтобы дуэль не состоялась, — невозможно. В письме к Бенкендорфу Пушкин прямо обвинял посланника в составлении анонимных писем, отказываясь представить какие бы то ни было мотивы своего обвинения. Он не требовал «правосудия», но мог надеяться, что правительство обратит внимание на то, что «недавно произошло» в его семействе, и поступит, как сочтёт нужным. А могло счесть нужным разобраться в истории с пасквилем и не только выразить своё неудовольствие посланнику, но и принять меры к удалению его из Петербурга. Наверное, мысль о том, что Геккерна могут удалить из Петербурга, мелькнула в сознании Пушкина, когда он готов был заявить правительству, что посланник Нидерландского королевства — мерзавец, занимающийся составлением подмётных писем (да ещё писем, в которых содержатся намёки на двух императоров — покойного и царствующего).

Мог ли надеяться Пушкин, что обвинение, не подтверждённое конкретными доводами, будет принято? Когда писал письмо, очевидно, думал, что царю достаточно его слова; написав письмо и обдумав его ещё раз — в этом усомнился. Поэтому можно предположить, что письмо к Геккерну было написано только тогда, когда отпала мысль о посылке письма Бенкендорфу. Подтверждение этого имеется в словах самого Пушкина. В ноябрьском письме к Геккерну есть фраза, которая сразу же была вычеркнута Пушкиным: «Быть может вы желаете знать, что помешало мне до сих пор обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего» (Акад. Т. 16. С 190). Истолковать её можно только так: хотел «обесчестить» (написал письмо к Бенкендорфу), но не стал (не отослал его). Эта вычеркнутая фраза не оставляет сомнений, что Пушкин имел два плана мести, что он колебался, какой из них выбрать, остановился на втором (письмо к Геккерну), прочитал его Соллогубу, и только вмешательство Жуковского, по-видимому, остановило отсылку этого письма (см. вступит. статью, примеч. к с. 10—11 наст. изд. [См. среднюю часть вступительной статьи Левкович Я. Л. — Прим. lenok555.]). [Возврат к комментариям^{359}{360}]

109

Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде (фр.). Всё письмо по-французски.

110

Эти слова Е. Н. Гончаровой-Дантес приводит А. И. Тургенев в письме к П. А. Осиповой от 24 февраля 1837 г. (Пушкин и его современники. Спб., 1903. Вып. 1. С. 59).

111

О поведении Дантеса по отношению к Н. Н. Пушкиной после женитьбы на Е. Н. Гончаровой пишет С. Н. Карамзина. Её письма передают также психологическое и эмоциональное состояние Пушкина. Из них мы видим, что даже близкие друзья перестали его понимать и не видели, какая трагедия разыгрывается перед ними. Приводим отрывки из писем её и А. Н. Карамзина. 29 декабря. С. Н. Карамзина: «…я продолжаю сплетни и начинаю с темы Дантеса: она была бы неисчерпаемой, если бы я принялась пересказывать тебе всё, что говорят; но поскольку к этому надо прибавить: никто ничего не знает, — я ограничусь сообщением, что свадьба совершенно серьёзно состоится 10/22 января; что мои братья, и особенно Вольдемар (очень чувствительный к роскоши), были ослеплены изяществом их квартиры, богатством серебра и той совершенно особой заботливостью, с которой убраны комнаты, предназначенные для Катрин; Дантес говорит о ней и обращается с ней с чувством несомненного удовлетворения, и более того, её любит и балует папаша Геккерн. С другой стороны, Пушкин продолжает вести себя самым глупым и нелепым образом; он становится похож на тигра и скрежещет зубами всякий раз, когда заговаривает на эту тему, что он делает весьма охотно, всегда радуясь каждому новому слушателю. Надо было видеть, с какой готовностью он рассказывал моей сестре Катрин обо всех тёмных и наполовину воображаемых подробностях этой таинственной истории, совершенно так, как бы он рассказывал ей драму или новеллу, не имеющую к нему никакого отношения. До сих пор он упорно заявляет, что никогда не позволит жене присутствовать на свадьбе, ни принимать у себя замужнюю сестру. Вчера я убеждала Натали, чтобы она заставила его отказаться от этого нелепого решения, которое вновь приведёт в движение все языки города; она же, со своей стороны, ведёт себя не очень прямодушно: в присутствии мужа делает вид, что не кланяется с Дантесом и даже не смотрит на него, а когда мужа нет, опять принимается за прежнее кокетство потупленными глазами, нервным замешательством в разговоре, а тот снова, стоя против неё, устремляет к ней долгие взгляды и, кажется, совсем забывает о своей невесте, которая меняется в лице и мучается ревностью. Словом, это какая-то непрестанная комедия, смысл которой никому хорошенько непонятен; вот почему Жуковский так смеялся твоему старанию разгадать его, попивая свой кофе в Бадене.

А пока что бедный Дантес перенёс тяжёлую болезнь, воспаление в боку, которое его ужасно изменило. Третьего дня он вновь появился у Мещерских, сильно похудевший, бледный и интересный, и был со всеми нами так нежен, как это бывает, когда человек очень взволнован или, быть может, очень несчастен. На другой день он пришёл снова, на этот раз со своей наречённой и, что ещё хуже, с Пушкиным; снова начались кривлянья ярости и поэтического гнева; мрачный, как ночь, нахмуренный, как Юпитер во гневе, Пушкин прерывал своё угрюмое и стеснительное молчание лишь редкими, короткими, ироническими, отрывистыми словами и время от времени демоническим смехом. Ах, смею тебя уверить, это было ужасно смешно. Я исполнила твоё поручение к жениху и невесте; оба тебя нежно благодарят, а Катрин просит напомнить тебе ваши прошлогодние разговоры на эту тему и сказать, что она напишет тебе, как только будет обвенчана.

Но достаточно, надеюсь, об этом предмете. Для разнообразия скажу тебе, что на днях вышел четвёртый том *Современника* и в нём напечатан роман Пушкина *Капитанская дочка*, говорят восхитительный. <...> Вчера мы с госпожой Пушкиной были на балу у Салтыковых, и я веселилась там больше, чем при дворе; не знаю, почему все с пренебрежением говорят об этих вечерах, называя их простонародными, а между тем там все бывают и танцуют от всего сердца…»

16/28 января 1837 г. А. Н. Карамзин: «*Неделю тому назад сыграли мы свадьбу Эккерна с Гончаровой. Я был шафером Гончаровой. На другой день я у них завтракал. Leur intérieur élégant (их изящно обставленный дом) мне очень понравился. Тому 2 дня был у старика Строганова (le père assis) (посажённого отца) свадебный обед с отличными винами. Таким образом кончился сей роман à la Balsac (в роде Бальзака), к большой досаде с.-петербургских сплетников и сплетниц*».

27 января 1837 г. С. Н. Карамзина: «В воскресенье <24 января> у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны (которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества). Пушкин скрежещет зубами и принимает своё всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя — это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьёзно в неё влюблён и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу — по чувству. В общем, всё это странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает своё лицо и отвращает его от дома Пушкиных» (Карамзины. С. 147—149, 154, 165). [Возврат к комментариям^{{63}{164}{196}{209}{241}{249}{345}}]

112

Вариант анекдота с поцелуем см. в воспоминаниях товарища Дантеса по полку А. В. Трубецкого (с. 350—363 наст. изд. [Точнее, с. 350—364. См. раздел VIII второй части книги. — Прим. lenok555]). Эта сплетня была, вероятно, пущена в ход самим Дантесом.

113

Запись Жуковского о «двух лицах» Щёголев, а вслед за ним и Боричевский (Боричевский. С. 383) относили к Пушкину. Е. С. Булгакова в докладе, сделанном на квартире В. В. Вересаева в 1936 г., правильно расшифровала её как двуличие Дантеса по отношению к Н. Н. Пушкиной. А. Ахматова, принявшая это объяснение, пишет: «Дантесу нужно было, чтоб кто-то рассказывал Наталье Николаевне о грубости его с женой, якобы свидетельствующей о великой страсти к самой Наталье Николаевне. А Александрина ходила к Дантесам и, возвращаясь, говорила, что Дантес чуть не бьёт Коко, и госпожа Пушкина была в восторге — значит, он меня действительно любит, значит, это в самом деле grande et sublime passion» (великая и возвышенная страсть — фр.) (Ахматова. С. 144). Ахматова пристрастна не только к Н. Н. Пушкиной, но и к А. Н. Гончаровой. Запись Жуковского вовсе не значит, что Александрина делилась своими наблюдениями с сестрой. Запись «des révélations d’Alexandrine» (разоблачения Александрины, см. ниже) сразу же за рассказом о «двух лицах», которую Щёголев считал «совершенно нерасшифрованной», можно объяснить так: двуличие Дантеса заметила умная и наблюдательная Александрина и тут же поделилась своими наблюдениями с Жуковским.[Возврат к комментарию^{294}]

114

Грубости (фр.).

115

И. Боричевский вместо très читает tire. Таким образом, первая французская фраза переводится: «Балагур метит хорошо». Вторая: «Вы принесли мне счастье». Вся запись после слов «Разоблачения Александрины», кроме двух слов, относится к Дантесу. Его грубость (такая же показная, как и мрачность «при ней» — то есть при Н. Н. Пушкиной) — это средство заставить Н. Н. Пушкину поверить в его великую страсть. «Балагур» — Дантес (Боричевский. С. 382). «Вы принесли мне счастье» — очевидно, реплика поэта на казарменные каламбуры Дантеса (один из таких каламбуров приводит Щёголев на с. 109), которые «принесли счастье Пушкину», т. е. отвратили от Дантеса жену поэта. Слова «История кровати», по-видимому, не случайно расположены между рассказом Александрины о двуличии Дантеса и фразой о балагуре. До Жуковского, очевидно, дошла сплетня, о которой писал А. Россет и отзвуки которой находятся в воспоминаниях Араповой. О «сплетне» см. выше, примеч. на с. 464 наст. изд.^{63} От кого узнал Жуковский эту сплетню — неизвестно, но размещение записи свидетельствует, что в его сознании она как-то связана с домом и поведением Геккернов. [Возврат к комментарию^{296}]

116

Суждение Вяземского о том, что разговоры с «тригорскими приятельницами» (Е. Н. Вревской и А. Н. Вульф) подтолкнули Пушкина к дуэли, неосновательно. С. Л. Абрамович опубликовала письма Е. Н. Вревской к мужу, Б. А. Вревскому, и к брату, А. Н. Вульфу, написанные из Петербурга 19 и 20 января 1837 г. Письма рассказывают о встречах с Пушкиным, но никакого «трагического подтекста» в них нет. Речь идёт о продаже Михайловского, которое хотела купить у Пушкина П. А. Осипова. С Е. Н. Вревской о дуэли Пушкин говорил тогда, когда письмо Геккерну было уже отослано, и она понимала неотвратимость дуэли (см.: Абрамович. Накануне дуэли//Лит. Россия. 1985. 8 февр. С. 6—7).

117

О свидании Н. Н. Пушкиной и Дантеса на квартире у И. Полетики, кроме Араповой и В. Ф. Вяземской, писал, по просьбе Араповой со слов Александрины Гончаровой, её муж, барон Г. Фризенгоф (его письмо, датированное 14/26 марта 1887 г., см. Красная нива. 1929. № 24). Вяземская, говоря о свидании, не даёт указания на какую-либо дату, из письма Фризенгофа можно понять, что свидание произошло до ноябрьской дуэльной истории (анализ его письма см.: Абрамович. С. 62—64). Арапова утверждает, что свидание явилось непосредственным поводом к дуэли, т. е. состоялось в январе. В её рассказе есть неувязки, которые отметил М. Яшин. Арапова пишет, что во время свидания Пушкиной с Дантесом её отец П. П. Ланской «прогуливался около здания», чтобы «зорко следить за всякой подозрительной личностью» (Арапова А. П. Н. Н. Пушкина-Ланская//Приложение к газ. «Новое время». 1908. 2(15) янв. С. 2). Яшин, обратившись к книге приказов Кавалергардского полка, в котором служил П. Ланской, установил, что с 19 октября 1836 г. по 19 февраля 1837 г. Ланской был в Черниговской и Могилёвской губерниях «для наблюдения при наборе рекрут» (Яшин. Хроника. № 8. С. 175). Это позволило ему считать свидетельство Араповой об участии Ланского в устройстве свидания «вымыслом» и уверенно относить его к 22 января, когда Дантес был дежурным по полку (Полетики жили близко от расположения полка). Дата, предложенная С. Л. Абрамович (2 ноября — см. выше, примеч. на с. 469 наст. изд.^{71}), объясняет недосказанности, которые встречаются в письме Г. Фризенгофа к Араповой, и объясняет упоминание этой даты в разорванном черновике письма Пушкина к Геккерну, писавшемся 21 ноября 1836 г. (см. примеч. на с. 482 наст. изд.^{105}).

118

Французские фразы в письме А. Н. Карамзина переводятся так: «..был словно черепицей, упавшей ему на голову. …Ваше семейство, которое я сердечно уважал, ваш брат, в особенности, которого я любил, которому доверял, покинул меня, стал моим врагом, не желая меня выслушать и дать мне возможность оправдаться, — это было жестоко, это было дурно с его стороны. <...> Моё полное оправдание может прийти только от г-жи Пушкиной; через несколько лет, когда она успокоится, она скажет, быть может, что я сделал всё возможное, чтобы их спасти, и что если это мне не удалось — не моя была в этом вина <...> это всё, что я могу сделать». Об отношении Ал. Н. Карамзина к Дантесу см. в его письме на с. 471 наст. изд.^{77}

119

Цитата неверна. Смирнов пишет: «Письма эти были так сильны», имея в виду «письменный вызов» Дантесу и «письмо к Геккерну, в котором объявляет, что знает его гнусное поведение» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 241). Однако «письменного вызова» Дантесу в январе Пушкин не посылал, ограничившись оскорбительным письмом Геккерну.

120

Письмо Пушкина Геккерну печатается по копии в военно-судном деле о дуэли Пушкина с Дантесом. Подлинник, возможно, находится в семейном архиве баронов Дантесов-Геккернов во Франции. На копии пометы: «С подлинным верно: Начальник отделения Шмаков» и «Подлинное письмо отправлено при отношении генерал-аудитора от 30 апреля 1837 г. № 1514, директору канцелярии Военного министерства, для обращения г. министру иностранных дел. Начальник отделения Шмаков» (Военно-судное дело. С. 51—52). Дату письма (26 января), поставленную на копии, подверг сомнению Б. В. Казанский, предложивший датировать его 25 января (Звенья. Т. 6. С. 77—81). Основным аргументом его было свидетельство В. Ф. Вяземской, писавшей, вскоре после смерти Пушкина, о вечере, бывшем у неё 25 января, на котором присутствовали Пушкины, Геккерны и А. Н. Гончарова. Вяземская пишет: «С понедельника, 25-го числа, когда всё семейство (Пушкины, Дантес с женой и А. Н. Гончарова) провело у нас вечер, мы были добычей самых живых мучений. Было бы вернее сказать, что мы находились в беспокойстве в продолжение двух месяцев, но это значило бы начать очень рано. Смотря на Жоржа Дантеса, Пушкин сказал мне: „Что меня забавляет, это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что ожидает его по возвращении домой“. — „Что же именно? — сказала я. — Вы ему написали?“ Он сделал утвердительный знак и прибавил: „Его отцу“. — „Как! Письмо уже послано?“ — Он сделал тот же знак. Я сказала: „Сегодня?“ — Он потёр руки, опять кивая головой <...>. На следующий день, во вторник, они искали друг друга, объяснились. Дуэль с сыном была назначена на завтра» (там же. С. 78; ср.: Новый мир. 1931. № 12. С. 189). Эту дату, по свежим следам рассказов Вяземской о случившемся, подтверждает и С. Н. Карамзина. Рассказывая о «неосторожной» Н. Н. Пушкиной, которая «не побоялась» встретиться с Дантесом «в воскресенье у Мещерских, а в понедельник у Вяземских», она добавляет: «Уезжая от них, Пушкин сказал тётушке: „Он не знает, что его ожидает дома!“ То было письмо Геккерну-отцу, оскорбительное сверх всякой меры…» (Карамзины. С. 167). Казанский объясняет дату, поставленную в военно-судном деле, ошибкой чиновника, снимавшего копию с письма. Такая ошибка представляется маловероятной. Но нельзя не доверять и свидетельствам Вяземской и С. Н. Карамзиной. В. Э. Вацуро, комментируя это письмо Пушкина, считает, что в разговоре с Вяземской Пушкин исказил действительное положение вещей, сказав, что письмо уже послано, и объясняет это так: «Можно думать, что, приняв твёрдое решение о поединке, Пушкин всеми силами старался избежать помех, которых можно было ждать в первую очередь от ближайших друзей (например, при появлении Вяземского он прекратил разговоры с д’Аршиаком на бале у Разумовской). „Проговорившись“, Вяземский под влиянием мгновенного раздражения, вызванного весёлостью Дантеса, он, вероятнее всего, хотел создать у неё впечатление совершенной неотвратимости развернувшихся затем событий» (см.: Письма последних лет. С. 354—357). Скорее всего, письмо было написано 25-го, а отослано 26-го (см. примеч. на с. 490 наст. изд.^{387}). Расчёт времени позволяет уложить все преддуэльные события в период 26—27 января. Не исключено, однако, что, называя 25 января, княгиня совместила события, соединила воедино какую-то реплику Пушкина на вечере 25-го и разговор, который был у неё с Пушкиным на следующий день, 26 января. Позднее с её слов Бартенев записал: «Накануне дуэли (подчёркнуто мною.— Я. Л.) вечером, Пушкин явился на короткое время к княгине Вяземской и сказал ей, что его положение стало невыносимо и что он послал Геккерну вторичный вызов. Князя не было дома. Вечер длился долго. Княгиня Вяземская умоляла Василия Перовского и графа М. Ю. Вельегорского дождаться князя и вместе обсудить, какие надо принять меры. Но князь вернулся очень поздно. На другой день Наталья Николаевна прислала сказать <...> о случившемся у них страшном несчастье» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 164). «Вторичный вызов» — ошибка памяти В. Ф. Вяземской. Пушкин, конечно, сказал ей, что послал Геккерну не вызов, а оскорбительное письмо. Вяземский понимал, что теперь вызов будет уже от Геккернов. Скорее всего, узнав от жены о надвигающейся беде, Вяземский не счёл возможным или не успел что-либо предпринять. [Возврат к комментариям^{{122}{297}{305}{387}}]

121

Приводим более точный перевод этой фразы: «Только на этом основании согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение» (Акад. Т. 16. С. 427). «Возможность» обесчестить Геккерна у Пушкина была во время разговора с Николаем I во дворце 23 ноября. Из этих слов следует, что о своей убеждённости в причастности Геккерна к составлению анонимного пасквиля Пушкин царю не сказал.

122

Выше (см. с. 488—489^{120}) приведено свидетельство Вяземской, написанное по свежим следам событий. Там она пишет, что Пушкин впервые сказал ей, что письмо отослано не 26, а 25 января.

123

Эта характеристика Меджениса принадлежит не Н. М. Смирнову, а А. О. Россету (см.: П. в восп. 1974. Т. 2. С. 316). Perroquet malade — больной попугай (фр.).

124

Французский текст условий дуэли см. выше, с. 265 [См. "Документы и материалы", V, VII. — Прим. lenok555]. М. И. Яшин в статье «История гибели Пушкина» (Нева. 1968. № 2, 6; 1969, № 3, 4, 12) сделал попытку доказать, что дуэль велась не по правилам, поведение секундантов не соответствовало дуэльному кодексу, что д’Аршиак и Дантес вели себя бесчестно, а Данзас шёл у них на поводу. Иначе говоря, дуэль Пушкина была убийством, организованным Геккернами, которое Данзас не смог разоблачить. Исходными данными является поведение Геккернов в ноябре, когда они всячески противились дуэли, и в январе, когда, по мнению Яшина, они «вдруг» решились на поединок. Яшин называет вызов Геккерна «игрой ва-банк» и пишет, что к ней «был примешан и какой-то нечистый расчёт, ибо была же на чём-то основана самоуверенность в благополучном исходе дуэли» (№ 12. С. 178). Свои подозрения он строит: 1) на письме Геккерна к Пушкину с вызовом, в котором он находит «решительный и отважный тон» и «угрозы» (например: «Я найду средства научить вас уважению»), 2) на словах Дантеса, переданных В. Соллогубом: «Он говорил, что чувствует, что убьёт Пушкина, а что с ним могут делать, что хотят: на Кавказ, в крепость — куда угодно» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 468) и 3) на разговоре Дантеса с женой в день дуэли, когда он сказал ей, что «боится, что будет арестован». Но разговор с Соллогубом состоялся ещё в период ноябрьского конфликта, когда, как пишет сам Яшин, «Геккерны всеми способами отделывались от вызова Пушкина, прося отсрочки» (№ 12. С. 179). Тон письма Геккерна определялся его содержанием — это был картель, и оскорблённая сторона пыталась сохранить достоинство. Слова же Дантеса о возможном аресте, скорей всего, явились не понятым Екатериной намёком, сделанным, может быть, с расчётом предотвратить дуэль. В январе, как и в ноябре, Геккерны не рвались в бой. Именно этим объясняется, почему Пушкин, приняв твёрдое решение о поединке, постарался сделать всё, чтобы избежать возможных помех. Его решимостью драться вызван и оскорбительный тон письма к Геккерну, и выбор в секунданты лицейского друга Данзаса. Обвинения против Данзаса Яшин строит на основе дуэльного кодекса. Яшин сообщает, что кодекс предписывал секундантам осмотреть одежду противника, пригласить врача на место дуэли, а непосредственно после неё составить подробный протокол поединка. Ни одно из этих условий не было выполнено. Яшин называет три дуэльных кодекса, известных в пушкинское время (British Code of Duel. 1824. London, Clere Smith; Cavarin, Brilliant. Essai sur le duel. 1819; Chateauvillard. Essai sur le duel. 1836. — см.: Яшин М. И. История гибели Пушкина//№ 12. с. 178). В наиболее обстоятельном кодексе, составленном Шатовиларом, присутствие врача предусматривается только в случае «поединка при одном заряженном пистолете» (с. 79), «протоколами» поединка называются условия дуэли, составленные секундантами, а составление протокола после поединка не упоминается вовсе. Автор кодекса рекомендует противникам «не сходиться ближе 15 шагов». В случаях «исключительного поединка» расстояние может быть уменьшено вплоть до выстрела в упор, но автор советует «в целях человечности не сходиться ближе, чем на 10 шагов» (с. 74) — именно таким было расстояние между барьерами на дуэли Пушкина и Дантеса. При «исключительных дуэлях» разрешаются также отступления от правил кодекса, и ход поединка определяется условиями, составленными секундантами. Чтобы соотнести поступки Данзаса с дуэльным кодексом, необходимо выяснить, как относился к дуэльному кодексу сам Пушкин. В день дуэли в 10 часов утра у него ещё не было секунданта, и в ответ на настойчивые напоминания д’Аршиака поэт писал, что он не согласен ни на какие переговоры между секундантами, потому что не хочет «посвящать петербургских зевак в свои семейные дела» и что своего секунданта он привезёт лишь на место встречи и даже согласен заранее принять секунданта, которого выберет ему Геккерн, а также предоставляет противнику выбор часа и места, «по нашим, по русским обычаям, — заключает поэт, — этого достаточно» (Акад. Т. 16. С. 225—226). Это было демонстративное противопоставление дуэльного законодательства — бытующей практике поединков в России. Отказ Данзаса от осмотра одежды Дантеса Яшин называет «игрой в благородство» (№ 12. С. 192). Однако мы не знаем ни одной дуэли и ни одного литературного описания дуэли, когда бы секунданты осматривали одежду противников, — подобная проверка могла поставить проверяющего в смешное положение, вызвать пересуды, возмущение и даже новую дуэль. В качестве примера «неукоснительного выполнения» правил дуэли Яшин приводит поединок Шереметева с Завадовским, когда Завадовский отдал своему секунданту Кавелину часы, «чтобы ничем не быть защищённым» (там же. С. 194). Поведение Завадовского — скорее бравада, чем следование кодексу. Пушкин во время дуэли имел на себе часы (об этом свидетельствует В. А. Нащокина — см.: П. в восп. 1974. Т. 2. С. 207), а Лермонтов перед дуэлью взял у Е. Г. Быховец на счастье и положил в карман золотое бандо (см.: М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964. С. 354, 355), однако мы не сомневаемся в их благородстве. Возможно, что протокол, составленный на месте, прибавил бы некоторые подробности к нашему знанию обстоятельств поединка, но вряд ли следует обвинять друга Пушкина в том, что он «даже не знал толком, куда ранен Дантес, следовательно, и не осматривал его, хотя должен был настоять на составлении протокола поединка» (Нева. 1969. № 12. С. 192). У Данзаса была другая забота — скорей доставить раненого Пушкина домой. Отсутствие врача причинило Пушкину лишние страдания, но нельзя писать, что это «сыграло трагическую роль» — поэт был ранен смертельно. Рассуждения об осмотре одежды Яшин связывает с проблемой панциря на Дантесе. В наши дни возникла и оказалась очень устойчивой легенда о том, что во время дуэли на Дантесе была кольчуга или какое-то иное защитное приспособление и потому он не был убит, а отделался лёгким ранением. Современники думали иначе; они считали, что пуля, пробив руку Дантеса, наткнулась на пуговицу сюртука и рикошетировала. О пуговице пишут многие современники — Жуковский, Вяземский, С. Н. Карамзина, Либерман, Люцероде (см. с. 155 [См. "Документы и материалы", I, 2, 1, § 8. — Прим. lenok555], 332 [См. "Документы и материалы", VII, 9, I. — Прим. lenok555], 339 [См. "Документы и материалы", VII, 11, I(конец). — Прим. lenok555]  наст. изд., Карамзины. С. 168). Так думал и секундант Пушкина Данзас, а он был боевой офицер и хорошо знал свойства и возможности пуль. Легенда о кольчуге возникла в начале 30-х гг. с лёгкой руки В. В. Вересаева. Некий архангельский литератор рассказывал ему, будто в Архангельске в старинной книге для приезжих он видел запись о том, что от Геккерна приезжал человек и поселился на улице Оружейников (см. об этом: Рахилло И. Рассказ об одной догадке//Москва. 1959. № 12. С 171—178). В 1963 г. легенда о кольчуге обрела новую жизнь — была распространена аппаратом ТАСС по всем более или менее крупным газетам Советского Союза под сенсационным заглавием «Эксперты обвиняют Дантеса». Эксперты (правильнее было бы употреблять единственное число) — это В. Сафронов, врач, специалист по судебной медицине, напечатавший в 1963 г. статью о дуэли Пушкина (Сафронов В. Поединок или убийство?//Нева. 1963. № 2 С. 200—203). Этой же сенсационной теме была посвящена статья В. Гольдинер «Факты и гипотезы о дуэли Пушкина» (Сов. юстиция. 1963. № 3. С. 22—24). Сенсационное сообщение Сафронова было изложено в популярной книге П. Н. Беркова «О людях и книгах: Из записок книголюба» (М., 1965. С. 51—68). Проникло оно и в зарубежную печать. 18 мая 1963 г. оно было напечатано в Париже, в газете «Paris match» (1963. № 736), а в журнале «Le ruban rouge» (1963. № 19) появилась статья Флерио де Лангло «Дуэль Пушкина». Статья очень сочувственная по отношению к поэту, поведение Дантеса перед дуэлью трактуется как «лукавое и отталкивающее». Автор приводит сообщение ТАСС и спрашивает, на каких документальных данных основана версия о кольчуге. Основная цель статьи Сафронова — отвергнуть версию о пуговице. Он пишет, что на дуэли Дантес был одет в сюртук, на котором пуговицы располагались «в один ряд по средней линии груди» и, таким образом, «далеко отстояли от места удара пули в грудь Дантеса»; второй довод тот, что офицерские пуговицы делались «из тонкого олова», покрытого сверху тончайшими листками латуни, т. е. из мягкого металла, и, следовательно, от такой пуговицы пуля не могла отскочить. Версия Вересаева — Сафронова была рассмотрена и опровергнута Б. С. Мейлахом (Мейлах Б. Дуэль, рана, лечение Пушкина: О некоторых распространённых гипотезах//Неделя. 1966. № 2. С. 8—9). Не перечисляя всех доводов его статьи, укажем, что Б. С. Мейлах основывался главным образом на документе, полученном Пушкинской комиссией АН СССР в связи со статьей Сафронова. Это заключение о работе Сафронова, написанное доктором юридических наук Я. И. Давидовичем, кандидатом исторических наук Л. Л. Раковым и сотрудником Эрмитажа В. М. Глинкой. Лица, подписавшие заключение, — крупнейшие специалисты по военному костюму и знатоки пушкинской эпохи. Они опровергают доводы Сафронова и утверждают, что однобортных сюртуков в русской армии не было, а были двубортные с двумя рядами пуговиц, кроме того, офицерские пуговицы выливались из серебра или из твёрдых сплавов, и потому-то современники и соглашались с существовавшей версией ранения Дантеса. Правда, одни (С. Н. Карамзина) упоминают о сюртуке (Карамзины. С. 168), другие (Либерман — см. наст. изд., с. 339) — о мундире, третьи (Жуковский — см. наст. изд., с. 155) — о «пуговице, которою панталоны держались на подтяжке против ложки». Яшин в упоминавшейся статье ловит современников поэта на «противоречиях» и ставит эти противоречия в связь с нарушением дуэльного кодекса. Различия в показаниях современников объясняются, скорее всего, тем, что они не придавали значения этой спасительной для противника Пушкина пуговице. В отдельных случаях противоречия появились вследствие неточности перевода. Либерман писал не о «пуговице мундира», как переводит Щёголев, а о «форменной пуговице» («un bouton d’uniforme»). Также Софья Карамзина упоминала не «пуговицу на сюртуке», а «пуговицу его платья» («un bouton de son habit». — Карамзины. С. 168). В статье Яшина также речь идёт о защитном приспособлении на Дантесе, но он пишет уже не о кольчуге, а о кирасе. В 1830-е гг. кирасы делались из кованого железа — такую кольчугу невозможно было бы спрятать под военный мундир или военный сюртук, не изменив своего внешнего вида. Подробнее полемику с М. И. Яшиным о якобы существовавших нарушениях дуэльных правил см.: Левкович Я. Л. Две работы о дуэли Пушкина//Рус. лит. 1970. № 2 С. 216—219.

