«Я пробью вправо, нет, влево, это слабое место вратаря. Нет, лучше в верхний угол – так я точно забью гол. А если я промахнусь и мяч улетит на трибуны?»
У меня смешались все мысли, я сам не знал, что думаю. Я не знал, что придумать, но самое худшее было еще впереди. Когда футбольный матч завершается таким образом (символически – один против миллионов), когда вратарь вынужден отвечать за целую нацию, существует садистский ритуал, предшествующий тому, что ты должен сделать, крестный путь, который должен пройти именно ты. Две команды стоят в центре поля и по очереди, в том порядке, в котором они договорились, пробивают пенальти. Момент, которого я не пожелаю никому. Нужно пересечь всего пятьдесят метров, но каждый шаг – это шаг навстречу твоим страхам. Сравнение с приговоренным к смерти, идущим по зеленой миле, – последней в его жизни – является, конечно, преувеличением, но примерно передает мою мысль. Я встал, была моя очередь, и инстинктивно подумал:
«Я бью в центр, чуть повыше, Бартез прыгнет и не сможет остановить мяч даже ногами».
Мучение. Пытка. Внутри – настоящая буря. Этот путь был переполнен эмоциями. Я решил идти медленно, бессознательно не желая проиграть; я хотел сделать как можно лучше, никогда не забыть этот проход, когда секунды превращались в часы, и каждый шаг входил в драматическую историю. Я не смог запомнить каждую секунду, многое ускользнуло от меня, в памяти остались лишь разрозненные куски. Я смотрел на поле под ногами, как будто оно отличалось от всех обычных полей, словно мои ноги погружались в вязкую почву, а не в обычный газон. На моих кроссовках были выгравированы имена моих детей, может быть, поэтому я пытался двигаться как можно нежнее. Иногда я поднимал взгляд, смотрел в точку на горизонте, на конец этого пути, и видел не Бартеза, а вспышки фотографов, находящихся за воротами.
«Хоть бы они не ослепили меня, хоть бы они не помешали мне».
Я задыхался, я был в агонии. Я взял мяч – он был тяжелым, как вся та ответственность, которая давила на меня. Я не смог переглянуться с Буффоном – я пытался поймать его взгляд, мне нужен был его знак, жест, совет, но Джиджи было не до моих проблем, он был занят своим. Я погладил мяч, поднял глаза к небу в просьбе о помощи – если Бог есть, он не может быть французом. Вздохнул. Долгий, глубокий вздох. Это был мой вздох – но это мог быть и вздох рабочего, который с трудом дотянул до конца месяца, или богатого противного предпринимателя, или учителя, или студента, или старых эмигрантов в Германии, которые нас не бросили, или миланского сноба, или проститутки на углу улицы. Это был наш общий вздох.
Это кажется невероятным, но именно в этот момент я понял, как здорово быть итальянцем, какая это неоценимая привилегия. Меня в этом убедили не пустые слова политиков, которые сами не знают, о чем говорят, и не видят меры; не книги, которые я изучал на уроках истории – может быть, потому что я слишком часто держал их закрытыми, и они покрывались пылью (мои родители были правы – это была ужасная ошибка). Но я подумал, что за мгновение до пенальти у меня так открылась душа, что я участвовал в работе невероятного механизма, чувствуя каждую частичку его движения – к механизма несовершенного, полного проблем, старого, несмазанного, но уникального. Вот что такое любовь к Италии.
Я забил гол. Но даже если бы я промахнулся, ощущение осталось бы тем же самым – правда, тогда оно знаменовалось бы разочарованием. Это невероятно – понимать, что твои чувства разделяют миллионы человек – в ту же секунду, по той же самой причине, в разных городах, люди, которые минуту назад были врагами или, по крайней мере, слишком разными, чтобы найти точки соприкосновения. Эта теплая дрожь – за секунду до гола – была самым истинным ощущением, которое я испытывал. Впоследствии мы говорили об этом с друзьями в раздевалке, и я узнал, что был не единственным, кто в такую минуту обратился своими мыслями к Германии.
Это пенальти помогло мне почувствовать самого себя. Как обычно, никто мне не поверит, но я больше чувствую себя Пирло того пенальти на чемпионате мира в 2006-м, чем гениальным Пирло, который забил «черпачок» в 2012-м на чемпионате Европы против Англии. Хотя итог, в конце концов, один и тот же: выбрать лучшее решение, чтобы свести возможность ошибки к минимуму. Чтобы было понятно: я не вел себя как Франческо Тотти, который на чемпионате Европы в 2000 году в матче против Голландии, прежде чем пойти пробить пенальти, сказал Ди Биаджио и Мальдини ставшую легендарной фразу: «Я сделаю «черпачок». Я решил это в последний момент; когда я смотрел на вратаря англичан Харта, у меня в голове разыгрывалась тысяча сценариев. Я уже начал разбег, но все еще не знал, как именно поведу себя, он сдвинулся – настал решительный момент. Внезапно, непредсказуемо мне пришло в голову, что единственное решение, чтобы повысить вероятность гола, – сделать «черпачок» почти на сто процентов. Никакого эксгибиционизма, он мне вообще несвойственен. В этом жесте многие так называемые эксперты видят скрытые знаки, подспудное желание реванша, говорят, что этот жест был тщательно отрепетирован на поле между матчами. Между прочим, в последние дни этого чемпионата Европы мы практически не тренировались (постоянные поездки между Польшей и Украиной вымотали нас и отобрали у нас кучу времени), но неужели можно настолько заранее спланировать такую ситуацию? Для этого надо быть Тотти – или ясновидящим – или глупцом.
