довольствия, как головоломная джигитовка по необозримой степи, где он, забывая весь мир, носился как ветер, перескакивая с ловкостью горца через встречавшиеся на пути рвы, канавы и плетни. Но при этом им руководила не одна только любительская страсть к езде – он хотел выработать из себя лихого наездника-джигита, в чем неоспоримо и преуспел, так как все товарищи его, кавалеристы, знатоки верховой езды, признавали и высоко ценили в нем столь необходимые, по тогдашнему времени, качества бесстрашного, лихого и неутомимого ездока-джигита. Знакомые дамы приходили в восторг от его удали и неустрашимости, когда он, сопровождая их на прогулках и в кавалькадах, показывал им «высшую школу» наездничества, а верзилинские «грации» не раз даже рукоплескали, когда он, проезжая мимо, перед их окнами ставил на дыбы своего Черкеса и заставлял его чуть не плясать лезгинку».
Н. Ярошенко. Пятигорск
Бывший слуга Лермонтова, Христофор Саникидзе, упоминал, что Михаил Юрьевич был человек весьма веселого нрава, хотя в то же время не любил много говорить, а любил более слушать то, что говорят другие. Иногда им овладевала задумчивость, и тогда он не любил, чтобы его беспокоили, и не любил, если в это время заходили к нему товарищи. С прислугой был необыкновенно добр, ласков и снисходителен, а старого камердинера своего любил как родного и даже снисходительно выслушивал его советы. Саникидзе также рассказывал, что Лермонтов умел играть на флейте и забавлялся этой игрой изредка; что характер у него был добрый, но вспыльчивый. Обыкновенным времяпрепровождением у него было ходить по комнате из угла в угол и курить трубку с длинным чубуком. Писал он более по ночам или рано утром, но писал и урывками днем, присядет к столу, попишет и уйдет. Писал он всегда в кабинете, но писал, случалось, и за чаем на балконе, где проводил иногда целые часы, слушая пение птичек.
О Лермонтове в Пятигорске Н. П. Раевский вспоминал: «Любили мы его все. У многих сложился такой взгляд, что у него был тяжелый, придирчивый характер. Ну, так это неправда… Особенным неженкой он не был, а пошлости, к которой он был необыкновенно чуток, в людях не терпел. С людьми же простыми и искренними и сам был прост и ласков. Над всеми нами он командир был. Всех окрестил по-своему, а его никто даже и не подумал назвать иначе, чем как по имени. Он хотя нас и любил, но вполне близок был с одним Столыпиным. Обычной нашей компанией было, кроме нас, вместе живущих, еще несколько человек, между прочим, Манзей, Л. С. Пушкин, Безобразов и др. (живущих в домах Чиляева и Верзилиных: кн. А. И. Васильчиков, кн. С. В. Трубецкой, Н. С. Мартынов, М. П. Глебов, Н. П. Раевский и А. К. Зельмиц)»[9].
Таким образом, Мартынов и все участвующие в дуэли секунданты входили в один близкий круг товарищей и друзей Лермонтова.
Практически каждый вечер компания посещала дом генерала Верзилина, который стал для них своего рода местом обязательной встречи.
Лермонтова, как и других молодых людей, в доме Верзилиных привлекали три молодые барышни – дочери Верзилина: Эмилия (приемная), Аграфена и Надежда.
Характер верзилинских барышень Лермонтов охарактеризовал следующим шуточным экспромтом:
За девицей Emilie
Молодежь как кобели.
У девицы же Nadine
Был их тоже не один;
А у Груши в целый век
Был лишь Дикий человек.[10]
Лермонтов с первого дня появления у Верзилиных стал ухаживать за Эмилией, которую негласно называли в Пятигорске «розой Кавказа».
К этому ухаживанию она отнеслась очень благосклонно, однако впоследствии ее внимание привлек более красивый Мартынов.
С этого времени Лермонтов стал бомбардировать Мартынова эпиграммами и карикатурами. Изменилось его отношение и к Эмилии.
Он стал постоянно поддразнивать и ее. К этому времени относится брошенная по ее адресу эпиграмма:
Зачем, о счастии мечтая,
Ее зовем мы: гурия?
Она как дева – дева рая,
Как женщина же – фурия.