125

«Я ранен» (фр.). В воспоминаниях Данзаса — единственного свидетеля, оставившего свои воспоминания о поединке, этот эпизод передан так: «По сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться.

Пушкин первый подошёл к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин, падая, сказал:

— Je crois que j’ai la cuisse fracassée (Мне кажется, что у меня раздроблена ляжка)». (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 327).

126

Недоумевая, почему Арендт должен был вернуть записку царю, Щёголев не учитывал того, что оставить записку в руках подданного значило бы сделать из неё «рескрипт», т. е. оказать такую «высочайшую» милость, которой Пушкин в глазах Николая I не мог быть достойным. Дальше Щёголев отмечает, что содержание записки варьируется в свидетельствах друзей Пушкина, и выражает сомнение в существовании записки. Доводы, которые приводит Щёголев, неубедительны. Николай приказал прочесть записку Пушкину, что и было исполнено Арендтом, а друзья только могли слышать её текст или знать в пересказе от лиц, его слышавших. Так, например, в пересказе передаёт содержание записки Е. А. Карамзина в письме к сыну Андрею: «…государь написал ему карандашом записку в таких выражениях: *„Если судьба нас уже более в сём мире не сведёт, то прими моё последнее и совершенное прощение и последний совет: умереть христианином! Что касается до жены и детей твоих, то можешь быть спокоен, я беру на себя устроить их судьбу“*» (Карамзины. С. 170). Совет царя исполнить «христианский долг» не имел решающего значения. Записка Николая I только ускорила действие, на которое Пушкин уже дал согласие (см. вступ. статью [См. последнюю часть. — Прим. lenok555] и примеч. к воспоминаниям И. Т. Спасского [См. «Документы и материалы», II, 3. — Прим. lenok555], с. 176 наст. изд.^{138}). Большинство современников было тронуто жестом Николая I. Так, например, Д. Ф. Фикельмон писала: «Император, всегда великодушный и благородный в тех случаях, где нужно сердце, написал ему эти драгоценные строки» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 144). Но далёкие от Пушкина светские люди относились к этому иначе. Характерна запись в дневнике П. Д. Дурново: «Это превосходно, но это слишком» (Теребенина Р. Е. Записи о Пушкине, Гоголе, Глинке, Лермонтове и других писателях в дневнике П. Д. Дурново // П. Исслед. Т. 8. С. 262). [Возврат к комментариям^{250}{389}]

127

Пушкин не «встретил Данзаса на улице», а вызвал его к себе. См. с. 155. наст. изд. [См. ниже в § 8. — Прим. lenok555]

128

За что именно просил Пушкин для себя прощения, разъясняет письмо Е. А. Карамзиной к сыну Андрею от 1 февраля 1837 г.: «После истории со своей первой дуэлью <то есть после ноябрьского конфликта. — Я. Л.> П<ушкин> обещал государю больше не драться ни под каким предлогом, и теперь, когда он был смертельно ранен, он послал доброго Жуковского просить прощения у гос<ударя> в том, что он не сдержал слова» (Карамзины. С. 170). Такое обещание Пушкин, очевидно, дал царю во время аудиенции 23 ноября (см. примеч. на с. 543 наст. изд.^{359}). [Возврат к комментариям^{290}{327}]

129

эпиграмма против Аракчеева — «Всей России притеснитель».

сатира на Уварова — стихотворение «На выздоровление Лукулла», напечатанное с подзаголовком «Подражание латинскому».

ответ Булгарину — «Моя родословная».

130

Пушкин остаётся… в Одессе. Гогенлоэ не знает о ссылке Пушкина в Михайловское.

131

Сын Н. И. Греча Николай умер 25 января 1837 г.

132

о прощании с Карамзиной см. примеч. на с. 455^{377}.

133

Скажи, что я ему желаю… Последняя фраза, скорее всего, придумана Жуковским.

В письме Вяземского к Булгакову Пушкин говорит эти слова не Жуковскому, а Арендту в момент получения записки от царя. Истину этого факта Вяземский подкрепляет заявлением: «Эти слова слышаны мною и врезались в память и сердце моё по чувству, с коим они были произнесены» (РА. 1879. Кн. 2. С. 441). Но из сообщения доктора Спасского (см. выше, с. 176 наст. изд. [См. «Документы и материалы», II, 3, A. — Прим. lenok555]) ) видно, что Арендт говорил с Пушкиным наедине. Всё это позволило Щёголеву поставить под сомнение сам факт произнесения Пушкиным этих слов, а текстологический анализ автографа Жуковского, проделанный им, позволил усомниться и в точности приведённых слов благодарности и пожеланий Пушкина царю. Включить в письмо эту придуманную фразу Жуковского вынудили следующие обстоятельства: 29-го вечером он (тогда ещё он не думал о письме, которое потом напишет отцу поэта и которое будет распространяться в списках, а потом появится в «Современнике») представил Николаю I проект записки о милостях семье Пушкина (см. наст. изд., с. 190 [См. «Документы и материалы», III, 2, 1. — Прим. lenok555]) ). Туда он и вписал приведённую фразу: заботясь о семье поэта, он как бы выполнял волю Пушкина. Это была плата за благополучие семьи покойного. Фраза эта появилась в следующем контексте: после пожеланий, касающихся материальных дел семьи и издания сочинений Пушкина, Жуковский пишет: «К вышесказанному осмелюсь прибавить личную просьбу. Вы, государь, уже даровали мне высочайшее счастие быть через вас успокоителем последних минут Карамзина. Мною же передано было от вас последнее радостное слово, услышанное Пушкиным на земле. Вот что он отвечал, подняв руки к небу и с каким-то судорожным движением (и что вчера я забыл передать В<ашему> В< еличеству >): как я утешен! скажи государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю счастия его в сыне, что я желаю счастия [его] в счастии России. И так, позвольте мне, государь, и в настоящем случае быть изъяснителем вашей монаршей воли и написать ту бумагу, которая должна будет её выразить для благодарного, отечества и Европы» (см. наст. изд., с. 191). Дальше шли снова денежные просьбы. Попытка Жуковского убедить царя, что он «забыл» передать ему пушкинские слова, не удалась, а скорее раздражила его — отсюда и убеждение, что если бы не он, царь, то Пушкин умер бы без исповеди, как нехристь и бунтовщик. Однако написанные Жуковским однажды слова неизбежно должны были войти и в следующие документы — в публикацию в «Современнике», и в письмо, не предназначенное для печати. Т. е. повторился случай с секундантом — Данзасом (см. с. 127 наст. изд.[273]), когда свидетельство, выдуманное, вынужденное обстоятельствами, обрело силу документа. [Возврат к комментарию^{145}]

134

великая княгиня — Елена Павловна, жена вел. кн. Михаила Павловича. Её записки к Жуковскому, наполненные тревогой за Пушкина, от 27—29 января напечатаны в «Литературном наследстве» (М., 1952. Т. 58. С. 134—135). Впоследствии Жуковский вспоминал: «Великая княгиня, очень любившая Пушкина, написала мне несколько записочек, на которые я давал подробный отчёт её высочеству, согласно с ходом болезни» (Жуковский В. А. Соч. 8-е изд. Спб., 1885. Т. 6. С. 17). Отношение Е. П. к Пушкину видно из её письма к мужу в Лозанну: «Я видаю иногда Вяземского, как и твоих протеже — семью его, и я приглашала два раза Пушкина, беседа которого кажется мне очень занимательной» (подлинник по-французски. — ЛН. Т. 58. С. 135).

135

Назывались и другие цифры: С. Н. Карамзина писала 20 000 (Карамзины. С. 171), Я. Н. Неверов — 32 000 (Моск. пушкинист. 1927. Вып. 1. С. 44), прусский посол Либерман — 50 000 (см. наст. изд., с. 340 [См. "Документы и материалы", VII, 11, II. — Прим. lenok555]). [Возврат к комментарию^{159}]

136

Записка доктора Шольца, как и другие материалы из собрания А. Ф. Онегина, в настоящее время находится в Институте русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.

137

мало имел к нему доверия. Тем не менее врачебные советы Спасского поэт часто передаёт в письме к жене. Пушкин поддерживал со Спасским и дружеские отношения («Послезавтра обедаю у Спасского», — писал он жене в начале мая 1834 г. — Акад. Т. 15. С. 143).

138

Николай I приписывал исполнение Пушкиным христианского долга своему давлению. Из воспоминаний Спасского видим, что поэт согласился исповедаться «по желанию родных и друзей». Это естественно: в пушкинское время обряд причащения был обязателен (см. статью, с. 17 наст. изд. [См. последнюю часть вступ. ст. — Прим. lenok555]). [Возврат к комментарию^{126}{341}]

139

Анализ характера ранения Пушкина и его лечения Арендтом, Спасским и Далем см. в следующих работах: Юдин С. С. Ранение и смерть Пушкина // Правда. 1937. 8 февр.; Бурденко Н. Н., Арендт А. А. Рана Пушкина // Изв. ЦИК СССР. 1937. 5 февр.; Удерман Ш. И. Избранные очерки отечественной хирургии XIX столетия. Л., 1970. С. 197—250. Наиболее обстоятельно сведения о болезни и смерти Пушкина см.: Шубин Б. М. История одной болезни. М., 1983 (впервые под загл.: Скорбный лист, или История болезни Александра Сергеевича Пушкина // Дружба народов. 1983. № 7. С. 162—167; № 8. С. 134—149).

140

Ср. в письме Е. А. Карамзиной к сыну Андрею: «Когда B.<асилий> А.<ндреевич> Ж.<уковский> просил г<осуда>ря во второй раз быть его секретарём для Пушкина, как он был для Карамзина, г<осуда>рь позвал В.<асилия> А.<ндреевича> и сказал ему: „Послушай, братец, я всё сделаю для П.<ушкина>, что могу, но писать как к Карамз.<ину> не стану. П.<ушкина> мы насилу заставили умереть, как христианина, а Карамз.<ин> жил и умер, как ангел“». Дальнейшие слова свидетельствуют, насколько не понято было истинное место Пушкина в русской литературе: «Что может быть справедливее, тоньше, благороднее по мысли и по чувству, чем та своего рода ступень, которую он поставил между этими двумя лицами» (последняя фраза написана по-французски, Карамзины. C. 170). Такое отношение может быть вызвано тем, что Пушкин в последние годы не печатал многих своих лирических стихотворений. Не знали современники и таких произведений, как «Медный всадник», «Каменный гость», «Русалка», «Дубровский», «История села Горюхина», «Египетские ночи». [Возврат к комментарию^{259}]

141

«друзья четырнадцатого» (фр.) — так Николай I называл декабристов.

142

Запись Пушкина в дневнике, как и вся история с перлюстрированным письмом, относится не к 1835, а к 1834 г. Речь идёт о письме Пушкина к жене от 20 и 22 апреля 1834 г., где поэт писал: «К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен: царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий, хоть и упёк меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвёртого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тёской, с моим тёской я не ладил. Не дай бог ему идти по моим стопам, писать стихи да ссориться с царями!» (Акад. Т. 15. С. 130—131). В действительности Николай I не читал это письмо, а только знал содержание его в изложении Бенкендорфа. Копия, посланная Бенкендорфу московским почт-директором А. Я. Булгаковым, была спрятана секретарём Бенкендорфа и почитателем Пушкина, бывшим лицеистом П. И. Миллером. Впервые об этом рассказал в печати сын поэта-лицеиста М. Д. Деларю в 1880 г. (PC. 1880. Кн. 9). После этого сам Миллер внёс в рассказ Деларю следующие уточнения: «Прочитав копию, граф положил её в один из двух открытых ящиков, стоявших по обеим сторонам его кресел перед письменным столом. Так как каждый ящик был перегорожен на три отдела и этих отделов выходило шесть, то граф нередко ошибался и клал полученную бумагу не в тот отдел, для которого она предназначалась. Это, разумеется, вело к тому, что он потом долго искал её и находил не прежде, как перебрав бумаги. Такая процедура ему, наконец, надоела, и он поручил мне сортировать их каждый день и вынимать залежавшиеся.

Когда я увидел копию в отделе бумаг, назначенных для доклада государю, у меня сердце дрогнуло при мысли о новой беде, грозившей нашему дорогому поэту. Я тут же переложил её под бумаги в другой отдел ящика и поехал сказать М. Д. Деларю, моему товарищу по лицею, чтобы он немедленно дал знать об этом Пушкину на всякий случай. Расчёт мой на забывчивость графа оказался верен: о копии уже не было речи, и я через несколько дней вынул её из ящика вместе с другими залежавшимися бумагами» (РА. 1902. № 10, С. 232). О П. И. Миллере и «услуге», оказанной им Пушкину, см.: Эйдельман Н. Я. О гибели Пушкина: По новым материалам // Новый мир. 1972. № 3. С. 214—217; Он же. Десять автографов Пушкина из архива П. И. Миллера // Зап. ОР ГБЛ. С. 308—309. [Возврат к комментарию^{155}]

Видок — начальник парижской тайной полиции, с которым Пушкин сравнивал Булгарина.

143

О несостоявшейся дуэли между Пушкиным и В. А. Соллогубом см. выше, с. 465—466^{66}.

144

деревня — село Михайловское, имение матери Пушкина, Н. О. Пушкиной. «Во младенчестве» Пушкин там не жил и первый раз приехал туда после окончания лицея. После смерти Надежды Осиповны (29 марта 1836 года) имение перешло к её детям — Ольге, Александру и Льву (Сергей Львович отказался от своей доли в пользу дочери). Пушкин, дорожа имением, хотел оставить его за собой и предложил выплачивать брату и сестре выкупную сумму. После его смерти опека над детьми и имуществом Пушкина (см. примеч. ниже^{146}) выкупила Михайловское и обратила его во владение детей поэта.

145

скажи государю… Эта фраза, по-видимому, придумана Жуковским. См. выше, с. 495—496^{133}.

146

3 февраля 1837 г. была учреждена «Опека над детьми и имуществом Пушкина». Основные установки и круг деятельности Опеки были определены этой запиской Николая I. В ходе работы Опеки было установлено, что общая сумма долгов Пушкина составляла 138 988 руб. (из них 44 тысячи Пушкин был должен казне). Об Опеке и её деятельности см.: Модзалевский Б. Л. Архив Опеки над детьми и имуществом Пушкина // Пушкин и его современники. Спб., 1910. Вып. 13. С. 90—162. [Возврат к комментарию^{144}]

147

Полное собрание сочинений Пушкина вышло не в 7-ми, а в 11 томах. Редакторами-издателями его были друзья Пушкина B. А. Жуковский, П. А. Вяземский, П. А. Плетнёв и В. Ф. Одоевский. Первые 8 томов, включавшие художественные произведения, опубликованные при жизни Пушкина, вышли в 1838 г. В 1841 г. к ним были присоединены три дополнительных тома, содержащие главным образом оставшиеся в рукописи произведения, изданные посмертно. Первоначальный тираж издания был определён в 10 тыс. экз.; расчёт на повышенный интерес к творчеству Пушкина в связи с его трагической гибелью побудил Опеку увеличить тираж до 13 тыс. экз. Однако надежды, возлагавшиеся на доходы от издания, не оправдались, о чём, например, с большим злорадством писала Е. Н. Гончаровой-Дантес Идалия Григорьевна Полетика: «Прекрасное рвение к распространению произведений покойного ужасно замедлилось; вместо того, чтобы принести пятьсот тысяч рублей, они не принесут и двухсот тысяч» (Звенья. Т. 9. С. 180). Действительно, подписка к ноябрю 1838 г. дала лишь 262 тыс. руб. дохода, а всего разошлось 7000 экз. Причины неуспеха издания обусловливались прежде всего дорогой ценой (25 руб. за экземпляр, с пересылкой — 35 руб., на веленевой бумаге — 40 руб., с пересылкой — 50 руб. ассигнациями) и некрасивым внешним видом (см.: Архив Опеки Пушкина. С. 160). В издании было много небрежностей и ошибок (особенно в компоновке сложных текстов), были пропущены некоторые произведения, печатавшиеся при жизни Пушкина, например, «Отрывки из писем, мысли, замечания», помещённые в «Северных цветах» на 1828 год. П. В. Анненков писал по этому поводу: «Довольно странно, что беглые мысли Пушкина, набросанные с твёрдостию руки, обличающей мастера, и драгоценные по отношению к нему самому, пропущены были последним, посмертным изданием его сочинений, которое не обратило даже внимания на стихи его, помещённые между ними» (Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. Спб., 1855. С. 198). Произвольно обращались редакторы и с пушкинскими текстами, изымая и переделывая всё, что могло вызвать недовольство цензуры. Издание вызвало резкую критику Белинского (см.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М.; Л., 1955. Т. 7. С. 99—100). Подробнее о «посмертном» издании см.: Измайлов Н. В. Текстология // Пушкин: Итоги и проблемы изучения. М.; Л., 1966. С. 560; Макаров А. А. Жуковский — редактор Пушкина // Книга: Исслед. и материалы. 1975. Сб. 30. C. 68—91.

148

Подробно о разборе бумаг Пушкина см.: Цявловский М. А. «Посмертный обыск» у Пушкина // Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М., 1962. С. 276—358.

149

О несостоявшейся дуэли Пушкина с Соллогубом см. примеч. с. 465—466 наст. изд.^{66}

150

Естественно, что в делах III отделения не было найдено это смелое письмо Жуковского. Получив его, Бенкендорф вряд ли оставил его в делах своей канцелярии, где его могли прочитать чиновники. (Подробнее см. нашу статью «Жуковский и последняя дуэль Пушкина» (П. Исслед. Л., 1987. Т. 13.)

151

Речь идёт о «Философическом письме» П. Я. Чаадаева, напечатанном в № 15 «Телескопа» за 1836 г. Письмо было написано по-французски. В «Телескопе» появился его перевод с некоторыми сокращениями. Кроме того, было отпечатано 25 отдельных оттисков статьи под названием «Философические письма к г-же*** <Е. Д. Пановой>. Письмо 1». Один из этих оттисков Пушкин получил от Чаадаева через И. С. Гагарина (см.: Чаадаев П. Я. Сочинения и письма/Под ред. М. О. Гершензона. М., 1913. Т. 1. С. 198). С письмом Чаадаева Пушкин был знаком ещё в 1831 году (см. его переписку с Чаадаевым // Акад. Т. 14. № 613, 626, 627, 681). За опубликование его Чаадаев был объявлен сумасшедшим, «Телескоп» запрещён, а редактор его Н. И. Надеждин выслан из Москвы. В «Письме» речь шла об отсталости России по сравнению со странами Западной Европы, о неразвитости общественной жизни и о равнодушии ко всем общественным вопросам, даже в наиболее просвещённой части общества. Чаадаев выдвинул тезис «нашей исторической ничтожности», т. е. рассматривал всё историческое развитие России как путь к социальному и духовному тупику. Причину этого он видел в религиозной обособленности России, отдалённой православием от европейского католического мира. Письмо Чаадаева вызвало огромный резонанс в обществе. Софья Карамзина писала, что оно «занимает всё петербургское общество, начиная с литераторов и кончая вельможами и модными домами» (Карамзины. С. 128). Пушкин соглашался с оценкой «нашей общественной мысли», но иначе смотрел на взаимоотношения Запада и России, исходя из своеобразия русского исторического процесса, и писал Чаадаеву об исторической миссии России, дважды спасшей Европу от монгольского нашествия и завоевательского азарта Наполеона (неотосланное письмо к Чаадаеву от 19 октября 1836 г.). Письмо Пушкина написано по-французски. Пушкин не послал его Чаадаеву, узнав о реакции правительства и послушавшись К. О. Россета, который знал содержание и советовал не посылать письмо (см.: Акад. Т. 16. № 1270). После смерти Пушкина письмо было извлечено из бумаг Пушкина Жуковским и во время «посмертного обыска» уже находилось у него, так как не имеет жандармской нумерации. Всё же текст его был известен правительству (см. об этом в письме Жуковского к Бенкендорфу — наст. изд., с. 216 [См. «Документы и материалы», IV, 2, 1, Б, I (окончание). — Прим. lenok555]). 5 июня 1837 г. Чаадаев просил Жуковского прислать ему копию письма (см.: PC. 1903. Окт. С. 185—186 и РА. 1884. Кн. 1. С. 453). [Возврат к комментариям^{{156}{165}{174}}]

152

Письмо Жуковского Бенкендорфу написано после 25 февраля, когда закончился «посмертный обыск» на квартире Пушкина, и до 8 марта, когда Жуковский читал его своим друзьям (см. запись в дневнике А. И. Тургенева на с. 254 наст. изд. [См. "Документы и материалы", IV, 2, 3 (8 марта). — Прим. lenok555]). Подробнее обоснование датировки см.: Левкович Я. Л. Заметки Жуковского о гибели Пушкина. С. 77—83.

153

оду ко Свободе… Имеется в виду «Вольность». Написана в 1817 г.

Стихотворение «Кинжал» написано в 1821 г.

Занд — немецкий студент, убивший в 1819 г. реакционного писателя Коцебу.

154

О событиях, связанных с Июльской революцией, Пушкин писал Н. Н. Гончаровой только один раз, в письме от 11 октября 1830 г.: «Не знаю, что делается на белом свете и как поживает мой друг Полиньяк» — подлинник по-французски (Акад. Т. 14. С. 115). Жюль-Огюст Полиньяк — министр иностранных дел при короле Карле X, был арестован во время Июльской революции 1830 г. и приговорён к пожизненному заключению (освобождён в 1836 г.). Революционные круги требовали казни, а монархисты утверждали, что оснований для суда нет. Пушкин считал, что необходимы суд и казнь, и заключил в августе 1830 г. шуточное пари на бутылку шампанского с Вяземским, казнят ли министров. 4 ноября он в письме к Вяземскому вспоминает о заключённом пари: «Кстати о Лизе голинькой <Е. М. Хитрово> не имею никакого известия. О Полиньяке тоже. Кто плотит за шампанское, ты или я? Жаль, если я» (Акад. Т. 14. № 534). Имя Полиньяка встречается в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово и П. А. Плетнёву. Подробно об отношении Пушкина к Июльской революции см.: Томашевский Б. В. Французские дела 1830—1831 гг. в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово//Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово, 1827—1832. Л., 1927. С. 205—256.

155

все они были читаны — намёк на перлюстрацию писем Пушкина к жене. Ниже Жуковский упоминает письмо поэта к жене от 20—22 апреля, которое было вскрыто на почте и копия с которого была послана Бенкендорфу (см. примеч. на с. 497 наст. изд.^{142}).

156

О письме Пушкина к Чаадаеву см. примеч. на с. 500 наст. изд.^{151}

157

«На взятие Варшавы». Имеется в виду стихотворение «Бородинская годовщина» (см. примеч. на с. 461 наст. изд.^{35}).

«К Свободе». Так Жуковский называет оду «Вольность».

Стихотворение «Кинжал» написано в 1821 г.

158

стихами к Лукуллу. «На выздоровление Лукулла» — сатира на С. С. Уварова, известного, кроме крайней реакционности, ещё и стяжательством. Она привлекла всеобщее внимание и, вопреки утверждению Жуковского, была с удовлетворением встречена друзьями поэта. «Спасибо переводчику с латинского, — писал А. И. Тургенев Вяземскому, — <...> Пушкин заклеймил его <Уварова> бессмертным поношением» (ЛН. Т. 58. С. 120).

159

общее чувство… О количестве людей, прошедших мимо гроба Пушкина, см. примеч. на с. 496 наст. изд.^{135} Смерть Пушкина вызвала в обществе взрыв возмущения. Об этом доносили своим правительствам аккредитованные в Петербурге послы. В их донесениях (с. 314—342 наст. изд. [См. "Документы и материалы", VII, 3—11. — Прим. lenok555]) мелькают слова «национальная потеря» (шведский поверенный в делах Г. Нордин), «национальное негодование», «всеобщее возмущение» (баварский посол Лерхенфельд), «мучительнейшее впечатление на публику» (датский посол Бломе). Выявилось резкое размежевание в обществе (см. с. 521 наст. изд.^{300}). Контраст между «плебейскими почестями» поэту и равнодушием «позолоченных салонов» отметила и Е. Н. Мещерская. См.: П. в восп. 1985. Т. 2. С. 389.