Никто не знал, как я забью этот мяч. Я и сам этого не знал. Наверное, таким объяснением я кого-то разочарую – а кто-то решит, что я вру, – но я ударил по мячу снизу из чистого расчета, на тот момент это было наименее опасным и наиболее верным решением. Самым продуктивным, как говорят. И конечно, в представлении всех зрителей это было отличным способом обыграть соперника, имевшего преимущество, превратить поражение в победу, вылет из четвертьфинала в проход в полуфинал – однако, все это решалось буквально в секунды. Как минимум, я так решал, хотя мои друзья были поражены и хотели разъяснений. Сначала они хвалили меня, а потом все как один задавали один и тот же вопрос – хор взрослых, потерявших голову, словно дети: «Андреа, ты сошел с ума?» Это было единственное, что их интересовало.
Они были удивлены, я – нет. Я знал, почему сделал это. И для кого.
6. Рыцарь в голубых доспехах
«Италия значит больше. Больше, чем «Интер», больше, чем «Милан», больше, чем «Ювентус». Чем какая-либо команда»
Это не совпадение и не случай, что подобные чувства можно испытать, лишь надев футболку национальной сборной. Голубой – цвет неба, а небо принадлежит всем. Оно может быть закрыто облаками, но мы помним, какого оно цвета, и знаем, что оно там. После чемпионата мира в 2014-м в Бразилии я перестану играть за Италию, но до того момента никто – разве что Чезаре Пранделли по техническим причинам – не имеет права заставить меня бросить футбол. На тот момент мне будет тридцать пять лет – возраст, в котором пора освобождать место молодым. Возможно, я буду уже не так нужен, как прежде, но в любом случае этот день еще не настал.
Мне нравится быть частью команды, так я оказываюсь в мире с самим собой, меня это расслабляет. Это даже лучше, чем секс: и длится дольше, и если что-то не получилось – это не только твоя вина. У Казановы, по его словам, было шестьсот женщин, но в один прекрасный день ему перестало хватать сил: так может ли он назвать себя счастливым? Я на его месте не был бы счастлив – так твоя жизнь дарит тебе образ иного мира. В команде ты становишься лучше, повышается твой уровень. Лучше быть солдатом в поле, чем в постели. Начинается гимн, и все становятся единым целым, солист вливается в оркестр. И ты сам не можешь оставить национальную сборную – за тебя может решать только тренер: так меньше сложностей и больше нежности.
Ни один клуб, в котором я играл, никогда не просил меня отказаться от игры в национальной сборной – если только в качестве дружеской шутки. Они меня не просили, потому что знали: ответ будет как минимум невежливым. Если это когда-нибудь случится, мне придется пойти против руководства клуба. Все просто. Италия значит больше. Больше, чем «Интер», больше, чем «Милан», больше, чем «Ювентус». Чем какая-либо команда. И это самый важный вызов.
В общем, мне крайне неприятно, когда меня вызывают в Коверчано, а клубы почему-то думают о своих делах. Об Италии вспоминают только на чемпионатах мира и Европы – только если можно отметиться (как говорят победители), подняться на вершину. Они обращают внимание на Кубок Италии, на Лигу чемпионов, а все остальное их мало волнует – ну если только один месяц раз в два года. Я же испытываю гордость, когда выхожу играть за национальную сборную. Игроки знают, что плохо сыграть в голубой футболке – значит впоследствии иметь проблемы в своей команде. Я никогда не откажусь играть за национальную сборную – это предательство.
Я начал играть за национальную сборную, когда мне было меньше 15, и с тех пор не прекращаю. Это долгий путь – мне он представляется в виде лестницы, вершины которой не видно, но внизу висит четкая табличка: пожалуйста, здесь вход в рай. И на самом деле, чемпионат в 15 лет был для меня слишком тяжелым, тогда я был еще мал (у меня был минимальный возраст для игры в турнире), но формировавший состав Серджио Ватта вызвал меня все равно, на один сезон.
Можно было сфальсифицировать документы, но это было бы неправильно, хотя для того, чтобы я мог играть в «Весне» или «Брешии», пришлось проделать такой трюк. Женщины преуменьшают свой возраст, а я, наоборот, его увеличил. Если меня вызывали на игру, я только радовался этому, потому что можно было пропустить три дня в школе: тогда приоритеты были другими. Впоследствии я выучил все эти уроки на практике, в индивидуальном порядке: ездил по всему миру со сборной Италии (география), выигрывал (история), бегал (физкультура), познакомился с Гвардиолой (философия, история искусств, испанский – нет, каталонский – да).