Главный герой романа Оруэлла Флори выступал за то, чтобы разрешить вход в клуб одному бирманскому судье и своему другу индийскому доктору Верасвами. Но его желание противоречило основной идее, которая и привела в здешние джунгли других британцев: все завоеванное Британией принадлежит Британии. Без этого колониальная модель просто развалилась бы. Как можно владычествовать над теми, кто равен тебе? Если дать другому народу те же права, что и захватчику, то как можно угнетать его? Эллис, один из самых ярых противников идеи терпимости в отношении туземного населения, возмущается до глубины души при одной мысли о том, что клуб перестанет быть местом исключительно для белых. А иначе что же – «рассядется тут черномазый и будет в нос тебе чесноком вонять»[23].
Флори не разделяет расистских предубеждений, свойственных его товарищам, но слишком слабохарактерен и не готов порвать со своим окружением ради идеалов справедливости, которые в то время особой популярностью пока не пользовались. Видя, что остальные презирают местных, он умолкает, точно так же, как журналисты клуба ООН продолжили посещать его даже после того, как нашим переводчикам запретили бывать там. Когда Билала, моего «фиксера» (проводника) и знатока лахорских тайн, в первый раз не пустили со мной в клуб, я развернулся и, разразившись гневным праведным монологом о равенстве, ушел прочь. Но через три дня вернулся, не взяв с собой своего пакистанского друга. Исламабад оказался невероятно скучным городом, а моя душа требовала развлечений. Война по ту сторону границы все никак не начиналась, а клуб ООН был одним из немногих мест, где можно было выпить, не чувствуя себя при этом контрабандистом. В отеле Marriott, где тоже разрешалась продажа алкоголя, можно было заказать пиво себе в номер. Только вот приносили его часа через два, да еще и с целой стопкой бумаг, которые нужно было подписать, чтобы доказать, что вы не мусульманин.
Чтобы мысленно оправдаться перед Билалом, я сказал себе, что граница в любой момент откроется и я окажусь на войне. И возможно, это моя последняя порция выпивки на многие месяцы вперед. А если мне не повезет – так и просто последняя.
В описании Оруэлла «Британский клуб» в Катхе выглядит следующим образом: барная стойка, бильярдный стол, «кондиционер» – местная жительница, с помощью ног приводящая в движение большое опахало, и полки, забитые книгами, – одно из немногих развлечений того времени. Окруженное кокосовыми пальмами здание клуба до сих пор стоит в самом конце той самой грунтовой дороги, неподалеку от дома Оруэлла. Если в этом месте и был какой-то намек на претенциозность, то вместе с британцами он исчез напрочь. Здесь не осталось и следа ни от бара «пукка сахибов», ни от салона, в котором они собирались поговорить о политике и, весьма вероятно, позлословить о примитивных туземцах. Сегодня место, где британцы под звуки граммофона коротали за сигарой и джином долгие вечера, используется для сходок местного кооператива. Обстановка спартанская: покрытая пылью мебель, меловая доска и старый вентилятор. По углам висит паутина – красноречивое свидетельство того, кто сегодня владеет этим заведением. Теннисный корт, на котором играли под тропическим солнцем персонажи Оруэлла, несколько лет назад отремонтировали и снова используют по назначению. Местные жители, которым во времена империи было запрещено играть на корте, создали свой теннисный клуб, его членами стало порядка десяти человек. Некоторые из них, кстати, до сих пор играют старыми деревянными ракетками, еще одно доказательство, что время в Мьянме течет в своем ритме – если вообще течет. То, как выглядит корт, напомнило мне, что британцы изобрели много массовых видов спорта, в том числе футбол и теннис. Правда, один мой шотландский друг, когда я говорю ему об этом, всегда злорадно уточняет, что, судя по их успехам в соревнованиях, этого никак не скажешь.
В 1934 году «Дни в Бирме» были опубликованы в США, но с некоторыми изменениями: британский издатель опасался обвинений в клевете. Поскольку все персонажи книги оказались слишком хорошо узнаваемы, редактор решил изменить некоторые имена и указать в качестве места действия – вместо весьма конкретной Катхи – вымышленный город под названием Кьяктада. В письме от 1946 года Оруэлл признал, что мог быть не вполне объективен в своем повествовании, но при этом настаивал, что роман в полной мере отражал колониальную действительность. «Я просто рассказал о том, что видел», – утверждал он.