160

он заподозрил Геккерна… В письме к О. А. Долгоруковой, написанном уже после отъезда обоих Геккернов из Петербурга, Вяземский высказывается о подозрениях против Геккерна более определённо: «Чтобы объяснить поведение Пушкина, нужно бросить суровые обвинения против других лиц, замешанных в этой истории. Эти обвинения не могут быть обоснованы положительными фактами: моральное убеждение в виновности двух актёров этой драмы, только что покинувших Россию, глубоко и сильно, но юридические доказательства отсутствуют» (Красный архив. 1929. Т. 33. С. 231). «Моральное убеждение» друзья получили только после смерти Пушкина. Очевидно, свидание у Полетики перестало быть для них тайной. Вяземский мог узнать о нём от своей жены, к которой прибежала Н. Н. Пушкина прямо от Полетики, Жуковскому могла рассказать об этом Александрина, с которой также поделилась Наталья Николаевна. Об этом свидетельствует письмо барона Фризенгофа к Араповой (см.: Гроссман Л. Цех пера. С. 267).

161

«Ты этого хотел, Жорж Данден» (фр.) — слова героя комедии Мольера «Жорж Данден» — употребляются в значении сам виноват, пеняй на самого себя. Здесь имеют ещё и каламбурный характер, основанный на созвучии имён: Жорж Данден — Жорж Дантес.

162

случайность, помешает браку… См. примеч. на с. 509 наст. изд^{227}.

163

приехали его соседки по имению… В Петербурге в это время были А. Н. Вульф и Е. Н. Вревская. Пушкин был откровенен с Вревской (см. выше, с. 113 наст. изд. [См. 1-ую часть книги, 14 (2-я половина). — Прим. lenok555]).

164

не понят… друзьями… Об этом свидетельствуют письма Карамзиных, в частности письмо С. Н. Карамзиной, написанное 27 января, в день дуэли Пушкина (см. с. 486 наст. изд.[См. последний абзац в^{111}] ).

165

О письме П. Чаадаева см. примеч. на с. 500 наст. изд.^{151}

166

толпа… намеревалась… Ср. запись в дневнике А. П. Дурново: «Говорят, что на похоронах Пушкина спрашивали, где тот иностранец, которого мы бы хотели растерзать» (Казанский Б. В. Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина// Врем. ПК. Т. 1. М.; Л., 1936. С. 238). В эти же дни А. И. Тургенев писал брату Николаю: «Публика ожесточена против Геккерна, и опасаются, что выбьют у него окна…» (Пушкин и его современники. Вып. 6. Спб., 1908. С. 62).

167

Вяземский употребляет слова «военный парад» в ироническом смысле, имея в виду «целый корпус жандармов», собравшихся у гроба Пушкина. Однако такой парад состоялся в действительности. М. И. Яшин нашёл в камер-фурьерском журнале отметку о параде войск, который назначался на 2 февраля 1837 г. (т. е. на другой день после отпевания Пушкина, когда его тело было ещё в подвале Конюшенной церкви), и соответствующие приказы по Кавалергардскому и лейб-гвардии Конному полкам. В этих полках на 2 февраля были назначены обычные эскадронные учения, а потом сделано дополнение, изменившее первоначальный приказ. 60 тысяч кавалерии и пехоты со всеми обозами были вызваны на площадь к Зимнему дворцу. В приказах был указан порядок прохождения войск и обозов, причём конечным пунктом для обозов была указана Конюшенная улица; здесь они должны были остановиться. Это объясняет, почему отпевание было перенесено из Исаакиевской в Конюшенную церковь. Правительство могло не опасаться большого стечения народа (см. Яшин. Хроника. № 9. С. 185—187).

168

интересам Генриха V. Июльская революция 1830 г. во Франции свергла с престола Карла X. Карл отказался от престола в пользу своего внука Генриха Бордоского, сына герцога Беррийского (Вяземский называет его Генрихом V), назначив при этом Луи-Филиппа, герцога Орлеанского, «наместником Франции». Последний в палате говорил лишь о своём регентстве, умолчав о новом престолонаследнике. Через некоторое время палата депутатов предложила корону Луи-Филиппу, но в общем мнении он остался узурпатором.

169

эти стихи… Речь идёт о стихотворениях «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». См. примеч. с. 461 наст. изд.^{35}

170

Об А. И. Тургеневе см.: Гиллельсон М. И. А. И. Тургенев и его литературное наследство//Тургенев А. И. Хроника русского. Дневники (1825—1826 гг.). М.; Л., 1964. С. 441—504.

171

Имеется в виду книга академика С. П. Крашенинникова «Описание земли Камчатки» (1775). Сделанные Пушкиным выписки из неё и заметки являются последним трудом его, очевидно, предназначавшимся для очередного тома «Современника» (печатается под заглавием «Заметки при чтении „Описания земли Камчатки“ С. П. Крашенинникова»). На конспекте исторических событий, который Пушкин озаглавил «Камчатские дела», поставлена дата: «20 января 1837 г.» (см.: Акад. Т. 10. С. 437).

172

В «Современнике» ( т. 1, 4) были напечатаны заграничные письма А. И. Тургенева под заглавием «Хроника русского».

173

навряд ли будет издан. Дневники Тургенева издавались М. И. Гиллельсоном: 1) Пушкин в дневниках А. И. Тургенева 1831—1834 гг. // Рус. лит. 1964. № 1. С. 125; 2) По страницам дневников и писем А. И. Тургенева (Пушкин и А. И. Тургенев) // Прометей. Кн. 10. С. 355—396 (публ. под псевдонимом: М. Максимов); 3) А. И. Тургенев. Хроника русского. Дневники (1825—1826 гг.). М.; Л., 1964; 4) От арзамасского братства к пушкинскому кругу писателей. Л., 1977. С. 169—177, 181—197; 5) Тургенев А. И. Из «Дневника» // П. в восп. 1974. Т. 2. С. 167—183; 6) Тургенев А. И. Из «Дневника» // П. в восп. 1985. Т. 2. С. 206—219.

174

«История с Чаадаевым» — см. примеч. с. 500 наст. изд.^{151}

175

Речь идёт о письме, которое Пушкин 17 ноября 1836 г. написал В. А. Соллогубу и в котором он берёт вызов обратно, «узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерн решил объявить о своём намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли» (подлинник по-французски. Акад. Т. 16. С. 188).

176

Об этом вечере С. Н. Карамзина писала брату: «В среду мы были неожиданно обрадованы приездом Александра Тургенева, оживившего наш вечерний чай своим прелестным умом, остротами и неисчерпаемым запасом пикантных анекдотов обо всех выдающихся представителях рода человеческого. Он очень сожалеет, что сейчас он не в Париже и не может тебя представить, между прочим, госпоже Рекамье» (Карамзины. С. 143).

177

«другая Пушкина» — Наталья Николаевна, которую Тургенев сравнивает с графиней Эмилией Карловной Мусиной-Пушкиной. Обе женщины соперничали в красоте. Пушкин в письме к жене от 14 сентября 1835 г. спрашивал: «Счастливо ли воюешь со своей однофамилицей?» (Акад. Т. 15. С. 47).

178

Какое «враньё» сообщил Тургеневу Вяземский, можно судить по письму С. Н. Карамзиной к брату Андрею от 21 ноября. Сообщая «новость» о скорой женитьбе Дантеса на Е. Гончаровой, она пишет и о Пушкине: «Один только Пушкин своим взволнованным видом, своими загадочными восклицаниями, обращёнными к каждому встречному, и своей манерой обрывать Дантеса и избегать его в обществе добьётся того, что возбудит подозрения и догадки, *Вяземский говорит*, что он выглядит обиженным за жену, так как Дантес больше за ней не ухаживает» (Карамзины. С. 139; * отмечены слова, написанные по-русски). Очевидно, что-либо подобное Вяземский говорил и Тургеневу.

179

Очевидно, в разговоре с Пушкиным речь шла о «местничестве», которое в XV—XVII вв. устанавливало право бояр на государственные должности, чины и звания, в зависимости от родовитости. По этому обычаю строго соблюдалось распределение мест за великокняжеским столом и во время церемоний. Выражение «быть без мест» означало отступление от этого правила. В записи Тургенева оно могло иносказательно обозначать собственное положение Тургенева (да и Пушкина, считавшего унизительным своё камер-юнкерство).

180

Эмилия Карловна Мусина-Пушкина (1810—1846), урожд. Шернваль, и её сестра Аврора (1808—1902).

181

Поведение Екатерины Гончаровой и Дантеса, как и Пушкиных, было постоянно предметом наблюдения и обсуждения в гостиных Петербурга. См. примеч. на с. 477—480.^{91}

182

бесконечно малых (фр.).

183

Строганов Григорий Александрович, граф (1770—1857), двоюродный дядя Н. Н. Пушкиной. После смерти поэта возглавил опеку над детьми и имуществом Пушкина. Строганов был членом верховного суда над декабристами — отсюда и нежелание Тургенева выказывать к Строганову дружескую приязнь.

184

Очевидно, речь идёт о «Записке о древней и новой России» Карамзина (1811), которую Пушкин собирался печатать в «Современнике» и которая не была пропущена цензурой. Позднее, после настойчивых хлопот Жуковского, фрагмент «Записки» был опубликован в т. 5 «Современника» (см. об этом: Вацуро В. Э. Подвиг честного человека // Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И. Сквозь «умственные плотины». М., 1972. С. 109—112).

185

Принцесса Гогенлоэ (урожд. Голубцова Екатерина Ивановна), жена вюртембергского посланника (см. с. 323 [См. "Документы и материалы", VII, 8. — Прим. lenok555]). О знакомстве её с Пушкиным см.: Глассе А. Пушкин и Гогенлоэ//П. Исслед. Т. 10. С. 356—364.

186

«о брате» — Николае Ивановиче, декабристе, который в момент восстания 14 декабря был за границей и не вернулся в Россию.

187

«тришуете» — плутуете (от французского tricher — плутовать).

188

[что я папоротник (фр.) — Прим. lenok555.]

Следуйте за мной (фр.) — вероятно, намёк на изречение Христа: «Кто меня любит — идите за мной».

189

Бурбье Виржини, род. в первых годах XIX в. С 1828 г. с успехом выступала в Петербурге на Михайловской сцене.

мадам Ансло Луиза-Виргиния (1792—1875) — жена французского драматурга и публициста Жака-Арсена Ансло (1794—1854).

190

В тот вечер разговор с Пушкиным шёл о декабристах. Р. и Б. — Рылеев и Бестужев, которые призывали Пушкина обращаться к гражданским темам в стихах и не приняли «Евгения Онегина». М. Ф. Орлов, П. Д. Киселёв, А. П. Ермолов и А. С. Меншиков сочувствовали движению декабристов. А. П. Ермолова декабристы прочили в состав Временного правительства в случае победы восстания. «Без нас не обойдутся» — очевидно, слова, сказанные одним из них. Тут же Пушкин читал Тургеневу недавно написанное стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Известны только два упоминания о чтении этого стихотворения Пушкиным — настоящая запись Тургенева и письмо Александра Карамзина к брату Андрею от 31 августа 1836 г., в котором он передаёт содержание стихотворения Пушкина со слов Н. А. Муханова: «Пушкин показал ему только что написанное им стихотворение, в котором он жалуется на неблагодарную и ветреную публику и напоминает свои заслуги перед ней. Муханов говорит, что эта пьеса прекрасна» (Карамзины. С. 96).

191

Рекамье Юлия Аделаида (1777—1849) — известная красавица, хозяйка салона в Париже. Только что вернувшийся из-за границы Тургенев, сожалея, что сам не может ввести Андрея Карамзина в парижские салоны, послал ему рекомендательные письма. Так, в письме к Андрею родных от 13—16 (25—28) декабря 1836 г. он сделал следующую приписку: «Я пишу к тебе письмо, которое ты отдашь M-me Récamier, лично поцелуешь у ней за меня милую ручку и познакомишься моим именем с Баланшем, который у ней ежедневно и живёт напротив неё, а она в Abbaye aux bois. Тут увидишь и Шатобриана и вместо всякой рекомендации скажешь ему своё имя и передашь моё почтение; но прежде всего побывай у Свечиной. Она любила отца и друга нашего Карамзина… Обнимаю и завидую тебе и Парижу: там Смирнова» (Карамзины. С. 278).

192

Что скажут об этом в Англии (фр.).

193

«соперница» Э. К. Мусиной-Пушкиной — Н. Н. Пушкина.

194

Н. Г. Устрялов (1805—1870) — профессор Петербургского университета. Его диссертация «О системе прагматической русской истории» содержала критику «Истории государства Российского» Карамзина и вызвала острые дискуссии. Устрялов 27 октября 1836 г. послал свою книгу Пушкину с запиской, в которой просил «прейти об ней молчанием в „Современнике“» (Акад. Т. 16. С. 178).

195

Щербин. Очевидно, неправильно прочитано. Следует читать: Щербат<ову> Петру Александровичу, женатому на сестре декабриста И. Н. Горсткина.

196

С. Н. — Софья Николаевна Карамзина, которая сочувствовала Дантесу и возмущалась поведением Пушкина (не зная всех обстоятельств, связанных со сватовством Дантеса). Её отношение к Пушкину передаёт письмо к А. Н. Карамзину от 27 января 1837 г. (см. выше, с. 486 наст. изд. [См. последний абзац в^{111}]).

197

Я очень рада вас видеть. Вы меня понимаете (фр.).

198

Речь идёт о Келлере Егоре Егоровиче (1765—1838) и сыне его Дмитрии Егоровиче (1807—1839). Ср. запись в дневнике Д. Е. Келлера от 17 декабря 1836 г.: «Был на балу у Е. Ф. Мейендорфа. Он и жена говорили о Пушкине, о данном мне поручении перевести для государя рукопись генерала Гордона (сподвижника Петра). Я не танцевал и находился в комнате перед залой. Вдруг вышел оттуда Александр Сергеевич с Мейендорфом и нетерпеливо спрашивал его: „Но где же он? Где он?“ Егор Фёдорович нас познакомил. Пошли расспросы об объёме и содержании рукописи. Пушкин удивился, когда узнал, что у меня шесть томов in quarto, и сказал: „Государь говорил мне об этом манускрипте, как о редкости, но я не знал, что он так пространен“. Он спросил, не имею ли других подобных занятий в виду по окончании перевода, и упрашивал навещать его» (Пушкин А. С. Соч./Под ред. П. Ефремова. Спб., 1905. Т. 8. С. 486). 

199

По поводу выписок о Шотландии М. И. Гиллельсон пишет: «Выписки о Шотландии в бумагах Пушкина обнаружены не были; они бесследно исчезли, и до последнего времени их содержание не было известно. Однако ознакомление с неизданными дневниками Тургенева позволяет утверждать, что Тургенев передал Пушкину описание своей поездки из Лондона в Абботсфорд летом 1828 г. Осмотр шекспировских мест (Стратфорд-на-Эвоне), Оксфорда, Вудстока и Кенильворта, знакомство с Робертом Саути, трёхдневное пребывание в гостях у Вальтера Скотта были опорными пунктами его повествования; это была единая цепь историко-литературных ассоциаций, последовательно подводящая к кульминации — к посещению Абботсфорда» (Комментарий // П. в восп. 1974. Т. 2. С. 434). Из этих записей видно, как активно собирал Пушкин материал для V тома «Современника».

200

«Моё положение» — положение брата декабриста.

201

«Хроникой», т. е. продолжением «Хроники русского», напечатанной в только что вышедшем томе IV «Современника».

202

Пушкин зазвал к себе. Об этом визите к Пушкину Тургенев пишет А. Я. Булгакову 25 декабря: «Вчера не успел побывать у Марьи Кон., ибо пушкинский завтрак превратился в лукулловский обед, и я, заболтавшись с собутыльниками, увлечён был поэтом Пушкиным в трёхкрасотное его семейство, а оттуда на Christbaum…» (Тургенев А. И. Письма Александра Тургенева Булгаковым. М., 1939. С. 201).

Christbaum (нем.) — рождественская ёлка.

203

роман Пушкина — «Капитанская дочка», напечатан в т. IV «Современника».

204

о Плюшаре — по-видимому, об издававшемся А. А. Плюшаром «Энциклопедическом лексиконе», который начал выходить с 1835 г. 16 марта 1834 г. Пушкин присутствовал на учредительном совещании у Греча по поводу издания «Лексикона» (см. запись в его дневнике 17 марта 1834. — Акад. Т. 12. С. 321).

205

В т. III «Современника» было напечатано стихотворение Пушкина «Полководец», посвящённое Барклаю де Толли. Племянник Кутузова Л. И. Голенищев-Кутузов в печати упрекнул поэта в забвении заслуг Кутузова. Ответ ему Пушкин поместил в т. IV своего журнала, где писал: «…не могу не огорчиться, когда в смиренной хвале моей вождю, забытому Жуковским, соотечественники мои могли подозревать низкую и преступную сатиру…» Жуковский, называя в своём стихотворении «Певец во стане русских воинов» героев Отечественной войны 1812 года, «забыл» упомянуть Барклая де Толли.

206

Гизо Франсуа-Пьер-Гийом (1787—1874) — писатель, историк. 10(22) декабря был избран во Французскую академию. Речь его при избрании произвела большое впечатление и обсуждалась в петербургских салонах (см.: Максимов М. [М. И. Гиллельсон]. По страницам дневников и писем А. И. Тургенева // Прометей. Т. 10. С. 386—387).

Парижская газета «Курьер».

207

«Отец Горио» (фр.) — роман Бальзака.

208

хорошая мина при плохой игре (фр.).

209

О вечере у Мещер[ских] с Пушкиными] подробно пишет С. Н. Карамзина брату на следующий день, 29 декабря. Отрывок из этого письма, касающийся не только этого вечера, но поведения Геккернов и Пушкиных в близкие к нему дни, см. на с. 485—486 наст. изд.^{111}

210

2 N d’or — два золотых (фр.).

211

Три теологические добродетели, которых мне не хватает (фр.). Тургенев имеет в виду веру, надежду и милосердие.

212

Я вас люблю (фр.).

213

Т. — по-видимому, Екатерина Фёдоровна Тизенгаузен, дочь Е. М. Хитрово.

214

М. Ф. — Мария Фёдоровна, жена Павла I (1759—1828). Речь идёт, очевидно, о помиловании декабристов, приговорённых к смертной казни. А. Ф. — императрица Александра Фёдоровна.

215

Святой сброд на святой церемонии (фр.) — цитата из стихотворения Барбье «Собачий пир».

216

англичанин — Чарлз Уильям Вейн Лондондерри, лорд, английский политический деятель. Осенью 1836 г. он и его жена посетили Петербург.

217

Рассказ Баранта должен был особенно заинтересовать Пушкина, работавшего над автобиографическими записками. В планах его записок большое место занимают также годы молодости и детства.

218

В письме к А. Я. Булгакову Тургенев писал об этом вечере: «Беседа была разнообразной, блестящей и очень интересной, так как Барант рассказывал нам пикантные вещи о Талейране и его мемуарах, первые части которых он прочёл; Вяземский вносил свою часть, говоря свои острые словечки, достойные его оригинального ума. Пушкин рассказывал нам анекдоты, черты Петра I и Екатерины II, и на этот раз я тоже был на высоте этих корифеев литературных салонов» (подлинник по-французски). Тургенев был лично знаком с Талейраном (Тургенев А. И. Письма Александра Тургенева Булгаковым. С. 204).

219

«Исповедь» Ж.-Ж. Руссо.

220

Ср. в письмах А. Я. Булгакову от 9 января 1837 г.: «Повесть Пушкина „Капитанская дочка“ так здесь прославилась, что Барант не шутя предлагал автору, при мне, перевести её на франц. с его помощию, но как он выразит оригинальность этого слога, этой эпохи, этих характеров старо-русских и этой девичей русской прелести — кои набросаны во всей повести? Главная трудность в разказе, а разказ пересказывать на другом языке — трудно. Француз поймёт нашего дядьку (ménin), такие и у них бывали; но поймёт ли верную жену верного коменданта» (Тургенев А. И. Письма Александра Тургенева Булгаковым. С. 204).

221

Пастиш (фр.) (т. е. подделка) Пушкина на Вольтера — статья «Последний из свойственников Иоанны д’Арк».

222

Франц[узские] бумаги — выписки Тургенева из парижских архивов, содержавшие донесения французских послов из Петербурга. Пушкин интересовался этими документами в связи с работой над «Историей Петра I» (см.: Фейнберг И. Л. Незавершённые работы Пушкина. 4-е изд. М., 1964. С. 162—187).

223

спас Грибоедова. См. об этом: Шимановский Н. В. Арест Грибоедова//А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1980. С. 115—121; Ср.: Нечкина М. В. А. С. Грибоедов и декабристы. 2-е изд. М., 1951. С. 482—490. Ср. выше, с. 234. [См. «Документы и материалы», IV, 2, 3 (окончание вступления перед дневником). — Прим. lenok555]

224

де Жюльвекур Поль, граф (ум. в конце 40-х гг. XIX в.) — французский писатель. В 1830-х гг. путешествовал по России.

225

выписки из дневника Тургенева о Веймаре были напечатаны в посмертном, пятом томе «Современника» под названием «Отрывок из записной книжки путешественника (Веймар. Тифурт. Дом в кабинете Гёте. Письмо к нему В. Скотта)».

226

Ивашева — мать декабриста В. П. Ивашева.

227

«со свадьбы» Дантеса и Е. Н. Гончаровой. Шаферами невесты были Александр и Владимир Карамзины. Об этой свадьбе С. Н. Карамзина писала 9(21) января: «Ведь завтра, в воскресенье, состоится эта удивительная свадьба, мы увидим её в католической церкви. Александр и Вольдемар будут шаферами, а Пушкин проиграет несколько пари, потому что он, изволите ли видеть, бился об заклад, что эта свадьба — один обман и никогда не состоится. Всё это по-прежнему очень странно и необъяснимо; Дантес не мог почувствовать увлечения, и вид у него совсем не влюблённый. Катрин во всяком случае более счастлива, чем он». И через три дня: «Итак, свадьба Дантеса состоялась в воскресенье; я присутствовала при одевании мадемуазель Гончаровой, но когда эти дамы сказали, что я еду вместе с ними в церковь, её злая тётка Загряжская устроила мне сцену. Из самых лучших побуждений, как говорят, опасаясь излишнего любопытства, тётка излила на меня всю желчь, накопившуюся у неё за целую неделю от нескромных выражений участия; кажется, что в доме её боятся, никто не подал голоса в мою пользу, чтобы по крайней мере сказать, что они сами меня пригласили; я начала было защищаться от этого неожиданного нападения, в конце концов, чувствуя, что мой голос начинает дрожать и глаза наполняются слезами досады, убежала. Ты согласишься, что, помимо доставленной мне неприятности, я должна была ещё испытать большое разочарование: невозможно сделать наблюдения и рассказать тебе о том, как выглядели участники этой таинственной драмы в заключительной сцене эпилога. Александр говорит, что всё прошло наилучшим образом, но ты ведь знаешь, он по природе своей не наблюдателен. На другой день они были у нас; на следующий день, вчера, я была у них. Ничего не может быть красивее, удобнее и очаровательно изящнее их комнат, нельзя представить себе лиц безмятежнее и веселее, чем их лица у всех троих, потому что отец является совершенно неотъемлемой частью как драмы, так и семейного счастья. Не может быть, чтобы всё это было притворством: для этого понадобилась бы нечеловеческая скрытность, и притом такую игру им пришлось бы вести всю жизнь!* Непонятно» (Карамзины. С. 151, 152—153). Иначе расценивала психологическую атмосферу в доме Геккернов наблюдательная Александра Николаевна Гончарова — см. её письмо к брату от 22—24 января 1837 г. на с. 465 наст. изд. [См. конец комментария^{63}] [Возврат к комментариям^{103}{162}]

228

«Андрюша» — Андрей Николаевич Карамзин.

229

сватовство… Эта запись является, по-видимому, отзвуком светских пересудов о женитьбе Дантеса.

230

Норман, или Ленорман Мария-Анна-Аделаида (1772—1843), — известная французская гадалка, предсказавшая декабристу Каховскому, что он будет повешен (см.: Раевский В. Ф. Мой арест // П. в восп. 1974. Т. 1. С. 376).

231

Зашёл к Пушкину; стихи к Морю… Тургенев писал И. С. Аржевитинову: «…прочёл он мне наизусть много стихов, коих я не знал, ибо они не были напечатаны. Одни более других мне понравились и тем уже, что написаны по случаю распространившегося слуха, что будто брат Николай выдан англичанами; стихи адресованы к другому поэту, который написал стихи „К морю“ и славил его» (РА. 1903. Кн. 1. С. 144). Тургенев имеет в виду стихотворение Пушкина «Так море, древний душегубец…». Стихи вызваны слухами, что Н. И. Тургенев, обвинённый по делу декабристов, арестован в Лондоне и привезён на корабле в Петербург. [Возврат к комментариям^{242}{253}]

232

journalière — ежедневная (фр.).

233

А. Ф. Закревской посвящены три стихотворения Пушкина: «Портрет», «Наперсник» и «Счастлив, кто избран своенравно». Два первых напечатаны в альманахе Дельвига «Северные цветы» на 1829 г. (Спб., 1828), последнее при жизни Пушкина не печаталось. Очевидно, его Пушкин и читал Тургеневу.

234

100 jours — Сто дней Наполеона, вторичное правление его во Франции (14 марта — 22 июня 1815) после бегства с острова Эльба.

235

Что его письмо убедило Людовика. Оно почти убедило меня самого (фр.).

236

Место, где кончается Европа и начинается Азия. <...> это конституционный министр: у него две палаты (игра слов: комнаты — палаты) (фр.).

237

Скорее всего, имеется в виду письмо Ломоносова к И. И. Шувалову от 19 января 1761 г., впервые опубликованное в альманахе «Урания… на 1826 год» (М., 1825. С. 54—58). Письмо это могло импонировать Тургеневу выраженным в нём сознанием независимости человека и творца от властей и даже самого «господа бога». «Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого господа бога, который дал мне смысл, пока разве отнимет». Эти слова часто цитирует Пушкин (см.: письмо к жене от 8 июня 1834 г. — Акад. Т. 15. № 950; «Путешествие из Москвы в Петербург». — Акад. Т. 11. С. 254 и запись в дневнике от 10 мая 1834 г. — Акад. Т. 12. С. 329). Возможно, Тургенев узнал об этом письме от Пушкина. В 1825 г., когда вышла «Урания», он жил за границей.

238

и для сброда, по виду вовсе не святого (фр.).

239

Княгиня Наталья Петровна Голицына (17 янв. 1741 — 20 дек. 1837) — прототип пушкинской «Пиковой дамы».

240

18 января у Люцероде были танцы в честь новобрачных Геккернов (см.: Герштейн Э. Комментарий//Ахматова. С. 297).

241

У кн. Вяземского Тургенев, очевидно, услышал пересуды о семье Пушкина. О чём могла идти речь, разъясняет письмо С. Н. Карамзиной к брату Андрею от 27 января 1837 г. (см. отрывок из него — примеч. на с. 486 наст. изд. [См. последний абзац в^{111}]). О неумении Н. Н. Пушкиной сдерживать свои эмоции свидетельствует письмо к ней П. А. Вяземского от 6 апреля 1842 года, которое приводит Э. Герштейн в комментариях к кн.: Ахматова. С. 297. Вяземский наставляет вдову поэта, как вести себя в присутствии заинтересовавшего её человека (Вяземский называет его «пирожник»): «Войдя в комнату, не краснеть и не бледнеть, присесть хозяйке и гостям учтиво и выбрать себе местечко общее, а не отдельное <...> 20 минут, полчаса особенного разговора довольно. Потом встать с места и подойти к другим <...> завести общий разговор <...> С пирожником сидеть, но не засиживаться… за пирог не садиться, если будут усаживать и сводить». Затем Вяземский взывает по-французски: «Поменьше тщеславия и побольше самолюбия… одним словом: достоинство! достоинство!» И дальше пишет: «От этих особенных разговоров проку мало, а толков много. Из пустого в порожнее довольно уже было перелито…» В последней фразе Э. Герштейн справедливо видит намёк на недавние трагические события. Тут же она приводит слова Ахматовой в черновом конспекте портрета Натальи Николаевны: «Письмо Вяземского, где он учит её хорошим манерам» (Ахматова. С. 297).