Видимо, это не являлось единственной причиной ухудшения отношений Лермонтова и Мартынова и, как следствие, причиной дуэли, однако можно с уверенностью предположить, что это в значительной степени повлияло на произошедшие события, о чем будет упомянуто ниже.
Причины дуэли Лермонтова с Мартыновым
За грусть и желчь в своем лице
Кипенья желтых рек достоин,
Он, как поэт и офицер,
Был пулей друга успокоен.
Не ты ли в час, когда сожгла
Письмо, чей пепел сжала в горстке,
Спасти поручика могла
От глупой ссоры в Пятигорске.
И не взяла б под Машуком
Поэта ранняя могила,
Когда бы с вечера тайком
Его в объятья ты сманила.
Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать…
Официальная версия причины состоявшейся дуэли была изложена в приговоре следующим образом:
«Причиною поединка между Мартыновым и Лермантовым, как Мартынов при следствии и в военном суде показал, было то, что Лермантов с самого приезда в Пятигорск не пропускал ни одного случая сказать ему, Мартынову, что-нибудь неприятное: остроты, колкости, насмешки, одним словом все, чем только можно досадить человеку, не касаясь его чести, и хотя он, Мартынов, показывал, что не намерен служить мишенью для его ума, а потом недели за три до поединка, просил его оставить шутки; но Лермантов, отшучиваясь, предлагал ему в свою очередь смеяться над ним и наконец, за два дня до поединка, на вечере у Генерал Маиорши Верзилиной, привязываясь к каждому слову его Мартынова, и на каждом шагу показывая явное желание ему досадить, вывел его из терпения, и заставил решиться положить этому конец. При выходе из дому Верзилиной он, Мартынов, удержав Лермантова, просил его прекратить несносные его шутки и сказал, что если он еще раз вздумает выбрать его предметом своей остроты, то он заставит его перестать; но Лермантов, не дав ему кончить, повторил несколько раз, что ему не нравиться тон этой проповеди, что он не может ему запретить говорить про него что он захочет и в довершение сказал: «вместо пустых угроз, ты бы лучше сделал, если б действовал; ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь: следовательно ты никого этим не испугаешь». После такого объяснения он, Мартынов, сказав Лермантову, что в таком случае пришлет к нему своего секунданта…»[11].
Однако эти выводы судебной комиссии сразу же вызвали в обществе много толков и слухов.
Оценивая их достоверность, необходимо разделить понятия повода ссоры и причин состоявшейся дуэли.
Что касается повода, то эти обстоятельства более или менее ясны.
Как известно, на следствии Мартынов показал:
«На вечере в одном частном доме <у генеральши Верзилиной>, за два дня до дуэли, он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец».
Это опосредованно подтверждается показаниями секунданта Глебова:
«Поводом к этой дуэли были насмешки со стороны Лермонтова на счет Мартынова, который, как говорил мне, предупреждал несколько раз Лермонтова…»
В показаниях секунданта Васильчикова сказано:
«О причине дуэли знаю только, что в воскресенье 13-го июля поручик Лермонтов обидел майора Мартынова насмешливыми словами; при ком это было и кто слышал сию ссору, не знаю. Также неизвестно мне, чтобы между ними была какая-либо давнишняя ссора или вражда…».
Из этого можно сделать вывод, что секунданты ничего достоверного именно о причинах, а не о поводе этой ссоры не знают или не сообщают.
Во время следствия генеральша Верзилина запретила опрашивать своих дочерей и домочадцев, и только много позднее Эмилия Клингенберг, ее старшая дочь, в своих воспоминаниях описала ту ссору:
«13-го июля собралось к нам несколько девиц и мужчин… Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык… Ничего злого особенно не говорили, но смешного много. Но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его montagnard au grand poignard[12] (Мартынов носил черкеску и огромный кинжал.) Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово «poignard» раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», – и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову… Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора».
Дом генерала П. С. Верзилина в Пятигорске
Несомненно, что непосредственно перед ссорой и дуэлью отношения Лермонтова и Мартынова были более чем натянутые.
В своей книге «Лермонтов. Роковое лето 1841 года» исследователь В. Хачиков вполне аргументированно доказывает, что эти отношения не всегда были такими.
По его мнению, причиной их разлада и причиной последующей дуэли являлась упомянутая «роза Кавказа» – Эмилия Клингенберг.