Британский писатель повествует о жизни своих соотечественников, однако ж о том, каково пришлось в Бирме ему самому, мы знаем немного. Биографы говорят, что Оруэлл был человеком одиноким и социально не адаптированным. Он выполнял свою работу, патрулировал улицы со стеком в руках и участвовал в подавлении выступлений, за что впоследствии ощущал, похоже, себя виноватым. Будучи выходцем из консервативной среды и выпускником Итона, Оруэлл практически не участвовал в социальной жизни и не общался со своими соотечественниками. А вот поддался ли он соблазнам Востока? Исследовательница Дарси Мур утверждает, что, скорее всего, да. Хотя свидетельств тому значительно меньше, чем в случае Киплинга с его вылазками в район Алмазного рынка. Подробное описание Оруэллом опиумной курильни в «Днях в Бирме» и другие отсылки к наркотикам в последующих произведениях указывают, по мнению Мур, что и этот писатель мог пробовать наркотики. Их употребление в колониях не было редкостью, так что было бы странным, если он избежал бы этой участи. Отец Оруэлла работал в Опиумном департаменте британской колониальной администрации Индии и занимался регулированием рынка опиума. Лучший друг Оруэлла в Бирме капитан Герберт Реджинальд Робинсон стал наркоманом после того, как в 1923 году впервые посетил нелегальную опиумную курильню в Мандалае: с этого момента его многообещающая военная карьера полетела под откос.
Много лет спустя Робинсон упомянул в своих мемуарах («Автобиография опиумного наркомана», A Modern De Quincey: Autobiography of an Opium Addict) эпизод, в котором он направляется в курильню, расставшись с двумя друзьями. Одного из них он называет «Поэтом». Не об Оруэлле ли речь? Британский офицер подробно описывает эффект от первого употребления наркотика и то, как после опиум уничтожил его личность, а затем привел к попытке суицида, в результате которой он лишился зрения. Оруэлл написал рецензию на книгу друга в газете The Observer, придумав название новому жанру словесности: «опиумная литература».
Робинсон стал идеальным товарищем для будущего писателя, вступившего в бунтарский этап своей биографии (Оруэлл даже вытатуировал себе на пальцах маленькие синие кружки, которым бирманцы приписывали сверхъестественные свойства) – и открывавшего для себя секс во всех его проявлениях. «Брал ли ты когда-нибудь женщину прямо в парке?» – спрашивал он как раз в те времена своего друга Энтони Пауэлла. И продолжал, предлагая довольно простое объяснение своего поступка: «Нам некуда было больше пойти». Творчество Оруэлла также дает повод заподозрить его в посещении бирманских борделей: он написал от первого лица стихотворение, в котором торгуется о цене с девушкой, описываемой как «самое прекрасное», что он когда-либо видел. Вымысел это или реальность? Писатель не дает нам ответа.
Колония в Бирме, представшая перед глазами Оруэлла, состояла по большей части из британских чиновников, бизнесменов и их скучающих жен. Торговец тиковым деревом из «Дней в Бирме» Джон Флори со смирением принимает презирающую туземцев местную элиту и изо всех сил борется с одолевающей его тоской: «Год за годом просиживаешь в убогих, осененных скрижалями Киплинга местных клубах, слева стакан виски, справа номер Pink’un[24]: поддакиваешь майору Боджеру, зовущему сварить драных туземцев-националистов в кипящем масле»[25].
Флори описывает клуб, где он встречается с другими англичанами, как бордель белого человека, в котором он не более чем один из клиентов. Подобно конрадовскому Олмейеру, он чувствует себя на чужбине будто в ловушке. Впрочем, ему удалось обзавестись друзьями из местных и не замкнуться исключительно на самом себе. Он не презирает чужую культуру, но восхищается ею. Скромно живет с бирманкой по имени Ма Хла Мэй и с симпатией относится к местным жителям. При этом Флори соблюдает определенные границы, понимая, что роман с бирманкой не очень хорошо сказывается на его социальном статусе. В глазах «общества» это не может быть чем-то большим, чем способ развлечься. Поэтому, как только на сцене появляется Элизабет Лакерстин, в которую он влюбляется с первого взгляда, Флори тут же забывает про Мэй. Элизабет – европейка и белая женщина. Его единственный шанс на законный брак и нормальную жизнь в этих «противоестественных» условиях. Ухаживания Флори типичны для того времени – он даже охотится на леопарда, чтобы преподнести возлюбленной его шкуру. Его чувства – чувства любого влюбленного, который смотрит на объект своей приязни сквозь розовые очки. Такое случается со всеми. Англичанин просто влюбился в собственную фантазию. Он видит в Элизабет женщину, с которой можно прожить всю жизнь на Востоке. «Он так старался развернуть перед ней Бирму во всей прелести», – пишет Оруэлл, – чтобы она узнала живущих в ней людей, прониклась ее культурой. В действительности же суженая Флори оказалась поверхностной и незамысловатой девушкой, не желавшей иметь ничего общего с «чрезвычайно пахучими туземцами»[26]. Как и большинство ее соотечественников, она предпочитала жить в замкнутом пространстве «Британского клуба». Ей нужен был достаток, а не любовь, статус, а не социальная справедливость, влиятельный муж, а не романтик с твердыми принципами. Она – яркая представительница феномена, который англичане Британского Раджа называли «рыболовецким флотом»: в те годы молодые англичанки отправлялись в колонии, чтобы поймать в свои сети муженька в этом море тестостерона. Скудная конкуренция и большой выбор страждущих душ делали эту задачу довольно несложной. И уж если вы забрались на самый край света, не дело ограничиваться мелкой рыбешкой: охотиться надо на настоящего кита.