242

Имеется в виду стих[отворение] Пушкина «Так море, древний душегубец…». См. примеч. на с. 509—510.^{231}

243

письмо Пушкина — к Соллогубу, в котором он отказывается от своего вызова Дантесу (текст его см. с. 94—95 наст. изд. [См. 1-ую часть книги, 10 (середина, ориентир: «в 1900 году»). — Прим. lenok555]).

244

Тургенев имеет в виду своё письмо Вяземскому от 7 сентября 1836 г.: «Как моё Европейство обрадовалось, увидев у Симбирска пароход, плывущий из Нижнего к Саратову и Астрахань… Отчизна Вальтера Скотта благодетельствует родине Карамзина и Державина. Татарщина не может долго устоять против этого угольного дыма шотландского; он проест ей глаза, и они прояснятся» (Лит. архив. М.; Л., 1938. Т. 1. С. 85).

245

Лубяновский Фёдор Петрович (1777—1869), сенатор, в прошлом пензенский губернатор, жил в одном доме с Пушкиным. Его рассказ о ссоре наместника Петрозаводской губернии Т. И. Тутолмина с Державиным записал Я. К. Грот (см.: Державин Г. Р. Соч. Спб., 1880. Т. 8. С. 376—377).

246

Хотел… выкинуть стих. Лобанова. Желание Пушкина было выполнено. Эта корреспонденция Тургенева напечатана в V томе «Современника» без стихотворения Лобанова.

247

Свояченицей (фр.).

248

Тургенев читал труд Шатобриана «Essai sur la littérature anglaise et considérations sur la génie des hommes, des temps et des révolutions».

249

Разговор о Пушкиной. Об этом вечере у Мещерских см. в письме С. Н. Карамзиной от 27 января 1837 г. (приведено на с. 486 наст. изд. [См. последний абзац в^{111}]), где она пишет об отношении П. А. Вяземского к поведению Пушкиных. Очевидно, княгиня разделяла мнение мужа, и Тургенев вступился на Наталью Николаевну.

250

О записке Николая I Пушкину см. выше, примеч. на с. 494 наст. изд.^{126}

251

Князь А. Н. Голицын — обер-прокурор синода. Тургенев пытался использовать его влияние при дворе.

252

Справедливость неоднозначна (фр.).

253

О стих[отворении] Пушк[ина] «Так море, древний душегубец…» см. выше, примеч. на с. 509—510.^{231}

254

О пенсии, назначенной вдове Пушкина и детям, см. выше, с. 191 наст. изд. [См. «Документы и материалы», III, 2, 1—2. — Прим. lenok555]

255

Англичанин — Артур Медженис (1801—1867), советник английского посольства в Петербурге, которого Пушкин 26 января 1837 г. на балу у гр. М. Г. Разумовской просил быть его секундантом. Медженис, переговорив с д’Аршиаком тут же, на балу, и убедившись в невозможности примирения противников, ответил Пушкину письменным отказом в 1 ч. 30 мин. ночи 27 января. Очевидно, д’Аршиак передал Тургеневу свой разговор с Медженисом.

256

parfaite — превосходным (фр.).

257

И. С. Гагарина подозревали в составлении анонимного пасквиля (см. примеч. на с. 549 наст. изд.^{376}).

258

Вероятно, Е. А. Карамзина «пеняла» детям за их недальновидность, непонимание событий, которые происходили в семье Пушкина, и за сочувственное отношение к Дантесу.

259

Тургенев имеет в виду слова государя, сказанные Жуковскому: «…в одном только не могу согласиться с тобою: это в том, чтобы ты написал указы, как о Карамзине. Есть разница: ты видишь, мы насилу довели его <Пушкина. — Я. Л.> до смерти христианской, а Карамзин умирал, как ангел» (см. выше, с. 497 наст. изд.^{140}).

260

К. И. Г. — князь Иван Гагарин.

261

А. Бестужев — очевидно, описка Щёголева. Декабрист и писатель А. Бестужев-Марлинский, разжалованный в рядовые, сражался с горцами на Кавказе. В 1835 г. в Петербург вернулся младший из братьев Бестужевых — Павел, который бывал в доме Пушкина (см.: Левкович Я. Судьба Марлинского//Звезда. 1975. № 12. С. 163) и, конечно, был знаком с А. И. Тургеневым.

262

Единственный русский (фр.).

263

смерть — примиритель — речь идёт об отношениях Пушкина и С. С. Уварова. С. С. Уваров (1786—1855) — министр просвещения, председатель Цензурного комитета, в прошлом — член «Арзамаса», на заседаниях которого и познакомился с ним Пушкин. Уваров вёл жёсткую цензурную политику, от которой не раз страдал Пушкин. В феврале 1835 г. Пушкин в связи с выходом «Истории Пугачёвского бунта», записал в дневнике: «Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге, как о возмутительном сочинении…» (Акад. Т. 12. С. 337). После появления направленной против Уварова сатиры Пушкина «На выздоровление Лукулла» (1835) отношения между ними приняли откровенно враждебный характер. Свидетельством этого была эпиграмма Пушкина «В Академии наук» (1835), направленная против невежественного М. А. Дондукова-Корсакова, назначенного по протекции Уварова вице-президентом Академии. После смерти Пушкина Уваров потребовал от цензоров соблюдения в некрологах «надлежащей умеренности и приличия» (Щукинский сборник. М., 1902. Т. 1. С. 298) и сделал выговор издателю «Литературных прибавлений к „Русскому инвалиду“» А. А. Краевскому за публикацию некролога, написанного В. Ф. Одоевским. О посещении Уваровым Конюшенной церкви П. И. Бартенев писал: «Живы ещё лица, помнящие, как С. С. Уваров явился бледный и сам не свой в Конюшенную церковь на отпевание Пушкина и как от него сторонились» (РА. 1888. Кн. 2. С. 297).

264

Письмо Н. Н. Пушкиной к Николаю I с просьбой об учреждении Опеки над детьми и имуществом Пушкина написано позднее, но содержание его, очевидно, обсуждалось 1 февраля. Приводим текст этого документа:

«Супруг мой двора вашего императорского величества камер юнкер Александр Сергеевич Пушкин волею божиею скончался 29 минувшего генваря, оставя по кончине своей малолетних детей сыновей Александра 3-х и Григория 2-х лет и дочерей Марью четырёх лет, Наталью восьми месяцев и недвижимое наследственное имение, состоящее в разных деревнях Псковской губернии. Вместе с тем осталось и движимое его имущество, надлежащей описи как недвижимому, и так и движимому его имуществу ещё неучинено. — А как по роду оставшегося по смерти мужа моего имущества необходимо было назначить несколько опекунов, то я, избрав для того двора вашего императорского величества обер шенка действительного тайного советника графа Григория Александровича Строганова, шталмейстера тайного советника графа Михайла Юрьевича Виельгорского и действительного статского советника Василия Александровича <описка Н. Н. Пушкиной — Андреевича. — Я. Л.> Жуковского, всеподданнейше обратилась к вашему императорскому величеству о назначении лиц сих опекунами. Текущего февраля 3-го числа г. министр юстиции тайный советник Дашков уведомил меня, что ваше величество по упомянутому предмету высочайше соизволили на назначение в опекуны избранных мною лиц, но с тем, чтобы я с настоящею просьбою обратилась куда следует установленным порядком. <...> Сверх назначенных выше особ, я считаю непременным долгом матери принять на себя обязанности опекунши детей моих и присовокупить ещё к числу упомянутых опекунов камер юнкера надворного советника Атрешкова. А как не только упомянутое выше движимое имущество покойного мужа моего находится в С. Петербурге, но и я сама должна для воспитания детей моих проживать в здешней столиции, и как при том все избранные мною в опекуны лица находятся на службе в С. Петербурге, то по сему и прошу:

Дабы высочайшим вашего императорского величества указом повелено было сие моё прошение принять, малолетних детей моих взять в заведывание С. Петербургской дворянской опеки и, утвердив поименованных выше лиц в звании опекунов детей моих, учинить распоряжение, как законы повелевают.

Всемилостивейший государь, прошу вашего императорского величества о сём моём прошении решение учинить 8-го февраля 1837 года. К поданию надлежит в С. Петербургскую дворянскую опеку, прошение сие переписывал со слов просительницы писарь Леонтий Герасимов. — Его императорского величества камер юнкера Александра Сергеева сына Пушкина Наталья Николаевна дочь Гончарова руку приложила.

Звание опекунов принять согласны:

Двора е. и. в. обер шенк граф Григорий Строганов,

Двора е. и. в. шталмейстер граф Михаил Виельгорский,

Действительный статский советник Василий Жуковский,

Двора е. и. в. камер юнкер Наркиз Атрешков.

Жительство имеют:

Наталья Николаевна Пушкина: на Мойке против Конюшенного моста в доме Волконской.

Граф Григорий Александрович Строганов на углу Италианской и Караванной улицы в доме принца Гогенлоэ-Киршберг № 21.

Граф Михаил Юрьевич Виельгорский в доме Кутузова подле Михайловского театра.

Василий Андреевич Жуковский в Зимнем дворце.

Наркиз Иванович Атрешков на Невском проспекте в доме Чаплина» (Архив Опеки. С. 344—345).

265

к Аршиаку… Простился с ним… 2 февраля секундант Дантеса д’Аршиак, как участник дуэли, вынужден был покинуть Россию. О посылке для Андрея Карамзина письма и книги Ек. А. Карамзина пишет: «Записку мою Тургенев передаст д’Аршиаку, которого отсылают в качестве курьера после этой злополучной истории с несчастным Пушкиным; если ты с ним где-нибудь встретишься, то сможешь узнать подробности об этом роковом поединке. Он тебе привезёт также маленький томик — новое издание *„Онегина“*, по-моему, очень изящное, которое сейчас, я думаю, доставит тебе удовольствие» (Карамзины. С. 169).

266

Записку Спасского см. на с. 175—178 наст. изд. [См. «Документы и материалы», II, 3. — Прим. lenok555]

267

Запись «он ещё не мёртвый» разъясняет письмо С. Н. Карамзиной к брату Андрею: «…расскажу об одной забавной мелочи среди всех горестей, Данзас просил разрешить ему сопровождать тело, но государь ответил, что это невозможно, потому что он должен быть отдан под суд (впрочем, говорят, это будет только для соблюдения формы), и назначил для того, чтобы отдать последний долг Пушкину, господина Тургенева, как единственного из его друзей, который ничем не занят. Тургенев уезжает с телом сегодня вечером, он немного раздосадован этим и не может этого скрыть. Вяз<емский> хотел тоже поехать, и я сказала Тургеневу: „Почему бы ему не поехать с вами?“ — *„Помилуйте, со мною! — он не умер!“*» (Там же. С. 173). Слова «он не умер» означают, что ему, Тургеневу, доверяют только мёртвых. Досада Тургенева, о которой пишет Карамзина, по-видимому, вызвана формой поручения, в которой Тургенев увидел не только пренебрежение к своему общественному положению, но и враждебность Николая I к другу Пушкина и брату декабриста.

268

альбум П. А. Осиповой не сохранился. «Нигде не напечатанные» стихи Пушкина, по-видимому, «Простите, верные дубравы…» (1817) и «Цветы последние милей…» (1825).

269

Дочь — Мария Ивановна Осипова (1820—1896), её воспоминания о Пушкине записаны М. И. Семевским (см.: П. в восп. 1974. Т. 2. С. 423—427).

270

Серёжа — Сергей Иванович Тургенев, умерший в 1827 г.

271

keepsake — альбом (англ.).

272

Никому не отдам моей чести (лат.).

273

в деревню, т. е. в Полотняный Завод, куда 15 февраля уехала Н. Н. Пушкина с детьми и А. Н. Гончаровой.

274

о фраке Пушкина, т. е. о недовольстве Николая I тем, что Пушкин был похоронен не в мундире камер-юнкера. Хороня мужа во фраке, Н. Н. Пушкина выполняла его волю. Пушкин не любил свой мундир и называл его «полосатым или шутовским кафтаном». Приучая жену к мысли о необходимости выйти в отставку, он писал: «Умри я сегодня, что с вами будет? мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане, и ещё на тесном петербургском кладбище, а не в церкви на просторе, как прилично порядочному человеку» (около 28 июня 1834 г. — Акад. Т. 14. С. 167) и через несколько дней: «Хорошо, коли проживу я лет ещё 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута и что их маменька ужас как мила была на аничковских балах» (около 14 июля 1834 г . — Акад. Т. 14. С. 180).

275

На печатание «посмертного» собрания сочинений Пушкина (Т. 1—11. Спб., 1838—1841).

276

о 3—5 пакетах, будто бы вынесенных Жуковским из кабинета Пушкина во время «посмертного обыска» на его квартире, см. с. 210 наст. изд. [См. «Документы и материалы», IV, 2, 1, Б (конец вступления перед I). — Прим. lenok555]

277

Прекрасное письмо Жуковского к С. Л. Пушкину от 15 февраля 1837 г. см. с. 152—172 наст. изд. [См. «Документы и материалы», I, 2. — Прим. lenok555]

278

Поэма «Медный всадник», написанная Пушкиным в 1833 г., не была напечатана. Николай I требовал исключения и замены некоторых мест, на что Пушкин не согласился. 14 декабря он записал в дневнике: «Мне возвращён „Медный всадник“ с замечаниями государя. Слово кумир не пропущено высочайшею ценсурою; стихи

вымараны. На многих местах поставлен (?), — всё это делает мне большую разницу. Я принужден был переменить условия со Смирдиным» (Акад. Т. 12. С. 317). Поэма была напечатана в 5-м т. «Современника» с поправками Жуковского. Тургенев был одним из немногих слушателей поэмы при жизни Пушкина (см. его запись в дневнике от 15 октября 1834 г.: «Вечер у Пушкина: читал мне свою поэму о Петербургском потопе». — П. в восп. 1985. Т. 2. С. 208).

279

Статья Лёве-Веймара в «Журнале дебатов» напечатана Щёголевым в наст. изд. (см. с. 346—348 [См. "Документы и материалы", VII, Приложение, 1 ("Пушкин"). — Прим. lenok555]) с неправильной датой: 2 марта вместо 3 марта. Из слов Тургенева можно понять, что друзья Пушкина хотели перепечатать её (или дать сообщение о ней) в т. 5 «Современника». 12 ноября 1837 г. Кривцов спрашивал П. А. Вяземского о статье Лёве-Веймара: «Скажите мне, прошу Вас, кто автор статьи о Пушкине, напечатанной в „Revue des Deux mondes“? <Кривцов ошибался — статья напечатана в „Journal des Débats“> Очень хорошо составлена и очень толкова, написана она в чисто французской манере и в то же время обличает знание русского языка, что необычно у иностранцев. Всё это задело моё любопытство, и я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы его удовлетворили» (ЛН. Т. 58. С. 148). [Возврат к комментарию^{284}]

280

В. А. Жуковский, В. Ф. Одоевский, П. А. Плетнёв и П. А. Вяземский — новые издатели «Современника».

281

Имеется в виду стихотворение Пушкина, написанное к лицейской годовщине 19 октября 1836 г. «Была пора: наш праздник молодой». Друзья Пушкина, познакомившись с его творческим наследием в рукописях, были потрясены стихами, которые Пушкин не успел или не мог печатать. 13(25) марта 1837 г. Александр Карамзин писал: «Говорили, что Пушкин умер уже давно для поэзии. Однако же нашлись у него многие поэмы и мелкие стихотворения. Я читал некоторые, прекрасные донельзя. Вообще в его поэзии сделалась большая перемена, прежде главные достоинства его были удивительная лёгкость, воображение, роскошь выражений et une grâce infinie jointe à beaucoup de sentiment et de chaleur <и бесконечное изящество, соединённое с большим чувством и жаром души>; в последних же произведениях его поражает особенно могучая зрелость таланта; сила выражений и обилие высоких, глубоких мыслей, высказанных с прекрасной, свойственной ему простотою; читая их, поневоле дрожь пробегает и на каждом стихе задумываешься и чуешь гения» (Карамзины. С. 192).

282

Письмо Жуковского к Бенкендорфу см. с. 206—221 наст. изд. [См. «Документы и материалы», IV, 2, 1. — Прим. lenok555]

283

журнал Пушк[ина] — его дневник. Первая запись в нём сделана 24 ноября 1833 г., последняя — в феврале 1835 г. Жуковский давал читать дневник Пушкина не одному Тургеневу. Имеется свидетельство Н. В. Путяты, что «короткое время» эта тетрадь Пушкина была у Баратынского, а потом и у самого Путяты, которого Баратынский просил «возвратить её Жуковскому» (см.: П. в восп. 1985. Т. 2. С. 7).

284

Очевидно, речь идёт о статье Лёве-Веймара (см. выше, с. 515^{279}).

285

Н. Я. Эйдельман отметил, что «кавычки внутри приведённой цитаты означают, что даётся выдержка из полученного Щёголевым письма, — вероятно, от русского посланника в Гааге Н. В. Чарыкова» (Эйдельман Н. Я. Секретное донесение Геверса о Пушкине//Врем. ПК, 1971. С. 5). Названные Щёголевым документы действительно находились в Государственном архиве Нидерландов. Только газетная вырезка была сделана из газеты, издававшейся не на французском, а на немецком языке, — «St-Peterburgische Zeitung». О нидерландских материалах см. также указ. статью Эйдельмана и примеч. на с. 534—535^{338}, 547 наст. изд.^{370}

286

19 документов из архива Нидерландов были опубликованы в 1937 г. голландскими учёными И. Бааком и Грюйсом (Baak J. C. et P. von Panhuys Polman Gruys. Les deux barons de Heeckeren: documents Néerlandais//Revue des Etudes slaves, 1937. t. XVII. N. 1—2, p. 18—45). Публикация изложена в статье С. Моргулиса «Новые документы об убийце Пушкина» (Лит. современник. 1937. № 2. С. 221—227). Моргулис ошибочно утверждал, что Баак и Грюйс собираются в ближайшем будущем опубликовать и письмо Николая I к Вильгельму Оранскому о гибели Пушкина, посланное с курьером. Голландские учёные такого заверения не давали. Не получили они доступа и в архив Высшего совета знати. В 1970 г. Гос. библиотека СССР им. В. И. Ленина запросила Государственный архив Нидерландов и архив нидерландского королевского дома об имеющихся там материалах о дуэли и смерти Пушкина. Вскоре был получен микрофильм двадцати документов, которые значились там под рубрикой «Affaire Pouchkine» (Дуэль Пушкина). Документы эти (переписка Геккерна с министром иностранных дел Нидерландов бароном Верстолком ван Суленом, донесение Геверса и др.) были опубликованы Н. Я. Эйдельманом (Нидерландские материалы о дуэли и смерти Пушкина//Зап. ОР ГБЛ, 1974. Вып. 35. С. 196—247. Предварительную публикацию см.: Эйдельман Н. О гибели Пушкина: По новым материалам//Новый мир. 1972. № 3. С. 201—226. [Возврат к комментарию^{370}]

287

Щёголев считал, что копии появились вследствие перлюстрации писем в Петербурге. Но из письма Вильгельма Оранского к Николаю I от 8 (20) марта 1837 г. видно, что они были присланы царю из Гааги с просьбой вернуть их обратно. По предположению Н. Я. Эйдельмана, Николай I вернул Вильгельму Оранскому документы, но приказал снять с них копии. О письме Николая I, которое было послано в Голландию со специальным курьером, см. ниже, примеч. на с. 547—548 наст. изд.^{370}

288

О письме Николая I Вильгельму Оранскому см. с. 547—548. [См. предыдущий комментарий. — Прим. lenok555]

289

весьма известного… Так Щёголев переводит французское trop célèbre. Более точный перевод — «пресловутого Пушкина, поэта». См. примеч. на с. 546—547 наст. изд.^{369}

290

Из пяти записок… Щёголев недооценил значение записей Жуковского. Он делил заметки по внешнему признаку, т. е. по числу листов, на которых они записаны. Правильнее различать их по содержанию. Всего Жуковским сделано не пять, а восемь записей, из которых Щёголев использовал только три первые. Эти три заметки он и положил в основу своего изложения дуэльных событий. Четвёртую он принял за «план» намеченной записи (см. с. 262 [См. "Документы и материалы", V, I, 3 (конец). — Прим. lenok555]) и небрежно, с ошибками прочёл её, пятую счёл простым перечнем лиц, которые играли «ту или иную роль в течение смертных дней Пушкина». Шестая запись — предварительный карандашный набросок седьмой — их (как и восьмую запись) Щёголев ошибочно принял за конспект письма Жуковского к Бенкендорфу. Впервые все восемь записей опубликовал И. Боричевский (Боричевский. С. 371—392), с исправлениями по рукописи — Я. Л. Левкович (Левкович Я. Л. Заметки Жуковского о гибели Пушкина//Врем. ПК, 1972. Л., 1974. С. 77—83). Приводим здесь записи 4, 5, 7 и 8. Запись 6 опускаем — она является предварительным карандашным наброском записи седьмой.

Запись четвёртая

Спасский. О жене и Грече

Арендт

            Просит прощения

      Уехали

Страдание ночью

Возвращение Арендта

      Фельдъегерь

      Прибытие Арендта

      Записка

      Исповедь и причащение.

Четвёртая запись фиксирует течение событий в доме Пушкина после возвращения его с дуэли: приезд доктора Спасского, просьба передать сочувствие Н. И. Гречу по поводу смерти его сына, забота о жене, просьба о прощении у царя (см. примеч. на с. 495 наст. изд.^{128}) и т. д.— все эти события изложены в письме Жуковского к С. Л. Пушкину (см. с. 152—172 наст. изд. [См. "Документы и материалы", I, 2. — Прим. lenok555]).

Пятая запись

Данзас —

Плетнёв +

Вяземская

Вяземский

Мещерский

Карамзина

Даль

Вьельгорский —

Спасский

Одоевский

[Краевский]

Пятую запись И. Боричевский расшифровал как действия друзей поэта после его кончины. Знак «минус» отсутствует около имён лиц, которые уже начали действовать: Спасский 2 февраля написал свою записку «Рассказ очевидца о последних днях Пушкина» (см. выше, с. 175—178 наст. изд. [См. "Документы и материалы", II, 3. — Прим. lenok555]), Даль написал отчёт в начале февраля (см. выше, с. 178—181 наст. изд. [См. "Документы и материалы", II, 4. — Прим. lenok555]), а в середине месяца он уже распространялся в списках (см.: Переписка Станкевича. Пг., 1914. С. 258), Е. Н. Мещерская выступила с письмом около 14 февраля (см.: П. в восп. 1985. Т. 2. С. 389—390), в то же время Вяземский при содействии жены закончил своё письмо к Михаилу Павловичу (см. выше, с. 221—231 наст. изд. [См. "Документы и материалы", IV, 2. — Прим. lenok555]). Минусы поставлены около двух фамилий — Данзаса и Виельгорского. Первый был под арестом, а второй не любил никаких общественных выступлений (см. запись в дневнике А. И. Тургенева о Виельгорском 1 января 1837 г.: «Вельгурский вредно-равнодушен к казням» — с. 241 наст. изд.). Плюс, поставленный Плетнёву, отличает его выступление от всех остальных. Плетнёв готовил статью о Пушкине для публикации в т. V «Современника» (И. Боричевский рассматривает этот знак как зачёркнутый минус, т. е. как свидетельство того, что на него Жуковский не рассчитывал. Указ. соч. С. 387). Из близких, присутствующих около умирающего Пушкина, лиц Жуковский не внёс в список Тургенева. Боричевский объясняет это так: Тургенев «начал писать свои послания о смерти Пушкина ещё при его жизни. И чуть ли не каждый день засыпал разных лиц новыми письмами или копиями прежних. Жуковскому не было нужды включать его в список: так же, как и самого себя» (Указ. соч. С. 387).

Запись седьмая

Разбор сделан.

Расположение.

Протестую. — Донос на меня.

Что буду делать с ма<нускриптамй>

Что же оказалось

Моё положение

Что оказалось о Пушкине

Его раздраже<ние>

Его положение

            письма Бенкендорфа

предубеждение его

      Его образ мыслей

            письмо к Чад.<аеву>

      цензура

      Самод.<ержавие>

      Июль

      Польша

Его смерть

      Слухи

            Студенты

            Мещане

            Купцы

            речи

      Граф Строганов

      Нельзя же остановить многие посещения

      Фрак

      Вынос и жандармы

      Перемена церкви

            удвоенное де<журство>

            толки

            народ на площади

            оскорблен<ие>

Министры

Церемония в церкви и поклонение гробу

Непозволение печатать

      Критика Дондука

Отчего все эти страхи.

      чего боялись объявить отпуска

            но он был невозможен

Сильно сшиблись

Сильно оскорблён

Какой контраст с государем

Большая часть седьмой записи соответствует отдельным положениям письма Жуковского к Бенкендорфу — см. с. 206—221 наст. изд. [См. "Документы и материалы", II, 1. — Прим. lenok555] Это и навело Щёголева на мысль, что вся она является конспектом этого письма. Между тем здесь продолжается начатое в третьей записи изложение событий после смерти Пушкина — сперва связанных с «посмертным обыском» на квартире поэта, потом с обстоятельствами отпевания Пушкина и реакцией в обществе на смерть поэта. Конец записи (начиная со слов «непозволение печатать») тоже касается событий, которые разворачивались вокруг мёртвого Пушкина, но которые Жуковский обходит в своём письме. Речь идёт о «непозволении печатать» некрологи Пушкина, о выговоре, который получил А. Краевский за публикацию некролога Пушкина в «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“», о запрещении отпусков студентам в день отпевания Пушкина, о «сшибке» Жуковского с Дондуковым-Корсаковым — председателем цензурного комитета и попечителем университета, который запретил отпуска студентам и сделал выговор Краевскому. Отношение Дондукова-Корсакова к мёртвому поэту, по мнению Жуковского, было «контрастом» к тем «милостям», которые оказал семье Пушкина «государь», — на Жуковского всё ещё продолжает действовать принятая Николаем I поза монарха-благодетеля. Боричевский трактует слово «он» в записи «но он был невозможен» как «заговор», в котором обвинили друзей Пушкина, будто бы пытавшихся использовать смерть Пушкина для возбуждения волнений в народе. По его мнению, «благонамеренный» Жуковский боится даже бумаге доверить слово «заговор». В действительности «он» — Дондуков-Корсаков. Полемику с интерпретацией Боричевского седьмой и восьмой записей см. в указ. статье Я. Л. Левкович.

Восьмая запись

Мне было плохо. Я глупец; из-за плеч моих другие.

Не могу не отве<чать>, ибо вы поставили меня перед ним как щит

Что бы ни делать, всё уже осталось.

Каков в пись<ме>, таков и в мо<их> мыслях

[Если]

Я читал моё письмо — то же и на днях. Что же вы сделали?

Государь — до

Удивление и страх заго<товить> указ.

Только в семье своей убежище.

Восьмая запись почти вся относится к Жуковскому, фиксирует его эмоции, слова и действия. И только в конце её появляется фраза о «государе», его «удивлении и страхе» в ответ на просьбу Жуковского сопроводить «милости» умершему поэту специальным рескриптом (см. выше, с. 519 наст. изд.). Эта, восьмая, запись свидетельствует о гражданском прозрении Жуковского. Обстоятельства похорон, разбор бумаг поэта вместе с жандармами были стимулом для письма Бенкендорфу (см. с. 206—221 наст. изд. [См. "Документы и материалы", II, 1. — Прим. lenok555]). Написав и сформулировав все обвинения в адрес шефа жандармов, Жуковский осознал, что Бенкендорф действовал с согласия государя, — тогда и припомнился «страх» царя заготовить «указ». Соседство записей о чтении письма друзьям и о реакции царя на просьбу об указе свидетельствует, что в записи «Я читал моё письмо» речь идёт уже не о письме к С. Л. Пушкину, которое было написано 15 февраля, до того как был сделан «разбор» бумаг поэта (он закончился 25 февраля), а о письме к Бенкендорфу. Противопоставление своего чтения бездействию друзей («Что же вы сделали?») позволяет предположить, что, вопреки совету А. И. Тургенева (см. запись его в дневнике 8 марта 1837 г. — с. 254 наст. изд.), письмо к Бенкендорфу было отослано Жуковским.

291

ряд фамилий… См.: Пятая запись. [См. предыдущий комментарий (выше). — Прим. lenok555]

292

конспектик. См.: Седьмая запись. [См. предыдущий комментарий (выше). — Прим. lenok555]

293

Правильно читается «Незнание». [Возврат к комментарию^{344}]

294

Разоблачения Александрины (фр.). Очевидно, эти «разоблачения» и изложены в следующей записи: «При тётке ласка к жене и т. д.». Речь идёт о Дантесе (см. выше, с. 486^{113}).

295

Слова «История кровати» объясняют воспоминания А. Араповой (см. с. 360—362 наст. изд. [См. "Документы и материалы", VIII (2-я половина). — Прим. lenok555]). Это, конечно, следствие «сплетен», о которых пишет А. Россет (см. с. 363). Поводом к сплетне могли быть отмеченные В. Ф. Вяземской (см. с. 360) добрые отношения Пушкина со свояченицей, а пущенная врагами поэта сплетня превратила, в свою очередь, эти добрые отношения в связь. См. об этом примеч. на с. 464—465.^{63}

296

Перевод и объяснение двух французских фраз см. выше, с. 487^{115}.

297

«Ссора на лестнице», очевидно, была последней вспышкой гнева Пушкина, вызвавшей его оскорбительное письмо к Геккерну. Жуковский не объясняет, зачем приезжал Геккерн и что вызвало «ссору» (в доме все должны были её слышать — и домашние и слуги). Объяснение этой ссоры находим в «оскорбительном» письме Пушкина. Пушкин начинает его словами: «Барон! Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно» (Акад. Т. 16. С. 427). Первая часть этого «итога» действий Геккернов кончается «жалкой ролью», которую Пушкин заставил сыграть Дантеса после вызова; вторая — изложением махинаций самого Геккерна. Дальше следует фраза: «Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей». Письмо было непосредственным поводом к вызову на дуэль, причём же здесь «сношения между семьями»? Известны слова Пушкина, обращённые к д’Аршиаку, когда первый конфликт был улажен: «Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может» (см. наст. изд., с. 95.  [См. 1-ую часть книги, 10 (середина, ориентир: «и поздравил его женихом»). — Прим. lenok555]). Решение Пушкина не иметь ничего общего с Дантесом как бы сохраняло в силе его вызов. Ещё одной попыткой сгладить отношения, снять со своего дома оттенок неблагопристойности, заставить в обществе забыть о событиях, предшествующих конфликту (в своём доме Геккерны разыгрывали «весёлость и большое согласие»), и был, по-видимому, приход Геккерна к Пушкину. Слова Пушкина о «сношениях» между семьями не укладываются в контекст оскорбительного письма, но их легко объяснить как ответ на только что состоявшуюся «ссору на лестнице». Скорее всего, в этот день, 25 января, Пушкин и начал перерабатывать своё ноябрьское письмо к Геккерну, а вечером того же дня, опережая события, сказал В. Ф. Вяземской, что письмо уже отослано (см. примеч. на с. 488—489 наст. изд.^{120}). [Возврат к комментарию^{304}]

298

Условия дуэли между господином бароном Жоржем де Геккереном и господином Пушкиным (фр.). Условия дуэли приведены выше; кроме заголовка, в этом переводе нет даты и подписи. Даём их перевод: 27 января 1837, 2 1/2 часа пополудни подписано: виконт д’Аршиак, атташе французского посольства, Константин Данзас, инженерный подполковник (фр.).

299

комиссии по делу о дуэли. По законам о дуэлях суд над дуэлянтами учреждался при воинской части (но не той, в которой служили участники или один из участников). В данном случае приказом от 1 февраля 1837 г. военно-судная комиссия была учреждена при Конном полку, под председательством полковника этого полка флигель-адъютанта Бреверна 1-го и в составе нескольких офицеров полка (Военно-судное дело. С. 17). О суде над Дантесом см. также примеч. на с. 526^{311}.

300

Об отношении к смерти Пушкина «простого народа» или «второго общества» пишут С. Н. Карамзина и Е. Н. Мещерская. В письме С. Н. Карамзиной читаем:

«О да, мой милый Андрей, письмо твоё интереснее, чем когда-либо, и, вообрази, чтобы прочесть его, мне пришлось ждать следующего дня, так много было у нас целый день в воскресенье народу, а вечером мы ходили на панихиду по нашем бедном Пушкине. Трогательно было видеть толпу, которая стремилась поклониться его телу. В этот день, говорят, там перебывало более двадцати тысяч человек: *чиновники*, офицеры, купцы, все в благоговейном молчании, с умилением, особенно отрадным для его друзей. Один из этих никому не известных людей сказал Россету: *„Видите ли, Пушкин ошибался, когда думал, что потерял свою народность: она вся тут, но он её искал не там, где сердца ему отвечали“*. Другой, старик, поразил Жуковского глубоким вниманием, с которым он долго смотрел на лицо Пушкина, уже сильно изменившееся, он даже сел напротив и просидел неподвижно четверть часа, а слёзы текли у него по лицу, потом он встал и пошёл к выходу; Жуковский послал за ним, чтобы узнать его имя. *„3ачем вам*, — ответил он, — Пушкин меня не знал, и я его не видал никогда, но мне грустно за славу России“*. И вообще это второе общество проявляет столько увлечения, столько сожаления, столько сочувствия, что душа Пушкина должна радоваться, если только хоть какой-нибудь отзвук земной жизни доходит туда, где он сейчас; среди молодёжи этого второго общества подымается даже волна возмущения против его убийцы, раздаются угрозы и крики негодования; между тем в нашем обществе у Дантеса находится немало защитников, а у Пушкина — и это куда хуже и непонятней — немало злобных обвинителей. Их отнюдь не смягчили адские страдания, которые в течение трёх месяцев терзали его пламенную душу, к несчастью, слишком чувствительную к обидам этого презренного света, и за которые он отомстил в конце концов лишь самому себе: умереть в тридцать семь лет, и с таким трогательным, с таким прекрасным спокойствием! Я рада, что Дантес совсем не пострадал и что, раз уже Пушкину суждено было стать жертвой, он стал жертвой единственной: ему выпала самая прекрасная роль, и те, кто осмеливаются теперь на него нападать, сильно походят на палачей.

В субботу вечером в видела несчастную Натали; не могу передать тебе, какое раздирающее душу впечатление она на меня произвела: настоящий призрак, и при этом взгляд её блуждал, а выражение лица было столь невыразимо жалкое, что на неё невозможно было смотреть без сердечной боли. Она тотчас же меня спросила: „Вы видели лицо моего мужа сразу после смерти? У него было такое безмятежное выражение, лоб его был так спокоен, а улыбка была такая добрая! — не правда ли, это было выражение счастья, удовлетворённости? *Он увидел, что там хорошо“*. Потом она стала судорожно рыдать, вся содрогаясь при этом. *Бедное, жалкое творенье*! И как хороша даже в таком состоянии!

В понедельник, в день похорон, *т. е. отпевания*, собралась несметная толпа, желавшая на нём присутствовать, целые департаменты просили разрешения не работать, чтобы иметь возможность пойти помолиться, все члены Академии, художники, студенты университета, все русские актёры. *Конюшенная* церковь не велика, и туда впускали только тех, у кого были билеты, т. е. почти исключительно высшее общество и дипломатический корпус, явившийся в полном составе. (Один из дипломатов сказал даже: „Лишь здесь мы впервые узнали, что значил Пушкин для России. До этого мы встречали его, были с ним знакомы, но никто из вас — он обращался к одной даме — не сказал нам, что он — ваша народная гордость“). Вся площадь была запружена огромной толпой, которая устремилась в церковь, едва только кончилось богослужение и открыли двери; и ссорились, давили друг друга, чтобы нести гроб в подвал, где он должен был оставаться, пока его не повезут в деревню. Один очень хорошо одетый молодой человек умолял Пьера <Мещерского> позволить ему хотя бы прикоснуться рукой к гробу, тогда Пьер уступил ему своё место, и тот со слезами его благодарил» (Карамзины. С. 171—172).

А вот как изображено поклонение Пушкину «второго общества» в письме Е. Н. Мещерской.

«…В течение трёх дней, в которые тело его оставалось в доме, множество людей всех возрастов и всякого звания беспрерывно теснилось пёстрою толпой вокруг его гроба. Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях, приходили поклониться праху любимого народного поэта. Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда как в наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли кто-нибудь думал и сожалел о краткости его блестящего поприща. Слышались даже оскорбительные эпитеты и укоризны, которыми поносили память славного поэта и несчастного супруга, с изумительным мужеством принёсшего свою жизнь в жертву чести, и в то же время раздавались похвалы рыцарскому поведению гнусного обольстителя и проходимца, у которого было три отечества и два имени. Можно ли после этого придавать цену общественному мнению или, по крайней мере, мнению нашего общества, бросающего грязью в то, что составляет его славу, и восхищающегося слякотью, которая его же запачкает своими брызгами» (П. в восп. 1985. Т. 2. С. 389—390). [Возврат к комментарию^{159}]

301

его покинуть. В то время, когда Геккерен писал это письмо, его судьба была уже решена Николаем I и Вильгельмом Оранским. Оба монарха были раздражены поведением посланника ещё до конфликта Пушкина с Геккернами. Геккерн в депешах правительству Нидерландов позволил себе сообщать о семейных делах своего монарха.

Н. Я. Эйдельман опубликовал письма Вильгельма Оранского (который был женат на сестре Николая I Анне) его августейшему шурину. Первые признаки раздражения против Геккерна видны уже в письме от 26 сентября (8 октября) 1836 г.: «Я должен сделать тебе, мой друг, один упрёк, так как не желаю ничего таить против тебя. Как же это случилось, мой друг, что ты мог говорить о моих делах с Геккерном как с посланником или в любом другом качестве? Он изложил всё это в официальной депеше, которую я читал, и мне горько было узнать таким путём, что ты думаешь о моих отношениях с твоей сестрой. Я надеялся до сей поры, что мои домашние дела по крайней мере не осудит никто из близких Анны, которая знает всю истину» (Эйдельман Н. Я. О гибели Пушкина. С. 199.) Очевидно, Николай I в своём письме постарался успокоить родственника, так как, отвечая ему 10(22) октября, Вильгельм Оранский пишет: «Я должен тебе признаться, что был потрясён и огорчён содержанием депеши Геккерна, не будучи в состоянии ни объяснить ситуации, ни исправить твою ошибку; но теперь ты совершенно успокоил мою душу, и я тебя благодарю от глубины сердца. Я тебе обещаю то же самое, при сходных обстоятельствах» (Там же. С. 207). Дуэль Пушкина с Дантесом оказалась удобным предлогом для того, чтобы избавиться от ставшего неугодным дипломата. 12(24) февраля Вильгельм Оранский отвечает Николаю на полученное от него известие о дуэли и роли Геккерна в дуэльной истории: «Дорогой Николай! Всего два слова, чтобы использовать проезд курьера, тем более, что Поццо <граф Поццо-ди-Борго, русский посол в Англии. — Я. Л.> послал его сюда по моей просьбе, не зная, что я имел бы случай отвечать на твоё письмо о деле Геккерна через посредство стремительно возвращающегося Геверса, который вот уже три дня в пути.

Я пишу тебе очень поспешно: сегодня у нас святая пятница и приготовление к причастию.

Геккерн получит полную отставку тем способом, который ты сочтёшь за лучший. Тем временем ему дан отпуск, чтобы удалить его из Петербурга.

Всё, что ты мне сообщил на его счёт, вызывает моё возмущение, но, может быть, это очень хорошо, что его миссия в Петербурге заканчивается, так как он кончил бы тем, что запутал бы наши отношения бог знает с какой целью». И, наконец, ещё в одном письме от 8(20) марта 1837 г. находим такие слова: «Мне кажется, что во всех отношениях Геккерн не потеря и что мы, ты и я, долгое время сильно обманывались на его счёт. Я в особенности надеюсь, что тот, кто его заменит, будет более правдивым и не станет изобретать сюжеты для заполнения своих депеш, как это делал Геккерн» (Там же). 1(13) апреля Геккерн покинул Петербург. [Возврат к комментарию^{313}]

302

Э. Г. Герштейн уточняет перевод: не высокопоставленные дамы, а «две весьма знатные дамы» («Deux dames de la plus haute distinction») (комментарий в кн.: Ахматова. С. 239).

303

броситься в его объятия… С. Л. Абрамович полагает, что Геккерн в этом месте своего письма невольно «проговорился» и что «с точки зрения Геккернов, такая ситуация была возможной. По их мнению, Н. Н. Пушкина после появления анонимных писем могла быть отвергнута мужем, опозорена в глазах света, и это должно было толкнуть её на сближение с Дантесом» (Абрамович. С. 80). Ближе к истине мнение Ахматовой, считавшей, что вся затея с анонимными письмами преследовала цель — удалить Н. Н. Пушкину из Петербурга (см.: Ахматова. С. 127). [Возврат к комментарию^{71}]

304

избегали посещать дом… Пушкина… Геккерн лжёт. Он и его семья стремились к сближению с Пушкиными, но все их попытки наталкивались на решительный отказ Пушкина (см. примеч. на с. 520—521 наст. изд.^{297}).

305

Мы видим, что Геккерн получил письмо во вторник, т. е. 26 января днём, ближе к вечеру (в доме Пушкиных, например, обедали в 6 часов), — это ещё одно подтверждение того, что письмо Пушкина могло быть отправлено 26 утром (см. примеч. на с. 488—489^{120}).

306

убедил… умереть христианином… В действительности Пушкин согласился исповедаться «по желанию родных и друзей» сразу, как только узнал, что рана его смертельна (см. воспоминания доктора Спасского, с. 176 наст. изд. [См. «Документы и материалы», II, 3, А. — Прим. lenok555]). Геккерн вслед за царём создавал легенду о Пушкине — нехристе и бунтовщике.

307

Это недатированная записка старшего Геккерна, написанная, как полагает Э. Герштейн, во время суда над Дантесом (см. её комментарий в кн.: Ахматова. С. 239—240). Её назначение, по-видимому, — уверить всех, кому она попадает в руки, в непричастности Дантеса (как и самого Геккерна) к анонимному письму. Впервые опубликована А. Поляковым (Поляков А. С. О смерти Пушкина: По новым данным. Пб., 1922) в неверном переводе. Щёголев приводит её с теми же искажающими смысл ошибками. Приводим текст записки в переводе Н. В. Бонди, как он дан в комментариях Э. Герштейн: «Если ты хочешь говорить об анонимном письме, я скажу тебе, что оно было запечатано красным сургучом. Сургуча мало, запечатано плохо. Печать довольно своеобразная, насколько я помню; „а“ посреди этой формы „А“ и множество эмблем вокруг „А“. Точно разглядеть эти эмблемы я не смог, так как, повторяю, запечатано было плохо. Помнится, что вокруг были знамёна, пушки и т. п., но я не уверен. Помнится также, что они были с разных сторон, но в этом я тоже не уверен.

Ради бога, будь осторожен и за этими подробностями отсылай смело ко мне, потому что <сам> граф Нессельроде показал мне это письмо, которое написано на бумаге такого же формата, как и эта моя записка.

Мадам де Н. и графиня Софи Б. шлют тебе свои лучшие пожелания. Обе они горячо интересуются нами.

Да выяснится истина — это самое пламенное желание моего сердца. Твой душой и сердцем .

б<арон> де Г<еккерн>

Почему ты спрашиваешь обо всех этих подробностях? Доброй ночи, спи спокойно» (Ахматова. С. 240).

Имя одной из упомянутых в этом письме женщин не вызывает сомнения: «мадам де Н» — графиня М. Д. Нессельроде. О горячем сочувствии её Дантесу писал П. А. Вяземский А. Я. Булгакову 8 апреля 1837 г.: «Под конец одна графиня Нессельроде осталась при нём <Геккерне>, но всё-таки не могла вынести его, хотя и плечиста, и грудиста, и брюшиста» (Вяземский П. П. Собр. соч. Спб., 1893. С. 562). Другая «дама» — скорее всего, графиня Софья Александровна Бобринская. Э. Г. Герштейн называет её имя с уверенностью (см. её коммент. в кн.: Ахматова. С. 240 и статью «Вокруг гибели Пушкина»//Новый мир. 1962. № 2). С Герштейн согласилась Ахматова (Ахматова. С. 241). Поляков и Щёголев называют имя Бобринской предположительно, отдавая предпочтение Софье Ивановне Борх (см.: Поляков А. С. О смерти Пушкина. С. 212—215; наст. изд., с. 376 [См. "Документы и материалы", IX, IV (середина). — Прим. lenok555]). М. И. Яшин решительно отводит Бобринскую (Яшин. Хроника. № 9. С. 169—171). Против кандидатуры Бобринской возражает и Н. Н. Петрунина (см.: Письма последних лет. С. 369). Мнение Герштейн подкрепляет одно место из письма Геккерна к барону Верстолку, которое опубликовано в книге Щёголева. 11 февраля (30 января) 1837 г.: «Нахожусь пока в неизвестности относительно судьбы моего сына. Знаю только, что император, сообщая эту роковую весть императрице, выразил уверенность, что барон Геккерен был не в состоянии поступить иначе» (с. 274 наст. изд. [См. "Документы и материалы", V, X, 1 (окончание). — Прим. lenok555]). Разговор Николая I с женой, скорее всего, дошёл до Геккерна через Бобринскую. Бобринская была интимной подругой императрицы, часто с ней виделась и вела постоянную переписку (эта переписка опубликована Э. Герштейн в статье «Вокруг гибели Пушкина»). О сочувствии Дантесу свидетельствует и её письмо к мужу от 25 ноября 1836 г. (см. выше^{91}), но написано оно до дуэли, когда сватовство Дантеса к Ек. Гончаровой могло рассматриваться как жертва, принесённая во имя возвышенной любви к жене поэта. Однако сочувствие Дантесу не означает, что Бобринская, как полагают Герштейн и Ахматова, была в стане врагов Пушкина. Сам Пушкин, как и его друзья Жуковский и Вяземский, относились к ней с неизменной симпатией. Вот что пишет о С. Бобринской Вяземский: «Графиня Софья Александровна Бобринская была женщиной редкой любезности, спокойной, но неотразимой очаровательности. <...> Ясный, свежий, совершенно женский ум её был развит и оснащён необыкновенной образованностью. Европейские литературы были ей знакомы, не исключая и русской. Жуковский <...> узнал её, оценил, воспевал и остался с нею навсегда в самых дружеских отношениях. <...> Графиня мало показывалась в многолюдных обществах. Она среди общества, среди столиц жила какою-то отдельною жизнью — домашней, келейной; занималась воспитанием сыновей своих, чтеньем, умственной деятельностью; она, так сказать, издали и заочно следила за движениями общественной жизни, но следила с участием и проницательностью. Салон её был ежедневно открыт по вечерам. Тут находились немногие, но избранные» (Вяземский. Т. 7. С. 223—225). Среди этих «немногих» в салоне Бобринской бывал и Пушкин. О С. Бобринской см.: Востокова Н. Б. Пушкин по архиву Бобринских// Прометей. Кн. 10. С. 261—273.

308

Мусина-Пушкина Елизавета Фёдоровна (1759—1835) — двоюродная бабушка Жоржа Дантеса (см. с. 30 наст. изд. [См. 1-ую часть книги, 1 (середина). — Прим. lenok555]).

309

St. Jean Baptiste — Иоанн Креститель, чью голову потребовала у царя Ирода Саломея за свой танец. Т. е. для Е. Н. Гончаровой Дантес — только жертва.

310

Письмо Н. И. Гончаровой ошибочно датировано 1837 г. В действительности оно написано в 1838 г. — в нём упоминается о свадьбе Вани. И. Н. Гончаров женился 10 января 1838 года, «малютка» — дочь Екатерины Николаевны Геккерн (Гончаровой) родилась 7 октября 1837 г. Ошибка в дате этого письма позволила Л. П. Гроссману высказать предположение, что Е. Н. Гончарова была в связи с Дантесом ещё до свадьбы (см. Гроссман Л. П. Женитьба Дантеса//Гроссман Л. П. Цех пера. М., 1930. С. 277. Мнение Гроссмана было оспорено Б. В. Казанским, который впервые предположил описку в дате письма: 1837 год вместо 1838 [см.: Казанский Б. В. Разработка биографии Пушкина/ ЛH, 1934. Т. 16—18. С. 1147—1148). Так же считал и М. И. Яшин. См.: Яшин. Хроника. № 8. С. 168—169. Версию Гроссмана в 1974 г. снова поддержала Т. Г. Цявловская в послесловии к указ. выше публикации материалов из архива Бобринских (Прометей. Кн. 10. С. 272—273).

311

Суд над Дантесом был окончен 19 февраля; приговор, по которому Дантес был разжалован в рядовые с лишением прав русского дворянства и подлежал высылке за границу, был утверждён 18 марта; на другой день, 19 марта, Дантес был выслан до границы в сопровождении жандармского унтер-офицера (Военно-судное дело. С. 151; Никольский В. В. Дантес-Геккерен//РС. 1880. № 10. С. 429). [Возврат к комментарию^{299}]

312

К таким «благомыслящим» людям относился и старший сын дружественной Пушкину семьи Андрей Карамзин. Приводим отрывки из его писем к родным из Парижа и Баден-Бадена, содержащие отклики на смерть Пушкина.

«24/12 февраля.

Я получил ваше горестное письмо с убийственным известием, милая, добрая маменька, и до сих пор не могу опомниться!.. Милый, светлый Пушкин, тебя нет!.. Я плачу с Россией, плачу с друзьями его, плачу с несчастными жертвами (виноватыми или нет) ужасного происшествия. Поздравьте от меня петербургское общество, маменька, оно сработало славное дело: пошлыми сплетнями, низкою завистию к гению и к красоте оно довело драму, им сочинённую, к развязке; поздравьте его, оно того стоит. Бедная Россия! Одна звезда за другою гаснет на твоём пустынном небе, и напрасно смотрим, не зажигается ли заря на востоке — темно!

Как пишу вам эти строки, слёзы капают из глаз — мне грустно, неизъяснимо грустно. Я не свидетель того, что теперь происходит у вас, но сердце замирает при мысли de la masse de désespoir qui déchire en ce moment le coeur de quelquesuns . Пушкин — это высокое создание, оставил мир, в котором он не был счастлив, возвратился в отчизну всего прекрасного; жалки мы, которые его оплакиваем, которые лишились того, который украшал наш круг своим присутствием, наше отечество своею славою, который озарял нас всех отблеском своего света. Нельзя и грешно искать виноватых в несчастных… бедная, бедная Наталья Николаевна! Сердце заливается кровью при мысли о ней. Милая маменька, я уверен, что вы её не оставили. Сидя за столом у Смирновых, мне вручили ваше письмо, я переменился в лице, потому что только четыре дня тому назад, что получил последнее, но, увидя вашу руку и милой Сонюшки, успокоился; прочёл, вскрикнул и сообщил Смирновым. Александра Осиповна горько плакала. Вечером собрались у них Соболевский, Платонов (cet homme que vous n’aimez pas, cet homme qui fait parade d’une stoïque insensibilité а pleuré en dévorant ses larmes, когда я показал ему ваше письмо) et remplis du sentiment de l’amitié ils ont prononcé des anathèmes impitoyables… <этот человек, которого вы не любите, человек, щеголяющий своей стоической бесчувственностью, плакал, глотая слёзы,* когда я ему показал ваше письмо*, и, полные дружественного негодования, они произносили беспощадные проклятия…>. Бог им прости, я не мог им вторить ни сердцем, ни словами; спорил и ушёл, потому что мне стало неприятно, и я уверен, что, если бы великий покойник нас мог слышать, он поблагодарил бы меня; он же сказал: „Что бы ни случилось, ты ни в чём не виновата…“. Да будет по словам его. Я не знаю, что сказать о Дантесе… Если правда, что он после свадьбы продолжал говорить о любви Наталье Николаевне, то il est jugé, <он осуждён>, но я не могу и не хочу верить. Не думают ли о памятнике? Скажите брату Саше, что я ожидаю от него письма, он, как мужчина, мог многое слышать, пусть не поленится. Неужели не откроется змея, написавшая безымянные письма, и клеймо всеобщего презрения не приложится к лицу злодея и не прогонит его на край света. Божеское правосудие должно бы открыть его, и мне кажется, что я бы с наслаждением согласился быть его орудием» (Старина и новизна, 1914. Кн. 17. С. 291—293).

28/16 февраля

«Как я вам благодарен, милая и добрая маменька, и тебе, та chère Sophie, <моя милая Софи>, за письмо, полученное сегодня. Я очень желал, но не смел надеяться получить его, потому что это более, нежели сколько было обещано. Но вы знали, что, отчуждённый от родины пространством, я не чужд её печалям и радостям и что с тех пор, как роковое известие достигло меня и русскую братию в Париже, наши сердца и взоры с тоскою устремились на великого покойника, и мы жадно ожидали подробностей. Если что может здесь утешить друга отечества и друга Пушкина, так это всеобщее сочувствие, возбуждённое его смертию: оно тронуло и обрадовало меня до слёз! Не всё же у нас умерло, не всё же холодно и бесчувственно! Есть струны, звучные даже и в петербургском народе! Милые, добрые мои сограждане, как я люблю вас! Но с другой стороны, то, что сестра мне пишет о суждениях хорошего общества, высшего круга, гостинной аристократии (чёрт знает, как эту сволочь назвать), меня нимало не удивило; оно выдержало свой характер: убийца бранит свою жертву, — это должно быть так, это в порядке вещей. Que d’Antès trouve des défenseurs <что Дантес находит защитников>, по-моему, это справедливо; я первый с чистою совестью и с слезою в глазах о Пушкине протяну ему руку: он вёл себя честным и благородным человеком — по крайней мере, так мне кажется, mais que Pouchkine trouve des accusateurs acharnés… Ies miserables!.. <но то, что Пушкин находит ожесточённых обвинителей… негодяи!..> Быстро переменялись чувства в душе моей при чтении вашего письма, желчь и досада наполнили её при известии, что в церковь впускали по билетам только la haute société<высшее общество, знать>. Её-то зачем? Разве Пушкин принадлежал ей? С тех пор, как он попал в её тлетворную атмосферу, его гению стало душно, он замолк… méconnu et déprécié il a végété sur ce sol arride et ingrat et il est tombé victime de la médisance et de la calomnie <отвергнутый и неоценённый, он прозябал на этой бесплодной, неблагодарной почве и пал жертвой злословия и клеветы>. Выгнать бы их и впустить рыдающую толпу, и народная душа Пушкина улыбнулась бы свыше! <...>».

В конце письма из Парижа от 16(28) февраля 1837 г. Андрей Карамзин беспокоился о судьбе Дантеса: «Зачем вы мне ничего не говорите о Дантесе и бедной жене его?» (Старина и новизна. Кн. 17. С. 295). Возмущаясь светским обществом, приведшим, по его убеждению, Пушкина к гибели, он склонен был видеть в дуэли только дело чести и потому оправдывал Дантеса. 13/25 марта Александр Карамзин, давая в своём письме убийственную характеристику Дантесу, советовал брату «не протягивать ему руки с такою благородною доверенностью» (Карамзины. С. 190). Андрей Карамзин не последовал этому совету. Вот как он описывает встречу с Дантесом в письме из Бадена от 26 июня/8 июля 1837 г.

«Вечером на гулянии увидел я Дантеса с женою: они оба пристально на меня глядели, но не кланялись, я подошёл к ним первый, и тогда Дантес à la lettre <буквально> бросился ко мне и протянул мне руку. Я не могу выразить смешения чувств, которые тогда толпились у меня в сердце при виде этих двух представителей прошедшего, которые так живо напоминали мне и то, что было, и то, чего уже нет и не будет. Обменявшись несколькими обыкновенными фразами, я отошёл и пристал к другим, русское чувство боролось у меня с жалостью и каким-то внутренним голосом, говорящим в пользу Дантеса. Я заметил, что Дантес ждёт меня, и в самом деле он скоро опять пристал ко мне и, схватив меня за руку, потащил в пустые аллеи. Не прошло двух минут, что он уже рассказывал мне со всеми подробностями свою несчастную историю и с жаром оправдывался в моих обвинениях, которые я дерзко ему высказывал. Он мне показывал копию с страшного пушкинского письма, протокол ответов в военном суде и клялся в совершенной невинности. Всего более и всего сильнее отвергал он малейшее отношение к Наталье Николаевне после обручения с сестрою её и настаивал на том, что второй вызов a été comme une tuile qui lui est tombée sur la tête <был словно кирпич, упавший ему на голову>. С слезами на глазах говорил он о поведении вашем (т. е. семейства, а не маменьки, про которую он мне сказал: „А ses yeux je suis coupable, elle m’a tout prédit d’avance, si je l’avais vue je n’aurais rien eu à lui répondre“ <„B её глазах я виновен, она мне всё предсказала заранее, если бы я её увидел, мне было бы нечего ей отвечать“> в отношении к нему и несколько раз повторял, что оно глубоко огорчило его… „Votre famille que j’estimais de coeur, votre frère surtout que j’aimais, dans lequel j’avais confience, m’abandonnait en devenant mon ennemi sans même vouloir m’entendre ni me donner la possibilité de me justifier — c’était mal à lui, c’était cruel“ <„Ваше семейство, которое я сердечно уважал, ваш брат в особенности, которого я любил, которому доверял, покинул меня, стал моим врагом, не желая меня выслушать и дать мне возможность оправдаться, — это было жестоко, это было дурно с его стороны“> — и в этом, Саша, я с ним согласен, ты нехорошо поступил. Он прибавил: „Ма justification complète ne peut venir que de M-me Pouchkine, dans quelques années, quand elle sera calme, elle dira peut-être que j’ai tout fait pour les sauver et que si je n’y ai pas réussi, cela n’a pas été de ma faute“ <„Moё полное оправдание может прийти только от г-жи Пушкиной; через несколько лет, когда она успокоится, она скажет, быть может, что я сделал всё возможное, чтобы их спасти, и что если это мне не удалось — не моя была в том вина“> и т. д. Разговор и гулянье наши продолжались от 8 до 11 часов вечера. Бог их рассудит, я буду с ним знаком, но не дружен по-старому — c’est tout се que je puis faire <это всё, что я могу сделать>» (Там же. С. 317—318).

Через несколько дней Андрей Карамзин встретился с убийцей Пушкина на балу:

«Странно мне было смотреть на Дантеса, — писал он 4(16) июля,— как он с кавалергардскими ухватками предводительствовал мазуркой и котильоном, как в дни былые» (Там же. С. 319).

Ещё через несколько дней состоялось полное примирение, а затем и встреча Андрея Карамзина с Геккерном, о чём он рассказывал в письме от 15(27) июля:

«…за весёлым обедом в трактире… Дантес, подстрекаемый шампанским, nous donnait des crampes à force de rire                       <заставлял нас корчиться от смеха>. Кстати о нём. Il m’a tout à fait désarmé en me prenant par mon faible: il m’a témoigné constamment tant d’intèrêt pour toute la famille                       <Он меня совершенно обезоружил, пользуясь моим слабым местом: он постоянно выказывал мне столько участия ко всему семейству>, он мне так часто говорит про всех вас и про Сашу особенно, называя его по имени, что последние облака негодования во мне рассеялись, et je dois faire un effort sur moi-même pour ne pas être avec lui aussi amical qu’autrefois                       <и я должен делать над собой усилие, чтобы не быть с ним таким же дружественным, как прежде>. Зачем бы ему предо мною лицемерить? Он уже в России не будет, а здесь он среди своих, он дома, и я для него нуль. На днях воротился сюда старый Геккерн, мы встретились с ним в первый раз у рулетки, он мне почти поклонился, я сделал, как будто бы не заметил, потом он же заговорил, я отвечал как незнакомому, отошёл и таким образом отделался от его знакомства. Дантес довольно деликатен, чтоб и не упоминать мне про него» (Там же. С. 320—321). [Возврат к комментарию^{355}]

313

просил позволения… уехать… Геккерн и здесь лжёт. См. его письма к К. В. Нессельроде от 30(11) января и 1(13) марта 1837 г. на с. 269—273 наст. изд. [См. «Документы и материалы», V, IX, 1—4. — Прим. lenok555], а также примеч. на с. 523 наст. изд.^{301}

314

муж и жена… Очевидно, речь идёт о чете Нессельроде.

315

г. Смирнов… был нелеп. Непонятно, что имеет в виду д’Аршиак. Н. М. Смирнов, как и остальные друзья поэта, находившиеся за границей, был потрясён гибелью Пушкина. В одном из писем Ан. Н. Карамзина рассказывается о столкновении Смирнова с одним из недоброжелателей поэта: «…Медем, член нашего немецкого посольства чуть не выцарапал глаза Смирнову за то, что он назвал Пушкина l’homme le plus marquanl en Russie <человеком наиболее значительным в России>, и прибавил; „Pouschkine a fait de-jolis vers, c’est vrai, mais sa popularité ne lui est venue que de ses satires contre le gouvernement“ <Пушкин писал изящные стихи, это правда, но его популярность произошла только от его сатир на правительство>. Жаль, что он не сказал этого мне; я бы осадил ревельскую селёдку! Уж эти немцы безотечественные, непричастные русской славе и русским чувствам, долго ли им хмелиться на чужом пиру? Как ни сойдёмся, всё говорим про одно, и разойдёмся, грустные и сердитые на Петербург!» (Карамзины. С. 401).

316

состоял среди приверженцев… герцогини Беррийской. Этот эпизод из биографии Дантеса оспаривается. 4(16) августа 1837 г. А. И. Тургенев писал Вяземскому из Киссингена: «Я узнал и о его происхождении, об отце и семействе его; всё ложь, что он о себе рассказывает и что мы о нём слыхали: его отец — богатый помещик в Эльзасе — жив и, кроме его, имеет шестерых детей; каждому достанется после него по 200 тысяч франков. С Беррийской дюшессой он никогда не воевал и на себя налгал. Об отношениях его к Геккерну и она <т. е. великая княгиня Мария Павловна, о которой Тургенев пишет выше. — Я. Л.> слыхала; но JB не могла объяснить мне их, и я о главном должен умолчать» (ЛH. Т. 58. С. 148).

317

События 1815 года — битва при Ватерлоо и падение Наполеона.

318

Из слов Луи Метмана следует, что дуэль была спровоцирована анонимными письмами, которые Пушкин получил в январе. Эту точку зрения разделял не только Щёголев (см. с. 112 [См. 1-ую часть книги, 14 (середина, ориентир: «квартира Идалии»). — Прим. lenok555]), но и другие исследователи, например М. И. Яшин (см.: Яшин. Хроника. № 9. С. 174—176). Предполагалось, что в январе Пушкин получил письмо, сообщавшее о свидании Н. Н. Пушкиной с Дантесом. После того, как С. Л. Абрамович отнесла свидание ко 2 ноября, этот довод отпадает. В доказательство того, что новые анонимные письма были, Яшин приводил военно-судное дело о дуэли Пушкина. В числе заданных Дантесу вопросов был такой: «Кто писал в ноябре и после того к г. Пушкину письма от неизвестных и кто виновник оных» (Военно-судное дело, С. 75). Скорее всего, аудитор Маслов, составлявший вопросы, знал, что анонимное письмо было получено в ноябре и что писем было несколько, но не разобрался в том, что это были идентичные письма, отправленные в один день, — потому и спрашивал о письмах, полученных «после». Следов январских писем нет ни в переписке, ни в воспоминаниях лиц из ближайшего окружения Пушкина. Не упоминает о них и Жуковский в своих конспективных заметках — это позволяет считать, что их не было.

319

почерк… менялся постоянно… Дошедшие до нас два экземпляра анонимного пасквиля написаны одним почерком.

320

Письма Е. Н. Гончаровой к брату Дмитрию из-за границы (из Сульца, Баден-Бадена) и комментарий к ним см. в кн.: После смерти Пушкина. С. 261—322. Судя по этим письмам, жизнь Екатерины Николаевны не была столь безоблачной, как это изображает Луи Метман. Перед свадьбой Екатерины Дмитрий Гончаров как глава семьи дал Геккерну обязательство выплачивать сестре ежегодно 5000 руб. Для разорённой семьи это было тяжёлым бременем, и деньги не всегда вовремя приходили в Сульц, где жили Геккерны. Письма Екатерины Николаевны полны просьб о своевременной присылке этих денег. В денежные дела вмешивался и Жорж Геккерн. Приводим его бесцеремонное письмо к Д. Н. Гончарову от 11 июля 1843 г.:

«Любезный Димитрий,

так как бумага, которую вы послали Катрин через госпожу вашу матушку, касается только денежных вопросов и так как моя дражайшая славная жена в них совершенно ничего не понимает, я счёл уместным ответить сам, чтобы изложить вам мои соображения.

Я прочёл с самым большим вниманием подробный отчёт о состоянии ваших дел и, вспоминая различные разговоры, которые у меня были с Жаном <И. Н. Гончаровым> по этому предмету, я вижу, что, хотя он и описал это положение в очень мрачных тонах, он, к несчастью, был весьма далёк от печальной действительности.

Скажу вам откровенно, что положение вашей сестры самое плачевное; не желая сейчас начинать с вами спора по тем статьям, которые, как вы утверждаете, изложены в бумаге, что вы мне прислали, я буду говорить только о содержании, которое вы должны выплачивать Катрин, совершенно определённом обязательстве, взятом вами во время моей женитьбы, когда ваше состояние было уже так же расстроено, как и теперь. Поэтому замечу вам, что для такого человека, как вы, привыкшего к коммерческим сделкам, и который, следовательно, должен понимать значение обязательств, вы действовали в отношении меня весьма легкомысленно. Действительно, зачем предлагать мне то, что вы не хотели мне давать? Бог свидетель, однако, что, женясь на вашей сестре, я имел более благородное чувство в душе, нежели деньги! Кроме того, вы должны помнить, что это вопрос, который я лично даже не хотел обсуждать; но, поскольку обязательство было взято, я счёл себя вправе на него рассчитывать; отсюда мои затруднения.

Я изложу вам наше положение с полной откровенностью и предоставлю вам судить о нём! После нашего возвращения во Францию барон, чтобы дать мне занятие, поручил мне управление частью своих имений, кроме того, он мне предоставил сумму в <...> (В подлиннике сумма не указана. — Я. Л.) на обзаведение и содержание семьи; естественно, в эту сумму входили и пять тысяч Катрин. Теперь, поскольку этой суммы нам недоставало с крайне огорчительным постоянством, а я не хотел ни в чём ограничивать комфорта, к которому привыкла моя славная Катрин, и так как щедрость барона де Геккерна мне это позволяла, я затронул капиталы, которые были мне доверены, рассчитывая позднее покрыть дефицит, когда ваши дела позволят вам уплатить задолженность, в чём, впрочем, Жан неоднократно меня заверял, и вот в качестве утешения я получаю отчёт о состоянии ваших дел. Моё положение становится крайне затруднительным. Что же я должен делать? Не могу же я послать этот отчёт в Вену, поскольку я всегда заверял барона, во всех моих письмах, что ваши дела идут лучше и что, следовательно, мне заплатят, потому что вы должны не сестре, а барону, который всё время выплачивал ей содержание, так что до сих пор она ещё никогда не ощущала последствий вашей неаккуратности.

Признаюсь вам откровенно, что мой здравый смысл отказывается понимать, как можно сохранять поместья, когда они столь непомерным образом заложены и перезаложены? Не знаю, любезный друг, как вы ведёте дела в вашей стране, но мне прекрасно известно, что во Франции, чтобы спасти остатки подобного состояния, был бы только один способ: продать. Действительно, помимо того, что вы живёте в постоянных хлопотах и беспокойстве, основная часть ваших доходов уходит на уплату процентов.

Я даю вам совет, потому что вижу по вашему собственному отчёту, что он выполним: поскольку вы продали Никулино — вы можете продать и остальные земли. Но прежде всего, любезный Димитрий, не поймите превратно размышления, которыми я заканчиваю свои советы: я знаю хорошо, что вы живёте в трудах и беспокойстве с единственным и благородным желанием прийти на помощь братьям и сёстрам и что, несмотря на это, вам не удаётся достигнуть благоприятных результатов. Боюсь, что всё это происходит от неправильно понятых стараний ведения дел.

Я не хочу брать в качестве примера того, что можно видеть на землях, купленных Жаном. Он мне двадцать раз рассказывал, что его имение приносит ему тридцать с чем-то тысяч рублей дохода в год! Это увеличение 100 на 100 — я видел эту цифру в письмах, адресованных Катрин в период этой продажи (тогда как эта земля давала только от 12 до 15 тысяч рублей, когда она была в ваших руках), — может быть только следствием хорошего управления. Но я ставлю себя на ваше место и утверждаю, что с самым наилучшим усердием в мире почти невозможно успешно заниматься своими имениями и одновременно иметь на ходу такое предприятие, как ваше.

Не могу не возвратиться опять к тому же вопросу: полное прекращение вами присылки денег. Если бы это было вам фактически невозможно, я бы не настаивал, но ваш отчёт доказывает мне обратное. Я вижу в статье „обязательные расходы“ 10 000 рублей для моего отца (Л. Геккерна. — Я. Л.) нет ничего более справедливого, затем в статье „содержание отдельным лицам — 27 500 рублей“ значитесь вы, ваши два брата и Александрина; среди вас должна быть распределена эта сумма, но самая простая справедливость требовала бы, чтобы она была разделена на 5 частей, а не на 4, тогда Катрин имела бы хоть что-нибудь, потому что, поймите бога ради, у нас будет четверо детей, а у вашей сестры даже не на что купить себе шпилек! А так как я прекрасно знаю, что вы слишком справедливы, чтобы не понимать, насколько обоснованы мои требования, я вам предлагаю соглашение, которое могло бы устроить всех. Что помешало бы вам, например, в обмен на официальную бумагу от вашей сестры, по которой она бы отказывалась от отцовского наследства, признать за нею сумму в (сумма в подлиннике не указана. — Я. Л.) как спорную между вами, а затем включить её в число ваших кредиторов. В случае, если для доведения этого дела до конца нам понадобился бы представитель в России, князь Лев Кочубей, с которым я остался в дружеских отношениях, взялся бы, я в этом уверен, вести с вами переговоры. Таким образом, вы обеспечите будущее Катрин, что я в настоящее время не могу ей гарантировать; я не имею даже возможности сделать в её пользу завещание, не имея ещё ничего положительного, лично мне принадлежащего. Мой отец (Дантес-старший. — Я. Л.), слава богу, здоров; он мне предоставляет только квартиру и стол; барон, будучи в отношении нас неизменно щедрым, — остаётся хозяином капитала, так что, если меня не станет, что, надеюсь, не случится, но что возможно, Катрин будет всецело зависеть от опекунов моих детей.

Я кончаю, любезный Димитрий, умоляя вас принять во внимание мои требования и прочесть моё письмо с тем же расположением, какое диктовало мне его, то есть с твёрдым желанием примирить все интересы, не нанося никому ущерба.

Прошу вас засвидетельствовать моё почтение вашей жене, а вас — принять выражение моих самых сердечных чувств.

Б. Ж. де Геккерн». (Там же. С. 308—311.)

321

В коллекции П. Н. Беркова находилась вырезка из газеты «Новое время» (1899. 12(24) июня), где была помещена «Беседа с бароном Геккерн-Дантесом-сыном постоянного парижского корреспондента „Нового времени“ И. Яковлева» (И. Я. Павловского). Приводим рассказ Дантеса-сына о Леонии-Шарлотте: «Знаете ли, что у меня была сестра — она давно покойница, умерла душевнобольной. Эта девушка была до мозга костей русская. Здесь в Париже, живя во французской семье, во французской обстановке, почти не зная русских, она изучила русский язык, говорила и писала по-русски получше многих русских. Она обожала Россию, и больше всего на свете — Пушкина». К этой вырезке из «Нового времени» была сделана приписка неизвестной рукой: «У Леонии-Шарлотты комната была обращена в молельню. Перед аналоем висел большой портрет Пушкина, на стенах были другие его портреты. Дочь Дантеса молилась перед портретом своего дяди, в которого была влюблена. С отцом она не говорила после одной семейной сцены, когда назвала его убийцей Пушкина. Сумасшествие её было на почве загробной любви к дяде. Стихи Пушкина она знала наизусть. А. Ф. Отто (Онегин-Отто. — Я. Л.) видел её до болезни; он считал её девушкой необыкновенной» (Берков П. Н. О людях и книгах. М., 1965. С. 64—65).

322

Обращение Баранта к Пушкину включено в переписку поэта (см.: Акад. Т. 16. С. 196—197). Здесь же ответ Пушкина (С. 199—201).

323

Зарубежные события. Россия, политическая корреспонденция (фр.).

324

«Жизнь и письма первого графа Дёрама». Лондон (англ.).

325

Фикельмон явно не знает, что Николай I переменил своё решение и бумаги Пушкина Жуковский просматривал вместе с жандармским генералом Дубельтом. Очевидно, друзья Пушкина скрывали факт «посмертного обыска».

326

S — А. О. Смирнова-Россет.

327

Так трансформировались в обществе слухи о прощении, которое просил у царя перед смертью Пушкин (см. примеч. на с. 495 наст. изд.^{128}).

328

полковник русской службы. Данзас был подполковником. За участие в дуэли он содержался в крепости на гауптвахте два месяца.

329

Иронический рассказ о распродаже имущества Геккерна содержится в письме П. А. Вяземского к Э. К. Мусиной-Пушкиной от 16 февраля 1837 г.: «Папаша его <Дантеса> расторговался, продаёт свою квартирную обстановку, все ездят к нему на аукцион в мебельном складе; купили даже стул, на котором он сидел» (Сев. край, 1899, 14 ноября, № 331). То же рассказывает и Н. М. Смирнов в своих «Памятных заметках»: «Барон Геккерен, голландский посланник, должен был оставить своё место. Государь отказал ему в обыкновенной последней аудиенции, и семь осьмых общества прервали с ним тотчас знакомство. Сия неожиданная развязка убила в нём его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые страсти, его барышничество: перед отъездом он публиковал о продаже всей своей движимости, и его дом превратился в магазин, среди которого он сидел, продавая сам вещи и записывая сам продажу. Многие воспользовались сим случаем, чтоб сделать ему оскорбления. Например, он сидел на стуле, на котором выставлена была цена; один офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул и взял его из-под него» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 242).

330

Отбывший в отпуск (фр.).

331

Французские фразы в дневнике Пушкина переводятся: «Не знаю почему, только о Дании нет речи в комедии»… «Не более, чем в Европе». В пьесе Скриба под видом истории датского министра Струензе изображается картина революции применительно к Июльской революции 1830 г. во Франции.

332

Пушкин и Дантес стрелялись на расстоянии 10 шагов — см. «Условия дуэли…» на с. 131. [См. 1-ую часть книги, 17 (окончание). — Прим. lenok555]

333

Щёголев публиковал депеши Гогенлоэ по копиям, полученным из Главного государственного архива в Штутгарте. В копиях имеется несколько пропусков, сделанных, очевидно, по дипломатическим соображениям. Публикацию подлинных документов см.: Глассе А. Дуэль и смерть Пушкина по материалам вюртембергского посольства//Врем. ПК. 1977. Д., 1980. С. 5—35. Хронологически более широкий круг материалов, исходящих от Гогенлоэ, см.: Глассе А. Пушкин и Гогенлоэ: По материалам Штутгартского архива //П. Исслед. Т. 10. С. 356—375. Здесь же обстоятельная биография Гогенлоэ и анализ его связей в литературных и светских кругах Петербурга.

334

во всех классах общества столицы. Дальше в подлиннике следует (здесь и ниже приводим русские переводы текста, сделанные А. Глассе): «И это ещё раз убеждает, насколько чисто русская партия с каждым днём входит в силу и выигрывает в спорах» (Врем. ПК. 1977. С. 14).

335

чисто русская партия, к которой принадлежал Пушкин… Дальше в подлиннике следует: «хотя правительство императора, без сомнения, не должно сожалеть о человеке, который в своих сочинениях постоянно проповедовал свободу и даже несколько раз нападал на высокопоставленных лиц, имея в виду их нравственность и их политические мнения. Назначение Пушкина историографом было только средством связать его перо и отвратить его от поэзии, в которой каждый стих выражал чувства, мало соответствующие тем, какие хотели бы видеть у большинства нации» (Там же. С. 12).

336

изменила настроение умов в пользу Пушкина… Дальше в подлиннике: «и было бы неблагоразумно бросать вызов этой партии, обнаруживая хотя бы малейшую симпатию к предмету её ненависти. Время принесёт успокоение умам, но никогда в русских сердцах не удастся пробудить вполне сочувственное отношение к иностранцам» (Там же. С. 12).

337

Самый приговор опускаем.

338

История текста этой «Заметки о Пушкине» примечательна. В 1973 г. по микрофильму, полученному из нидерландского Гос. архива, было опубликовано донесение о Пушкине, составленное поверенным в делах нидерландского посольства Геверсом (заменившим Геккерна). Н. Я. Эйдельман, опубликовавший текст донесения Геверса, заметил, что он является «близнецом» «Заметки о Пушкине», присланной из архива вюртембергского министерства иностранных дел в Штутгарте. «Основная часть обоих текстов совпадает дословно; в <...> штутгартской рукописи есть отрывки, отсутствующие в донесении И.-К. Геверса; наоборот, у нидерландского дипломата есть строки, отсутствующие в „Записке“ из Вюртемберга». Анализ текстов двух документов привёл исследователя к выводу, что источником «Заметки о Пушкине», составленной Гогенлоэ, «вероятно, послужил первый, черновой вариант донесения Геверса» (Эйдельман Н. Я. Секретное донесение Геверса о Пушкине//Врем. ПК. 1971. Л., 1973. С. 9, 19). С Эйдельманом не согласна А. Глассе, которая приводит убедительные доводы в пользу того, что «Заметка о Пушкине» — первична, а донесение Геверса является редакцией, которую Гогенлоэ «любезно предоставил дипломату» (Глассе А. Дуэль и смерть Пушкина по материалам архива вюртембергского посольства//Врем. ПК. 1977. Л., 1980. С. 21—35). Приводим для сравнения текст депеши Геверса, который в своё время Щёголеву не удалось получить.

«С.-Петербург, 2 мая/20 апреля 1837 г.

Личное.

Его превосходительству барону Ферстолку де Сулену, министру иностранных дел

Господин барон!

Тягостная задача — говорить о прискорбной катастрофе, жертвой которой стал г. Пушкин, но мне представляется, что долг мой — не скрывать от Вашего превосходительства то, как высказывается общественное мнение по поводу гибели этого выдающегося человека, являющегося литературной славой своей страны. Достаточно обрисовать характер г. Пушкина и его как личность, чтобы дать Вашему превосходительству возможность судить о степени популярности, завоёванной поэтом. С этой единственной целью я и постарался вкратце и беспристрастно изложить здесь различные мнения, высказанные в связи с этим, которые мне удалось собрать.

Посещая салоны столицы, я был поражён бесцеремонностью, проявляемой в отношении всего, касающегося дуэли и обстоятельств, ей предшествовавших. Как литератор и поэт, Пушкин пользовался высокой репутацией, ещё возросшей в силу трагизма его смерти; но как о представителе слишком передовых воззрений на порядки своей страны соотечественники судили о нём по-разному. Мне думается, что причины такого различия мнений нетрудно понять. Для каждого, кто, живя в России, мог изучить разнообразные элементы, из которых состоит общество, а также его обычаи и предрассудки, — знакомство с биографией Пушкина и чтение его произведений легко объясняет, почему их автор мало почитаем некоторой частью аристократии, тогда как остальное общество превозносит Пушкина до небес и оплакивает его смерть как непоправимую национальную утрату.

Колкие и остроумные намёки, почти всегда направленные против высокопоставленных лиц, которые изобличались либо в казнокрадстве, либо в пороках, создали Пушкину многочисленных и могущественных врагов. Такова убийственная эпиграмма на Аракчеева по поводу девиза на гербе этого всесильного министра, сатира против министра народного просвещения Уварова — сочинение, которое своим заглавием — „Подражание Катуллу“ — усыпило обычную бдительность цензуры и появилось в одном из литературных журналов; ответ Булгарину^{129}, где, защищаясь от упрёка в аристократизме, Пушкин напал на влиятельнейшие дома России: вот истинные преступления Пушкина, преступления, усугублённые тем, что противники были сильнее и богаче его, были в родстве с знатнейшими фамилиями и окружены многочисленной клиентурой. Им было нетрудно вызвать настороженность властей, так как направление пушкинских сочинений давало его врагам достаточный повод для доносов. Вот, повторяю, истинные причины той антипатии, которую питала к Пушкину в течение всей его жизни некоторая часть знати (и особенно высшие должностные лица), — антипатии, которая не угасла и с его смертью. Это объясняет и то, почему Пушкин, казалось, пользующийся милостью монарха, не переставал оставаться под надзором полиции.

А молодёжь, как всегда пылкая, наоборот, приветствовала либеральные, лукавые, порой скандальные сочинения этого автора, — правда, неосторожного, но смелого и остроумного. Также и многочисленный класс чиновников, являющийся своего рода третьим сословием, спешил аплодировать и ныне прославляет человека, в чьих сочинениях многие находили верное отражение собственных чувств, и Пушкин стал для них, быть может, сам того не зная, символом неизменной оппозиции.

Пушкин родился в Москве в 1799 г. и принадлежал по отцу к одной из древнейших фамилий. Его дед по матери (по происхождению негр, подобранный или купленный Петром Великим и привезённый в Россию ещё ребёнком) звался Анибал; при Екатерине II он достиг адмиральского чина, был победителем при Наварине, его имя и славные деяния начертаны на полуростральной колонне, воздвигнутой в Царском Селе. Именно в Царскосельском лицее воспитывался Пушкин. Его густые и курчавые волосы, смугловатая кожа, резкие черты, пылкий характер — всё выдавало наличие в нём африканской крови, и уже в ранней его молодости сказались те буйные страсти, которыми он был обуреваем впоследствии. В 14 лет он написал стихотворение „Царское Село“, а также „Послание Александру I“ — сочинения, которые были отмечены его учителями. Исключённый вскоре после того из лицея за мальчишеские проказы, Пушкин выпустил „Оду свободе“ и затем, одно за другим, целую серию произведений, пропитанных тем же духом. Это привлекло к нему внимание общества, а позднее — и правительства. Ему было предписано покинуть столицу — местопребыванием ему назначена была сначала Бессарабия, а затем он в течение пяти лет, до самой смерти императора Александра, оставался у графа Воронцова в Одессе^{130}. По настоятельным просьбам историографа Карамзина, преданного друга Пушкина и настоящего ценителя его таланта, император Николай, взойдя на трон, призвал поэта и принял его самым ласковым образом, о чём можно судить по ответу императора на замечание по этому поводу князя Волконского: „Это не прежний Пушкин, это Пушкин раскаивающийся и искренний, — мой Пушкин, и отныне я один буду цензором его сочинений“. Тем не менее до самой своей смерти писатель оставался под надзором секретной полиции. В 1829 г. Пушкин сопровождал князя Паскевича во время турецкой кампании, а в следующем, холерном, году он женится на замечательной красавице мадемуазель Гончаровой, чей дед, возведённый в дворянство, был прежде купцом. После женитьбы Пушкин вернулся в Санкт-Петербург, жена его была принята при дворе, и некоторое время спустя ему дали чин камер-юнкера. Пушкин всегда проявлял глубокое презрение к чинам и ко всяким милостям вообще. Но с тех пор, как его жена стала бывать при дворе, резкость его убеждений как будто смягчилась. Будучи назначен камер-юнкером, он счёл себя оскорблённым, находя этот ранг много ниже своих заслуг; его взгляды приняли прежнее направление, и он опять перешёл в оппозицию. Его сочинения в стихах и прозе многочисленны, и среди них особенно примечательны „Цыгане“, небольшое стихотворение, пушкинский шедевр, который русские считают образцом совершенства в этом жанре; мелкие стихотворения под заглавием „Байрон“ и „Наполеон“ <имеется в виду стихотворение „К морю“> также признаются прекрасными. Кроме того, он издавал литературный журнал „Современник“ и по приказу императора несколько лет работал над историей Петра Великого.

По мнению литераторов, стиль у Пушкина вообще блестящий, ясный, лёгкий и изящный. Пушкина рассматривают вне всяких школ, на которые делится ныне литературный мир. Как личность гениальная, он умел черпать красоты из каждого жанра. И, наконец, в России он — глава школы, ни один из учеников которой не достиг до сей поры совершенства учителя.

У него был буйный и вспыльчивый характер; он любил, особенно в молодости, азартные игры и острые ощущения, но позже годы начали умерять его страсти. Он был рассеян, разговор его был полон обаяния для слушателей. Но вовлечь его в беседу было нелегко. Заговорив же, он выражался изящно и ясно, ум у него был язвительный и насмешливый.

Его дуэль с бароном Геккерном (д’Антесом) и обстоятельства, которые сопровождали его смерть, слишком хорошо известны Вашему превосходительству, чтобы нужно было здесь говорить об этом. В письме, которое Пушкин написал моему начальнику и которое явилось причиной дуэли, едва можно узнать писателя, язык которого чист и почти всегда пристоен, — он пользуется словами мало приличными, внушёнными ему гневом, и это показывает, до какой степени Пушкин был уязвлён и как далеко увлекла его пылкость характера!

Задолго до гибельной дуэли анонимные письма на французском языке, марающие добродетель его жены и выставляющие Пушкина в смешном виде, были разосланы всем знакомым поэта, либо через неизвестных слуг, либо по почте. Некоторые пришли даже из провинции (например, письмо к госпоже де Фикельмон) <Геверс путает, письмо получила мать Фикельмон — Е. М. Хитрово>, причём под адресом, явно подделанным почерком, стояла просьба передать их Пушкину. Именно в связи с этими письмами господин Жуковский, наставник наследника, пенял Пушкину, что тот слишком близко принимает к сердцу эту историю, и добавлял, что свет убеждён в невиновности его жены. „Ах какое мне дело, — ответил Пушкин, — до мнения графини такой-то или княгини такой-то о невиновности или виновности моей жены! Единственное мнение, с которым я считаюсь, — это мнение среднего сословия, которое ныне — одно только истинно русское, а оно обвиняет жену Пушкина“.

Таковы, господин барон, сведения, которые мне удалось собрать о личности поэта; надеюсь, что их достаточно для того, чтобы объяснить Вашему превосходительству, насколько популярность Пушкина и литературные надежды, которые он унёс с собой в могилу, повлияли на выражение общественного мнения по поводу причин его смерти и насколько это обстоятельство оказалось прискорбным по своим последствиям для г. Геккерна. Своего рода национальное самолюбие вызвало участие, относящееся только к поэту, а не к частному лицу; и поклонники, и враги писателя — все единодушно жалеют его как жертву несчастья, порождённого столь же недоброжелательством, сколь самым непостижимым и неосмотрительным легкомыслием.

Точность, с которой я пытался изложить эти детали, их подлинность, за которую, мне кажется, я могу поручиться, — всё это заставляет меня желать, чтобы чтение настоящего письма представило некоторый интерес и заслужило внимание Вашего превосходительства.

Имею честь быть Вашего превосходительства покорнейший слуга.

Геверс

Пользуюсь отъездом английского курьера, чтобы доставить это письмо Вашему превосходительству.

Прилагаемая немецкая газета даёт в целом представление о приговоре, вынесенном по делу молодого Геккерна». (Врем. ПК. 1971. Л., 1973. С. 14—16). [Возврат к комментарию^{285}]

339

дед… по отцу… Гогенлоэ ошибается. Родство Пушкина с Ганнибалом шло по материнской линии.

340

Уступая настояниям Карамзина… Гогенлоэ что-то путает. Карамзин ходатайствовал за Пушкина перед высылкой его из Петербурга. После вступления на престол Николая I Карамзин отошёл от двора. Умер он 22 мая 1826 г., а Пушкин был привезён с фельдъегерем из Михайловского в Москву 8 сентября.

341

под влиянием… государя. См. примеч. на с. 497 наст. изд.^{138}

342

Позднее дневник А. Н. Вульфа был напечатан отдельным изданием: Вульф А. Н. Дневники: Любовный быт пушкинской эпохи. М., 1929.

343

Предположение Щёголева не может быть принято. Известно только одно свидание Н. Н. Пушкиной с Дантесом на квартире И. Полетики 2 ноября 1936 г. (см. выше, с. 469^{71}). Попытка Щёголева подтвердить рассказ Трубецкого тем, что «слухи о возможном браке Дантеса… распространились ещё до 4 ноября», опровергнута обращением к автографу письма О. С. Павлищевой (см. выше, с. 477^{90}). Это подтверждает и письмо Е. А. и С. Н. Карамзиных, которые узнали о сватовстве Дантеса только в середине ноября (см. с. 478^{91}).

344

Запись Жуковского прочитана неверно. Вместо «неизвестное» следует читать «незнание»(см. выше, с. 520^{293}).

345

Верную оценку воспоминаниям Трубецкого дала А. Ахматова: «Щёголев недооценил мемуары Трубецкого, — пишет она. — Всё, что там сообщено, говорит не Трубецкой, а сам Дантес (и отчасти Полетика, что всё равно. <...> Только от самого Дантеса Трубецкой узнал, что Пушкин дрался не за жену, а за свояченицу; это должно было обелить „бедного Жоржа“ и втоптать в грязь Пушкина, обесчестившего порученную ему матерью молодую девушку, <...>

Всё, что диктует Трубецкой в Павловске на даче, — голос Дантеса, подкреплённый одесскими воспоминаниями Полетики. Трубецкой ни Пушкина, ни его писем, ни сочинений о нём не читал; он по серости своей свято поверил фольклорной истории с поцелуем, углём, лампой, свечкой… усами. Дантес казался ему идеалом остроумия, изящества, умения вести себя с женщинами…» (Ахматова. С. 138). О слухах или «сплетнях», порочащих Пушкина, пишет в своих воспоминаниях А. О. Россет (см. наст. изд., с. 363^{63}). Сплетни эти достигли и близких Пушкину людей. Их повторяет О. С. Павлищева (см. с. 60 наст. изд. [См. 1-ую часть книги, 4 (1-я половина). — Прим. lenok555]) и С. Н. Карамзина (см. с. 486 наст. изд.^{111}).

346

Воспоминания А. П. Араповой крайне тенденциозны: стремясь оправдать мать, она всячески чернит поэта. В поток порочащих Пушкина измышлений включается и рассказ старой няньки. Свидетельство о нежелании поэта проститься с Александриной опровергается воспоминаниями Данзаса: «Поутру на другой день <после дуэли. — Я. Л.>, 28 января, боли несколько уменьшились. Пушкин пожелал видеть жену, детей и свояченицу свою Александру Николаевну Гончарову, чтобы с ними проститься» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 331). Правда, Данзас не присутствовал при прощании Пушкина с семейством, а другие мемуаристы вспоминают только, что «детей приносили полусонных» (с. 161 наст. изд. [См. «Документы и материалы», I, 2, 1 (§ 33). — Прим. lenok555]), но приносила именно Александрина. Её муж барон Г. Фризенгоф писал (со слов самой Александрины) Араповой: «После катастрофы Александра Николаевна видела Пушкина только раз, когда привела ему детей, которых он хотел видеть перед смертью» (Красная нива. 1929. № 24. С. 1). [Возврат к комментарию^{6}]

347

Воспоминания Е. А. Долгоруковой (урожд. Малиновской) о предсмертных днях Пушкина (РА. 1908. Кн. 3. С. 295; 1912. Кн. 3. С. 87) не подтверждаются (см.: П. в восп. 1974. Т. 2. С. 415).

348

Щёголев неправильно воспроизводит эту надпись. Правильно: «Александру Сергеичу Пушкину».

349

не пользовался отношениями… Существует и другое свидетельство. В воспоминаниях Т. О. Немировской-Ситниковой (1867—1949) есть рассказ, записанный ею со слов Ольги Львовны Оборской (1844— 1920), дочери Льва Сергеевича Пушкина, племянницы поэта: «Царь Александр I, — пишет она, — оригинально платил Нарышкину за любовь к себе его жены. Нарышкин приносил царю очень красивую книгу в переплёте. Царь, развернув книгу, находил там чек в несколько сот тысяч, будто на издание повести, и подписывал этот чек. Но в последний раз, очевидно, часто очень и много просил Нарышкин, царь сказал: „Издание этой повести прекращается“». По словам Т. О. Немировской-Ситниковой, О. Л. Оборская слышала этот рассказ от дочери поэта Марии Александровны Пушкиной-Гартунг (1832—1919), которая «была фрейлиной при дворе императрицы Александры Фёдоровны и знала все придворные романы и интриги, бывшие и раньше и настоящие» (Воспоминания арзамасской учительницы Немировской-Ситниковой находятся в Горьковском литературном музее. Цитирую по статье: Яшин. Хроника. № 8. С. 165). Рассказ М. А. Пушкиной — скорее всего, анекдот, но знали его, по-видимому, гораздо раньше, чем М. А. Пушкина появилась на свет. Вполне вероятно, что знал его и Пушкин, живо интересовавшийся придворными анекдотами и отводивший им немалое место в своём дневнике. Известен и другой способ уплаты Нарышкину за бесчестие: он получил рескрипт Александра I и «при сём 300 тысяч рублей» (Русские портреты XVIII и XIX столетия. Спб., 1907. Т. 3. Вып. 1. № 35. М. А. Нарышкина).

350

увлечения… В 1834 г. внимание общества привлекла скандальная история четы Безобразовых. Флигель-адъютант С. Д. Безобразов женился на фрейлине Л. А. Хилковой. Брак оказался несчастливым. Причиной этого явилось подозрение Безобразова, что жена его была любовницей Николая I. В дневнике Пушкина имеется несколько записей о «семейных ссорах Безобразова с молодою своей женой» (1, 7, 26 января и 17 марта). Об «истории» Безобразовых см.: Цявловский М. А. Записи в дневнике Пушкина об истории Безобразовых// Звенья. 1950. Кн. 8. С. 1—15.

351

в камер-юнкеры. Щёголев цитирует неточно. 1 января 1834 года Пушкин записал в дневнике: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове, так я же сделаюсь русским Dangeau» (Акад. Т. 12. С. 318). Пушкин имеет в виду придворные балы в «собственном» (Аничковом) дворце для тесного круга приглашённых, близких ко двору и лично к царской семье (в отличие от балов в Зимнем дворце, куда допускался широкий круг дворянства и даже купечества).

352

Вопрос, почему Пушкин называл себя русским Данжо, вкладывая в это определение угрожающий смысл, неоднократно привлекал внимание исследователей и решался по-разному. Первые комментаторы этой записи В. Ф. Саводник и Б. Л. Модзалевский в угрожающей формуле Пушкина («Так я же сделаюсь…») видели ироническое отношение к его новому придворному званию. (См.: Саводник В. Ф. Вступительная статья//Пушкин А. С. Дневник. 1833—1835 гг./Под ред. В. Ф. Саводника и М. Н. Сперанского. М.; Пг., 1923. С. 20; Модзалевский Б. Л. Предисловие//Пушкин А. С. Дневник. 1833—1835/Под ред. и с объяснит. примеч. Б. Л. Модзалевского. М; Пг., 1923. С. 4). Д. П. Якубович истолкование этой фразы перенёс в план личной жизни Пушкина. В угрозе Пушкина он (так же как и Щёголев) увидел сходство его судьбы с участью рогоносца минувшей эпохи (см.: Якубович Д. П. Дневник Пушкина//Пушкин. 1834. Л., 1934. С. 31—35). Б. В. Казанский видел смысл записи в сопоставлении «анекдотического» содержания мемуаров Данжо и интереса к анекдоту (т. е. изображению нравов прошлой эпохи и современных) в дневнике Пушкина. Ясность в истолкование записи внесла Л. В. Крестова. На основании материалов, доказывающих, что Данжо воспринимался современниками Пушкина как писатель-обличитель и что его хроника имела значение для широких политических выводов, Крестова пришла к выводу, что, «называя себя „русским Данжо“, Пушкин сознательно выполнял ту роль, которую Данжо осуществил непреднамеренно» (Крестова Л. В. Почему Пушкин называл себя «русским Данжо»? К вопросу истолкования «Дневника»//П. Исслед. Т. 4. С. 276).

353

Запись Корфа см. в кн.: П. в восп. 1974. Т. 1. С. 122. А. Ахматова считает, что «разговор царя с Натальей Николаевной был для Пушкина чуть не последней каплей, переполнившей чашу», и что разговор этот означал, «что по-тогдашнему, по-бальному, по-зимне-дворскому жена камер-юнкера Пушкина вела себя неприлично» (Ахматова. С. 120). С. Л. Абрамович, комментируя этот разговор, пишет: «И слова благодарности, с которыми обратился к царю Пушкин, не случайно запомнились Николаю I навсегда. То, что сказал поэт, в сущности, было немыслимой дерзостью. Примерно так же поблагодарил Пушкин за три года до этого великого князя Михаила Павловича, поздравившего его с камер-юнкерством: „Покорнейше благодарю, ваше высочество; до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили“. В благодарственных словах поэта, записанных в 1848 г. Корфом, угадывается та же игра в простодушие, едва прикрывавшая откровенную дерзость. С членами императорской семьи никто, кроме Пушкина, не осмеливался говорить в таком тоне» (Абрамович. С. 182—183).

354

m-lle Гончаровой. Правильно: M-r Гончарова (см. примеч. на с. 477 наст. изд.^{90}).

355

Щёголев цитирует письмо Андрея Карамзина родным от 26 июня (8 июля) 1837 г. (полный текст см. с. 528—529^{312}).

356

бесспорные свидетельства Щёголева оказались несостоятельными (см. выше, примеч. на с. 477 наст. изд.^{90}).

357

Щёголев имеет в виду Софью Петровну Свечину (урожд. Самойлову, 1782—1857), жену Николая Сергеевича Свечина (1759—1857), бывшего петербургского военного губернатора, проживавшего с 1815 г. с женой в Париже. С. П. Свечина перешла в католичество и имела в Париже широко известный католический салон.

358

другого черновика… Щёголев цитирует второй перебелённый текст письма Пушкина к Геккерну, писавшегося между 17 и 21 ноября и разорванного 25 января, когда на основе этого текста Пушкин написал оскорбительное письмо Геккерну, вызвавшее дуэль. Приводим этот текст в более правильном чтении и переводе Н. В. Измайлова: «…удар, казавшийся <….><ано>нимное письмо было составлено <...> я получил три экземпляра <...> был разослан <...> было сфабриковано с такой неосторожностью <...> первого взгляда я напал на сле<д><...><ав>тора. Я больше не беспокоился об этом, я был <...> найду негодника» (Письма последних лет. С. 204. Здесь же, на с. 356, см. сопоставительный анализ ноябрьского и январского писем).

359

Щёголев исходит из предположения, что это письмо к Бенкендорфу было отправлено Пушкиным по назначению. В действительности оно было найдено в кабинете Пушкина после его смерти и адресовано Бенкендорфу (см. примеч. на с. 483^{107}—484^{108} наст. изд.), а не Нессельроде, как пишет Щёголев ниже.

Когда книга Щёголева была уже в наборе, он нашёл документ, вносящий новый эпизод в историю дуэли. Это следующая запись в камер-фурьерском журнале, сделанная 23 ноября 1836 г.: «10 минут 2-го часа его величество одни в санях выезд имел прогуливаться по городу и возвратился в 3 часа во дворец. По возвращении его величество принимал генерал-адъютанта графа Бенкендорфа и камер-юнкера Пушкина». По поводу этой записи Щёголев писал: «У нас не было никакого представления об этом свидании в неурочное время поэта с царём в присутствии шефа жандармов. Никто из трёх лиц, беседовавших 4 ноября в 4-м часу дня 23 ноября 1836 года в царском кабинете в Зимнем дворце, не проговорился ни одним словом об этом свидании, и если бы бесстрастный камер-фурьер не записал о нём в свой журнал, тайна свидания схоронена была бы на век. Чем вызван был этот чрезвычайный приём, о чём шла речь — мы можем строить только предположения. Попытаемся их высказать. Чрезвычайность приёма (после окончания обыкновенного приёма, после царской прогулки, в необычное время) свидетельствует о чрезвычайности тех обстоятельств, которые заставили шефа жандармов привести с собой камер-юнкера Пушкина. И, понятно, важность была не в событиях частной жизни Пушкина (из-за этого не стоило бы беспокоить государя!), а в чём-то, совершенно выходящем из пределов. Но вспомним слова Пушкина, сказанные им в салоне княгини В. Ф. Вяземской: „Я знаю автора анонимных писем, и через неделю вы услышите, как будут говорить о мести, единственной в своём роде; она будет полная, совершенная“. Вспомним, каким изобразил Пушкина граф Соллогуб, прослушавший 21 ноября его письмо к Геккерну: „<...> Мне кажется, не противоречащим истине будет предположение, что Пушкин доставил-таки начальству <...> своё заявление о том, что автором диплома, позорящего честь и его, Пушкина, и самого царя, является голландский посланник <...>. Создавался неслыханный скандал. Можно предполагать с полной вероятностью, что Бенкендорф попытался урезонить, успокоить Пушкина, но он был в таком настроении, когда никакие резоны на него действовать не могли. Оставался один верховный судья — сам царь. Только он один и мог предотвратить катастрофу. Но ведь и Пушкин жаждал этого свидания <...>. Надо думать, что Пушкин осведомил царя о своих семейных обстоятельствах, о дипломе (как тут себя почувствовал Николай!) и об Геккерене — авторе диплома. Результаты свидания? Они ясны. Пушкин был укрощён, был вынужден дать слово молчать о Геккерене. Его отмщение Геккерену не получило огласки, но на царя известное впечатление он произвёл — тут Николай должен был сообразить дальнейшие последствия своих ухаживаний за Натальей Николаевной и оценить поступок голландского посланника <...> с полной уверенностью можно теперь утверждать, что Николай не был неосведомлённым относительно происходившего: наоборот, он знал о деле Пушкина больше, чем его друзья, Жуковский и Вяземский. Уж никак нельзя утверждать, что Николай был тут не при чём“. „Правда, — заключает Щёголев, — мои выводы — только предположения, но предположения естественные, вытекающие из хода событий, как оно представляется на основании последних моих разысканий“» (Щёголев П. Е. Из жизни и творчества Пушкина. М.; Л.. 1931. С. 145—146. Впервые//Огонёк. 1928. № 24. С. 4—5).

Щёголев считал, что письмо к Бенкендорфу было отослано, а затем и последовал вызов поэта во дворец. Такая точка зрения надолго утвердилась в пушкиноведении. Однако теперь известно, что письмо адресат получил только после смерти поэта (см. выше, примеч. на с. 483 наст. изд.). Таким образом, не все предположения Щёголева сходятся с фактами. Приводя отрывок воспоминаний Соллогуба, он опускает место, где говорится о последующих действиях Соллогуба. Соллогуб пишет, как он поехал к В. Ф. Одоевскому, где нашёл Жуковского, как «рассказал ему про то, что слышал». Жуковский испугался и обещал остановить отсылку письма (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 304). Одоевский жил в Мошковом переулке, в нескольких шагах от квартиры Пушкина на Мойке. Жуковский, конечно, сразу же, не откладывая на завтра, поспешил к Пушкину. Результатом его посещения и было, по-видимому, общее их с Пушкиным решение — просить аудиенции у государя. Только так можно объяснить, почему эта аудиенция состоялась (при неотосланном письме Пушкина к Бенкендорфу). Итак, была аудиенция, был разговор Пушкина с царём, скорее всего, с глазу на глаз, а не вместе с Бенкендорфом; в результате этого разговора Пушкин не стал посылать Геккерну приготовленное письмо и дал обещание не провоцировать дуэль. Всё это составляет значительное звено в истории преддуэльных событий. Однако пунктуальный Жуковский в своих точных заметках все эти события опускает. Высказывалось мнение, что об аудиенции во дворце и об обещании не драться, которое Пушкин дал царю, Геккерны знали, что об этом могла рассказать Дантесу его невеста Екатерина Гончарова (Абрамович. С. 178). Заметки Жуковского убеждают нас, что свидание с царём держалось в строжайшей тайне. Жуковский не сказал о нём секунданту Пушкина Соллогубу, который предупредил его об опасности, больше того, он не доверил тайну свидания своим заметкам. Не удивительно поэтому, что об аудиенции не упоминает никто из современников. Они знают, что Пушкин когда-то дал царю слово (за нарушенное слово Пушкин перед смертью просил у царя прощения), но не знают, при каких обстоятельствах это слово было дано. Вяземский рассказывал Бартеневу, как царь, «встретив где-то Пушкина, взял с него слово, что, если история возобновится, он не приступит к развязке, не дав знать ему наперёд» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 161). О слове поэта, данном царю, писала и Е. А. Карамзина сыну Андрею: «После истории со своей первой дуэлью Пушкин обещал государю больше не драться ни под каким предлогом, и теперь, когда он был смертельно ранен, он послал доброго Жуковского просить прощения у государя в том, что не сдержал слова…» (Карамзины. С. 170). Что хотел скрыть Жуковский от тех, кому попадутся в руки его заметки? Наиболее вероятный ответ: роль, которую играл император в дуэльной истории. Царь знал об опасности, грозящей поэту, и не уберёг его. Взяв с Пушкина слово, Николай, очевидно, в свою очередь, дал поэту какие-то обещания или заверения. Может быть, приструнить наглого кавалергарда, может быть, найти улики против составителя пасквиля, может быть, выразить своё неудовольствие дипломату. Запись о событиях после первого вызова Жуковский делал в январе 1837 г. В это время уже было ясно, что своего обещания царь не сдержал. [Возврат к комментарию^{128}]

360

так могло быть. Находка автографа с пометой Миллера (см. примеч. на с. 483^{107}—484^{108}) отводит это предположение Щёголева.

361

Эпиграмма «Встарь Голицын мудрость весил, Гурьев грабил весь народ») ошибочно приписывалась Пушкину.

362

«Другом четырнадцатого» (фр.).

«Друзьями четырнадцатого» Николай I называл декабристов.

363

Аничковский вечер — вечер в Аничковом дворце для узкого круга близких ко двору лиц. Дальше П. В. Нащокин пишет: «Слова эти были переданы, и Пушкина сделали камер-юнкером. Но друзья, Вельегорский и Жуковский, должны были обливать холодною водою нового камер-юнкера: до того он был взволнован этим пожалованием! Если бы не они, он, будучи вне себя, разгоревшись, с пылающим лицом, хотел идти во дворец и наговорить грубостей самому царю. Впоследствии <...> он убедился, что царь не хотел его обидеть, и успокоился» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 192).

364

о причастности Геккерена… Полемику со Щёголевым по этому вопросу см. ниже (примеч. на с. 546 наст. изд.^{368}).

365

В настоящее время можно считать доказанным, что свидание Дантеса и Н. Н. Пушкиной состоялось 2 ноября (см. выше, примеч. на с. 469 наст. изд.^{71}). В январе Дантес уже не «добивался свидания». По замечанию Ахматовой, «когда выяснилось, что она <влюблённость в Н. Н. Пушкину. — Я. Л.> грозит гибелью карьеры, он быстро отрезвел, стал осторожным, в разговоре с Соллогубом назвал её mijaurée (кривлякой) и Närrin (дурочкой, глупышкой), по требованию посланника написал письмо, где отказывается от неё (см. выше, с. 482^{101}. — Я. Л.), а под конец, вероятно, и возненавидел, потому что был с ней невероятно груб и нет ни тени раскаяния в его поведении после дуэли» (Ахматова. С. 114). Ахматова сгущает краски — из писем Карамзиных следует, что Дантес и после женитьбы играл роль влюблённого, но в разговоре с Соллогубом проявилось его раздражение и даже неприязнь к жене поэта. (См.: П. в восп. 1974. Т. 2. С. 486).

366

прямых обвинений Геккерена… По этому поводу Ахматова пишет: «Щёголев не прав, когда пишет, что в январском письме не осталось и следа утверждения авторства Геккерна. Фраза „…только под этим условием я <...> не обесчестил вас в глазах нашего и вашего дворов, как имел право и намерение“ находится и в ноябрьском черновике в несколько иной форме, но относится прямо к возможности разоблачения Геккерна как автора анонимных писем» (Ахматова. С. 131).

367

отказался от доходов… Имеется в виду деревня Кистенево, в которой за Пушкиным числилось 200 душ мужского пола, переданных ему 27 июня 1830 г. отцом «в вечное и потомственное владение». Эти 200 душ 5 февраля 1831 г. Пушкин заложил в Московском опекунском совете, чтобы дать будущей тёще деньги на приданое невесте. 2 мая 1835 г. Пушкин отказался от управления имением, передав доходы от своей части сестре и брату (см.: Щёголев П. Е. Пушкин и мужики. Л.. 1928. С. 73—74, 143).

368

С. Л. Абрамович полемизирует со Щёголевым, считая, что поводом письма Пушкина к Канкрину послужило желание Пушкина «привести в порядок свои дела» перед дуэлью. «Он сделал попытку, — пишет она, — расплатиться с правительством сразу и сполна, предоставив казне в счёт оплаты своё нижегородское имение <...>. При других обстоятельствах Пушкин не пошёл бы на это, ведь тем самым он лишал своих детей единственной недвижимости, которая ему принадлежала. Но в той крайности, в которой он очутился, ему показалось, что он нашёл способ разрубить гордиев узел и обеспечить себе свободу действий в отношениях с правительством» (Абрамович. С. 94, 95). Такое объяснение не согласуется с поведением Пушкина перед дуэлью и после неё в январе, когда он беспокоился о материальном положении своей семьи и был благодарен Николаю I за обещание позаботиться о судьбе жены и детей. Щёголев прав. Письмо к Канкрину — «след реакции на сближение имени его жены с царём» в анонимном письме. Попытка С. Л. Абрамович отвести «намёк по царской линии» неубедительна. Не совсем права она и когда пишет, что «и в свете и в кругу друзей Пушкина появление анонимных писем связывали только с именем Дантеса» (с. 98). До нас дошли устные рассказы В. А. Соллогуба, относящиеся к дуэльной истории. Один из них записал горячий поклонник поэта Н. И. Иваницкий: «23 февраля 1846. Вот что рассказывал граф Соллогуб Никитенке о смерти Пушкина: „В последний год своей жизни Пушкин решительно искал смерти. Тут была какая-то психологическая задача. Причины никто не мог знать, потому что Пушкин был окружён шпионами: каждое слово его, сказанное в кабинете самому искреннему другу, было известно правительству. Стало быть, что таилось в душе его, известно только богу <...>. Разумеется, обвинения в связи с дуэлью пали на жену Пушкина, что будто бы была она в связях с Дантесом. Но Соллогуб уверяет, что это сущий вздор. <...> Подозревают другую причину. Жена Пушкина была фрейлиной при дворе, так думают, что не было ли у ней связей с царём. Из этого понятно будет, почему Пушкин искал смерти и бросался на всякого встречного и поперечного. Для души поэта не оставалось ничего, кроме смерти“» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 482). Иваницкий путает, когда пишет, что Н. Н. Пушкина была фрейлиной (ему, как и другим, известны серальные привычки Николая I), но это не меняет основного смысла рассказа Соллогуба. Соллогубу было ясно скрытое содержание пасквиля, намекавшего не на Дантеса, а на царя. Письмо к Канкрину свидетельствует, что так понял пасквиль и сам Пушкин, — очевидно, именно это и позволило ему считать инициатором его Геккерна. Намёк на Дантеса несомненно должен был привести к дуэли — этого посланник (Пушкин считал его составителем пасквиля, мы бы сказали — вдохновителем) не мог не понимать. [Возврат к комментарию^{364}]

369

Щёголев даёт неточный перевод письма Николая сестре (в оригинале написанного по-французски). Вместо «знаменитого Пушкина, поэта» («trop célèbre») следует читать «пресловутого Пушкина, поэта». Слово «trop» вносит иронический оттенок в оценку Пушкина (отмечено в статье: Муза Е. В. и Сеземан Д. В. Неизвестное письмо Николая I о дуэли и смерти Пушкина //Врем. ПК. 1962. М.; Л., 1963. С. 39). В конце отрывка Щёголев пропустил слово «любопытства». Конец его следует читать: «но это не терпит любопытства почты». [Возврат к комментарию^{289}]

370

Не нашли этого письма принцу Оранскому и голландские исследователи И. Баак и П. Грюйс, опубликовавшие в 1937 г. некоторые, неизвестные прежде, материалы из Государственного архива Нидерландов, связанные с Геккерном и Дантесом (см. примеч. на с. 516 наст. изд.^{286}). Письмо, которое «не терпит любопытства почты», вероятно, до сих пор хранится в недоступных исследователям западноевропейских архивах, однако Н. Я. Эйдельман, рассудив, что детали письма Николая могут «просвечивать» в ответных письмах голландского принца, обратился к архивам Зимнего дворца и нашёл несколько писем Вильгельма Оранского к Николаю I в Центр. гос. архиве Октябрьской революции, высших органов гос. власти и органов госуправления СССР (ЦГАОР, ф. 728 (рукописное собрание библиотеки Зимнего дворца), оп. 1, № 1466, часть VIII. Письма принца Вильгельма Оранского к императору Николаю I. 1813—1839; на французском языке) и опубликовал отрывки из пяти писем от октября 1836 — февраля 1837 (Эйдельман Н. Я. О гибели Пушкина: По новым материалам//Новый мир. 1972. № 2. С. 201—211; Ср.: Эйдельман Н. Я. Нидерландские материалы о дуэли и смерти Пушкина//Записки ОР ГБЛ. Т. 35. С. 196—247. Пушкинский праздник. Спец. выпуск «Лит. газеты» и «Лит. России». 1971. 2—9 июня. С. 12). Публикуемые им письма приводят к любопытным выводам. Рассказывая Вильгельму о дуэли поэта, царь, по-видимому, пользовался аргументацией Пушкина, т. е. некоторые мотивы письма Пушкина к Геккерну от 26 января 1837 г., бывшего поводом к дуэли (о гнусном поведении Геккерна, о двусмысленности усыновления им Дантеса), повторяются в письме Вильгельма. После дуэли Пушкина Геккерн был выслан из Петербурга. Однако, как следует из писем, гибель Пушкина была только поводом, позволившим Николаю завершить действием своё давнее недовольство нидерландским посланником, который в официальных депешах своему правительству позволял себе излагать частные разговоры с царём о семейных делах Анны Павловны. Среди этих пяти писем было и письмо, отправленное с курьером, чтобы избежать «любопытства почты». Приводим его текст:

«Дорогой, милый Ники!

Я благополучно получил твоё письмо от 15(27) февраля с курьером, который отправился отсюда в Лондон, и я благодарю тебя от всего сердца. Та тщательность и старание, с которыми ты счёл нужным сообщить об этой несчастной истории, касающейся Геккерна, являются для меня новым свидетельством твоей старинной и доброй дружбы.

Я признаюсь тебе, что всё это мне кажется по меньшей мере гнусной историей, и Геккерн, конечно, больше не может после этого представлять моего отца перед тобою; у нас тут ему уже дана отставка, и Геверс, с которым отправляется это письмо, вернётся в Петербург в качестве секретаря посольства, чтобы кто-либо всё же представлял перед тобою Нидерланды и чтобы дать время сделать новый выбор. Мне кажется, что во всех отношениях Геккерн не потеря и что мы, ты и я, долгое время сильно обманывались на его счёт. Я в особенности надеюсь, что тот, кто его заменит, будет более правдивым и не станет изобретать сюжеты для заполнения своих депеш, как это делал Геккерн.

Здесь никто не поймёт, что должно было значить и какую истинную цель преследовало усыновление Дантеса Геккерном, особенно потому, что Геккерн подтверждает, что они не связаны никакими кровными узами. Геккерн мне написал по случаю этого события. Я посылаю тебе это письмо, которое повторяет его депешу к Верстолку, где он знакомит того со всей этой историей; также пересылаю и копию моего ответа (Геккерну), который Геверс ему доставит; я прошу тебя после прочтения отослать всё это мне обратно…». На этом основная часть письма заканчивается (цитирую по статье Н. Я. Эйдельмана «О гибели Пушкина: По новым материалам». С. 209). Публикуя это письмо, Н. Я. Эйдельман делает следующее заключение: «…из письма Вильгельма видны, по крайней мере, два пласта, составлявших письмо Николая; во-первых, о гнусности и лживости Геккерна <...>, во-вторых, вопрос об усыновлении. Возможно, Николай сообщал Вильгельму и какие-либо неизвестные нам подробности <...>; беспокойство же императора насчёт „любопытства почты“ является, вероятно, намёком на голландских министров и парламентариев, склонных вмешиваться в личные дела монархов» (Там же. С. 210). [Возврат к комментариям^{285}{287}]

371

Во время выхода книги Аммосова Данзас был ещё жив и не допустил бы, чтобы его имя значилось на фальшивке.

372

получил накануне… Вот как рассказывал об этом П. И. Бартеневу А. О. Россет: «Когда появились анонимные письма, посылать их было очень удобно: в это время только что учреждена была городская почта. Князья Гагарин и Долгоруков посещали иногда братьев Россет, живших с Скалоном на Михайловской площади в доме Зенфтлебена. К. О. Россет получил анонимное письмо и по почерку стал догадываться, что это от них» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 316). Проверить подозрение он и отправился к Долгорукову и Гагарину.

373

fashionables — от fashion — фешенебельное общество.

374

После того, как Щёголев отвёл подозрения в составлении анонимного пасквиля от И. С. Гагарина, появилась статья А. С. Бутурлина, подтверждающая его вывод (см.: Бутурлин А. С. Имел ли И. С. Гагарин отношение к пасквилю на А. С. Пушкина? — Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1969. Т. 28. Вып. 3).

375

В шутовском дипломе поэту присуждали ещё и звание «историографа ордена рогоносцев». Это была ещё одна насмешка над Пушкиным (он недавно выпустил «Историю Пугачёвского бунта» и работал над «Историей Петра I»).

376

Экспертиза А. А. Салькова в отношении почерка П. В. Долгорукова была оспорена в 1962 г. не специалистом-криминалистом, а историком Л. Вишневским (Вишневский Л. Пётр Долгоруков и пасквиль на Пушкина//Сиб. огни. 1962. № 11. С. 157—176). Стараясь представить Долгорукова в 50—60-х гг. соратником Герцена и Огарёва в борьбе с реакцией в России, Вишневский пытается доказать, что обвинение Долгорукова было «полицейской провокацией». В доказательство приводится отрывок из письма Долгорукова к Гагарину, написанного после выхода брошюры Аммосова с записью воспоминаний секунданта Пушкина Данзаса, где впервые в печати было заявлено о причастности Долгорукова и Гагарина к составлению пасквиля: «Русское правительство, — писал Долгоруков, — заплатило некоему Аммосову, офицеру в чине майора, чтобы он напечатал брошюру „Последние дни жизни А. С. Пушкина…“» (опубликовано М. И. Яшиным в журнале «Нева». 1966. № 3. С. 186). Строя свои выводы, Вишневский идёт наперекор фактам, выражая сомнение, что брошюра Аммосова написана со слов Данзаса. Данзас в то время, когда вышла брошюра Аммосова, был жив и не допустил бы, чтобы его именем воспользовались без его ведома. Экспертизу А. А. Салькова, уже с помощью специалиста-криминалиста, в 1966 г. попытался оспорить М. И. Яшин. Не отрицая участия Долгорукова, он предположил, что к пасквилю приложил руку и Гагарин, и передал на экспертизу росчерк под пасквилем и сделанную, очевидно, другой рукой надпись «Александру Сергеичу Пушкину» на обороте диплома. Эксперт В. В. Томилин подтвердил мнение Яшина, что росчерк сделан рукой Гагарина, а надпись на обороте написана лакеем его отца Василием Завязкиным. Для сравнения надписи «Александру Сергеичу Пушкину» с почерком Завязкина Томилин имел написанное Завязкиным деловое письмо (см.: Яшин М. К портрету духовного лица//Нева. 1966. № 2. С. 169—176). Экспертиза Томилина вызвала возражения другого эксперта, М. Г. Любарского, которые сводились к следующему: 1) росчерк под пасквилем неполный, имеет разрывы и не даёт оснований даже для предположительного вывода о руке Гагарина; 2) деловое письмо Завязкина написано официальным почерком, в котором индивидуальность писавшего стёрта, поэтому для окончательного вывода необходимо большее число документов. М. Г. Любарский высказал свои соображения на обсуждении статьи М. И. Яшина в Институте рус. литературы (Пушкинский дом) на заседании группы пушкиноведения 8 февраля 1966 г. (см.: Левкович Я. Л. Новые материалы для биографии Пушкина, опубликованные в 1963—1966 годах//П. Исслед. Т. 5. С. 377). Сам Яшин раньше находил «поразительное сходство» почерка надписи на обороте диплома не с почерком лакея Гагарина Завязкина, а с почерком самого Гагарина (Яшин. Хроника. № 8. С. 174—175). Оба эксперта — Томилин и Любарский — не отрицали, что сам пасквиль написан рукою Долгорукова. Ещё одна экспертиза была проведена киевским экспертом С. А. Ципенюком, который пришёл к заключению, что «вывод эксперта А. А. Салькова об исполнении пасквильных „дипломов“ князем П. В. Долгоруковым нельзя признать правильным и научно обоснованным» (Ципенюк С. А. Исследование анонимных писем, связанных с дуэлью А. С. Пушкина//Криминалистика и судеб. экспертиза. Киев, 1976. Вып. 12. С. 90). Тем не менее подозрения друзей Пушкина падали на Долгорукова. Следует учитывать, что из семи или восьми анонимных писем до нас дошли только два. Были ли все письма написаны одним человеком — мы не знаем, таким образом, вопрос о лицах, чьей рукой писались эти письма, вне зависимости от того, принимал ли в этом участие Долгоруков, не может быть решён окончательно. В такой шутке мог принять участие и Долгоруков и ещё кто-нибудь из светских шалопаев. Но сами шутники были орудием в руках опытного врага поэта, наносящего ему смертельный удар. Для нас важно, что сам Пушкин считал виновным в составлении пасквиля Геккерна. Его убеждённость была настолько велика, что он счёл необходимым сообщить об этом правительству. Из письма его к Бенкендорфу от 21 ноября 1836 г. (см. наст. изд., с. 100 [См. 1-ую часть книги, 11 (2-я половина). — Прим. lenok555]) мы узнаем, что получив пасквиль, он сразу заподозрил Геккерна, потом «убедился», что анонимное письмо исходило от него.

О П. В. Долгорукове см. главу «Долгоруковские бумаги» в книге Н. Я. Эйдельмана «Герцен против самодержавия» (М., 1973). [Возврат к комментарию^{257}]

377

Теперь письмо Е. Карамзиной от 30 января известно. Приводим его текст: «Милый Андрюша, пишу к тебе с глазами, наполненными слёз, а сердце и душа тоскою и горестию; закатилась звезда светлая, Россия потеряла Пушкина! Он дрался в середу на дуэли с Дантезом, и он прострелил его насквозь; Пушкин бессмертный жил два дни, а вчерась, в пятницу, отлетел от нас; я имела горькую сладость проститься с ним в четверьг; он сам этого пожелал. Ты можешь вообразить мои чувства в эту минуту, особливо, когда узнаешь, что Арнд с перьвой минуты сказал, что никакой надежды нет! Он протянул мне руку, я её пожала, и он мне также, и потом махнул, чтобы я вышла. Я, уходя, осенила его издали крестом, он опять протянул мне руку и сказал тихо: „перекрестите ещё“, тогда я опять, пожавши ещё раз его руку, я уже его перекрестила, прикладывая пальцы на лоб, и приложила руку к щеке: он тихонько поцеловал и опять махнул. Он был бледен как полотно, но очень хорош; спокойствие выражалось на его прекрасном лице. Других подробностей не хочу писать, отчего и почему это великое несчастье случилось: они мне противны; Сонюшка тебе их опишет. А мне жаль тебя; я знаю и чувствую, сколько тебя эта весть огорчит; потеря для России, но особенно наша; он был жаркий почитатель твоего отца и наш неизменный друг двадцать лет. <...> Дуэли ужасны! А что они доказывают? Бедного Пушкина нет больше! А через два года никто из оставшихся не будет и думать об этом. Пусть охранит тебя от них небо, и пусть твоё доброе сердце и разум тебя от них отдалят! Прижимаю тебя к сердцу, опечаленному и страдающему, жалея тебя, потому что перенесу те же чувства в твоё сердце. Благословляю тебя с любовью, поручая тебя милости господней. Я чувствую себя вполне хорошо» (Карамзины. С. 166—167). [Возврат к комментарию^{132}]

378

К списку перечисленных Щёголевым в сноске работ о семейной жизни Пушкина добавим работы, вышедшие в советское время: Казанский Б. Гибель поэта // Лит. современник. 1937. № 3. С. 219—243; Яшин. Хроника; Левкович Я. Л. Новые материалы для биографии Пушкина в 1963—1966 годах // П. Исслед. 1967. Т. 5. С. 370—371; Яшин М. И. История гибели Пушкина//Нева. 1968. № 2; Левкович Я. Л. Две работы о дуэли Пушкина: [рец. на указ. выше работы М. И. Яшина] // Рус. лит. 1970. № 2. С. 211—219; Ахматова А. А. О Пушкине. Л., 1977. С. 134—148 (ст.: Гибель Пушкина; Александрина); Ободовская И. М., Дементьев М. А. Вокруг Пушкина: Неизвестн. письма Н. Н. Пушкиной и её сестёр Е. Н. и А. Н. Гончаровых/Ред. и автор вступ. ст. «Погибельное счастье» Д. Д. Благой. М., 1975; То же. 2-е изд., доп. М., 1978; Благой Д. Д. Душа в заветной лире: Очерки жизни и творчества Пушкина. 2-е изд., доп. М., 1979. С. 397—476; Абрамович; Лотман Ю. М. О дуэли Пушкина без «тайн» и «загадок»: Исследование, а не расследование [рец. на кн. С. Л. Абрамович] // Таллин, 1985, № 3. С. 90—99.

379

О «Записках А. О. Смирновой» см. выше, с. 455 [См. выше^{1}].

380

Л. Н. Павлищев (1834—1915) — сын сестры Пушкина Ольги Сергеевны Павлищевой. В своих мемуарах он ссылается на рассказы матери и широко пользуется перепиской родителей между собой и с Н. О. и С. Л. Пушкиными. Тексты писем он печатал с большими искажениями, иногда даже подделывал целые письма. Поэтому не все сведения, сообщаемые им, вызывают доверие.

381

Рассказ… А. О. Россета Щёголев приводит на с. 95 наст. изд. [См. главу 10] А. О. Россет не называет числа, когда к его брату Клементию приходил Пушкин, а пишет «осенью 1836 года». Н. М. Смирнов связывает этот эпизод с днём, когда был получен пасквиль (т. е. с 4 ноября 1836 г.). Об этом дне он пишет: «Что происходило по получении вызова в вертепе у Гекерена и Дантеса, неизвестно; но в тот же день Пушкин, сидя за обедом, получает письмо, в котором Дантес просит руки старшей Гончаровой, сестры Натальи Николаевны. Удивление Пушкина было невыразимое» (П. в восп. 1974. Т. 2 С. 240). Сам Смирнов в это время был за границей, и его рассказ, несомненно, восходит к сведениям, полученным от Россета (Смирнов был женат на сестре Россета, Александре Осиповне). М. И. Яшин, полагаясь на воспоминания Смирнова и Россета, высказал предположение, что «Геккерн успел за те несколько часов от момента получения пушкинского вызова до того момента, когда Пушкин прочёл письмо, о котором пишет Россет, связаться с Дантесом, обсудить план действий и послать это письмо» (Яшин. Хроника. № 8. С. 163). Но вызов Пушкина Геккерн мог получить по городской почте только 5-го утром. С. Л. Абрамович справедливо относит эпизод, рассказанный Россетом, к 17 ноября, когда В. А. Соллогуб и д’Аршиак после обмена письмами между Дантесом и Пушкиным приехали к Пушкину, чтобы официально сообщить об окончании дела. Соллогуб вспоминает, что они застали Пушкина за обедом (см.: Абрамович. С. 138—139). Пушкин приглашал Россета в секунданты не 4-го, а 17 ноября, уже после того, как поручил переговоры с д’Аршиаком Соллогубу. По всей вероятности, он опасался, что Соллогуб будет недостаточно твёрдо отстаивать его интересы, так как после первого разговора с Дантесом Соллогуб надеялся переубедить Пушкина. В ответ на все его доводы Пушкин сказал: «Не хотите быть моим секундантом? Я возьму другого» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 487).

382

Щёголев цитирует первоначальный проект письма к В. А Соллогубу от 17 ноября, в котором Пушкин соглашается взять обратно вызов, посланный Геккерну. Переводится этот отрывок так: «За то, что он вёл себя по отношению к моей жене так, как мне не подобает допускать (в случае, если господин Геккерн потребует указать причину вызова)» (Письма последних лет. C. 199). В окончательном тексте письма эта фраза убрана.

383

Щёголев прав: это не черновик, а копия, находившаяся в бумагах П. В. Анненкова и принятая И. А. Шляпкиным за черновик.

384

Щёголев ошибается. Единственный свидетель разговора «в квартире д’Аршиака» — Данзас об этом не пишет. Очевидно, имеется в виду разговор на квартире Пушкина, куда приехали д’Аршиак и Соллогуб после того, как эпизод с первым вызовом был улажен. Соллогуб так вспоминает об этом: «Мы застали Пушкина за обедом. Он вышел к нам несколько бледный и выслушал благодарность, переданную ему д’Аршиаком.

— С моей стороны, — продолжал я,— я позволил себе обещать, что вы будете обходиться со своим зятем, как с знакомым.

— Напрасно, — воскликнул запальчиво Пушкин. — Никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может» (П. в восп. 1974. Т. 2 С. 304).

385

Щёголев прав, отказываясь принимать это письмо за то, которое в ноябре 1836 г. Пушкин читал Соллогубу. Письмо, писавшееся 21 ноября, было найдено разорванным в кабинете Пушкина после его смерти. Составляя в январе новое письмо, вызвавшее картель, Пушкин пользовался текстом ноябрьского письма, но, как правильно заметил Щёголев, изменил его содержание. Об этих письмах см. выше, с. 482—484 наст. изд.^{105}

386

Запись в дневнике А. Н. Мокрицкого, о которой упоминает Щёголев, сделана 25 января. В дневнике читаем: «Сегодня в нашей мастерской было много посетителей — это у нас не редкость, но, между прочим, были Пушкин и Жуковский. Сошлись они вместе, и Карл Павлович угощал их своей портфелью и альбомами. Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его дивными акварельными рисунками, но когда он показал им недавно оконченный рисунок: „Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне“, то восторг их выразился криком и смехом <...>. Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слез и просил Брюллова подарить ему это сокровище, но рисунок принадлежал уже княгине Салтыковой, и Карл Павлович, уверяя его, что не может отдать, обещал нарисовать ему другой. Пушкин был безутешен: он с рисунком в руках стал перед Брюлловым на колени и начал умолять его: „Отдай, голубчик! Ведь другого ты не нарисуешь для меня, отдай мне этот“. Не отдал Брюллов рисунка, а обещал нарисовать другой. Я, глядя на эту сцену, не думал, что Брюллов откажет Пушкину. Такие люди, казалось мне, не становятся даром на колени перед равными себе. Это было ровно за четыре дня до смерти Пушкина» (П. в восп. 1974. Т. 2. С. 291—292).

387

Сообщение П. П. Вяземского соответствует действительности. Его подтверждают В. Ф. Вяземская и С. Н. Карамзина (см. выше, с. 489^{120}).

388

Объяснение, которое даёт Щёголев расхождениям в показаниях современников и в конспективных заметках Жуковского, представляется убедительным. «В 12-м часу утра» (до прихода Данзаса) у Пушкина успел побывать библиофил Ф. Ф. Цветаев. «Пушкин был весел», — вспоминает он (см.: ЛH. Т. 58. С. 138).

389

О записке, посланной Николаем I к Пушкину, см. примеч. на с. 494 наст. изд.^{126}

390

Письмо А. И. Тургенева адресовано А. И. Нефедьевой.

391

Имеется в виду стихотворение 1835 г. «Вновь я посетил…».

392

Корбова рукопись — «Дневник поездки в Московское государство в 1608 году» И.-Г. Корба, опубликованный в Вене в 1700 г. Пушкин, вероятно, пользовался рукописным переводом книги, полученным через К. В. Нессельроде.

393

Ламарк Максимилиан (1770—1832) — французский генерал. Во время Ста дней Наполеона командовал войсками в Вандее. С 1828 г. член палаты депутатов от оппозиционной партии. Похороны его послужили поводом к восстанию 5 и 6 июля 1832 г.

394

«Семейство Сусан[ина]» — опера М. И. Глинки «Иван Сусанин». Об этом представлении и о впечатлении, которое произвела опера на «общество», имеется любопытное свидетельство С. Н. Карамзиной: «Вчера, в четверг, состоялось открытие Большого театра (он очень красив): давали *„Ивана Сусанина“* Глинки в присутствии двора, дипломатического корпуса и всех государственных сановников <...>. Многие арии оперы прелестны, но всё в целом показалось мне написанным в жалобном тоне, несколько однообразным и недостаточно блестящим; всё построено на русских темах и в миноре. В последней сцене декорация Кремля великолепна, толпа народа, переходящая в лица, написанные на полотне, казалась продолженной в бесконечность. Восторг, как обычно в нас, был холодноват, аплодисменты замирали и возобновлялись как бы с усилием» (Карамзины. С. 143—144). Но Пушкин, Жуковский, Вяземский, Виельгорский и Одоевский встретили оперу с восторгом и приветствовали её известным «Каноном в честь Глинки», написанным 13 декабря 1836 г. Опера, как известно, по требованию Николая I была переименована в «Жизнь за царя» и под этим монархическим названием шла до 1917 г. Но в обществе её знали как «Ивана Сусанина», и дневник Тургенева, как и письмо С. Н. Карамзиной, подтверждают это.

395

Ниже, в письме к брату, Тургенев пишет о «семейных делах» Пушкина — по-видимому, Жуковский у Карамзиных сообщил ему некоторые подробности, связанные с предстоящей женитьбой «Экерна», в ложе которого был Тургенев в тот вечер.

396

Шлёцер Август-Людвиг (1735—1809) — немецкий историк и филолог. Его главный труд «Нестор» (1802—1809) является попыткой дать критически проверенный текст летописи. Задуманное издание «Песни о полку Игореве» Пушкин не успел осуществить. О работе его над «Словом» см.: Новиков И. Пушкин и «Слово о полку Игореве». М., 1951; Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в русском литературном процессе первой трети XIX века. Л., 1980. С. 156—178.

397

Эти записки выходят… Издание не осуществилось.

398

наказанию… Слух о том, что Пушкин до ссылки был высечен в тайной канцелярии, был распущен Ф. И. Толстым, которого Пушкин, возвратясь из ссылки, вызвал на дуэль. Дело закончилось примирением. Очевидно, после первого издания книги де Култюра кто-то указал ему на допущенную ошибку.

399

В 1910 г. к книге де Кюстина мог быть приложен только отрывок из дневника А. О. Смирновой, фальсифицированный её дочерью. См. примеч. на с. 455 наст. изд.^{1}

400

Это совпадение, вопреки мнению Щёголева, подтверждает догадку Ахматовой, что мы имеем дело с «версией Дантеса», которую тот распространял среди близких ему людей.

401

Мадам Н. и графиня Софья Б. (фр.). Возможно, письмо писалось с расчётом, что оно попадёт в III отделение и отведёт от Геккернов подозрение в составлении пасквиля.

402

Новое толкование пасквиля… Несколько позже об этом писал и Б. В. Казанский в статье «Гибель Пушкина» («Звезда», 1928, № 1). Упомянутая Щёголевым работа Рейнбота не появилась в печати.