Приходится признать, дорогая моя, что моя природа, мой эгоизм и в какой-то мере моя профессия делают меня плохим мужем для любой женщины. Я, видишь ли, полагаю, что моя беспокойная натура, перепады настроения, меланхоличность и даже мои связи – это лишь симптомы болезни (которой я страдаю с детства и которую лишь временно облегчил психоанализ), а не болезнь как таковая. Корни же этой болезни кроются в глубоком неприятии нормальной семейной жизни.
Иными словами, Грин говорит, что писатель не должен искусственно ограничивать свой жизненный опыт, потому что тот служит для него основным источником вдохновения. Меланхолия, грусть, отчаяние, измены и предательство, демоны саморазрушения и травмы, преступления и сексуальные эксперименты – все это инструменты, без которых нельзя достоверно описать поведение персонажей. Спокойная и размеренная жизнь редко рождает интересную, необычную и глубокую литературу. Даже любовь должна быть дикой. Грин смог написать свой лучший автобиографический роман «Конец одного романа» и обнажить облагораживающую и разрушительную силу любви только потому, что сам пережил эмоциональные американские горки в оставивших на нем глубокий отпечаток отношениях с Кэтрин Уолстон. В книге, кстати, есть посвящение его любовнице, обозначенной буквой «К». То же относится и к путешествиям в Африку, Азию и Латинскую Америку в качестве журналиста и шпиона МИ-6: они служили для автора источником вдохновения. Но ни секс, ни путешествия не давали ему достаточно риска и адреналина.
В начале пятидесятых, работая в Сайгоне корреспондентом The Times и Le Figaro, Грин употребляет много опиума. Как и другие великие писатели, побывавшие здесь до него, он подпадает под очарование чувственной и таинственной Юго-Восточной Азии. В киноверсии «Тихого американца», где Фаулера играет Майкл Кейн, голос за кадром объясняет это так:
Не знаю, что заставило меня влюбиться во Вьетнам. Пьянящий женский голос? Или то, какое здесь все яркое? Цвета. Вкусы. Даже дождь. Он совсем не похож на грязный лондонский дождь. Говорят, что здесь можно найти все, чего бы ты ни искал. Что, приехав во Вьетнам, понимаешь очень много за считаные минуты, но остального не понять, не прожив. Первое, что обрушивается на тебя, – это запах, обещающий все в обмен на твою душу. И жара. Рубашка – мокрая, как тряпка. Ты едва можешь вспомнить свое имя и пытаешься сбежать от зноя – куда угодно. Но ночью приходит прохлада. Река прекрасна. Можно поверить, что войны нет, что ты слышишь не выстрелы, а фейерверки, что главное в жизни – это удовольствие. Объятья девушки, нашептывающей тебе, что она любит тебя. А потом что-то происходит… Ты всегда знал, что это произойдет. И ничего уже не будет таким, как прежде.
Грин поместил свой шпионский треугольник в самую непокорную страну мира (не в обиду России и Китаю). Ни китайцам, ни монголам не удалось завоевать Вьетнам. Не справились с ней и французы с американцами, которым вьетнамские джунгли преподали один из самых серьезных уроков в истории: даже империи, считающие себя непобедимыми, могут не устоять перед решимостью гордых народов. По непонятной причине, чтобы рассказать о всех странах, которые никак не могут усвоить этот урок, одной книги будет мало. США повторили ошибки Вьетнама в Афганистане, застряв на этот раз не в джунглях, а в горах и отступив из Кабула летом 2021 года после двух десятилетий войны.
Грин достаточно хорошо знал Вьетнам, чтобы предвидеть, что французам придется уйти. Зато многие из мест, описанных им в романе, уцелели – разумеется, изменившись с течением времени в той или иной степени. Терраса Majestic остается идеальным местом, где можно отгородиться от хаоса, сидя с мартини в руке и любуясь контрастами послевоенного Вьетнама. Колониальные здания здесь соседствуют с новыми небоскребами, уличные лотки с традиционной вьетнамской едой – с западным фастфудом, крестьяне на велосипедах – с коррумпированными чиновниками, рассекающими на BMW. Все смешалось между собой в кажущемся беспорядке, но со временем гости страны понимают, что в действительности это часть совершенного механизма. В свой первый визит в Сайгон, ныне Хошимин, я объехал весь город на старом, времен Второй мировой войны, мотоцикле BMW, за рулем которого сидел каталонский дипломат Жорди, работавший на Евросоюз. Мой провожатый двигался в мешанине из мотоциклов, пешеходов и других непредсказуемых препятствий с удивительной невозмутимостью. В ответ на мое удивление он пояснил, что, несмотря на кажущийся беспорядок, все элементы города объединены между собой в хорошо отлаженный единый механизм.
– Здесь все течет, и ты вместе со всеми, – сказал он мне. – Нужно просто позволить себе плыть по течению. И не останавливаться, иначе пойдешь ко дну.
Если что-то и изменило Вьетнам со времен Грэма, так это мотоцикл. Появление этого транспортного средства в восьмидесятых годах прошлого века произвело в Азии настоящую революцию. В стране, где большая часть населения до сих пор не может позволить себе автомобиль, мотоцикл заменил собой развозной фургончик, кабриолет для торжественных выездов субботним вечером и минивэн для всей семьи. Иногда на одном мотоцикле можно увидеть до шести человек, представляющих три поколения. На место военных потерь пришли жертвы дорожно-транспортных происшествий. По этому показателю Вьетнам один из мировых лидеров. Далеко не все так гладко, как говорил Жорди: в одном только Сайгоне ежедневно на асфальте погибает от четырех до шести человек. Это не считая пешеходов, задавленных при попытке перейти улицу, кишащую ни перед кем не останавливающимися металлическими скакунами. Среди распрощавшихся с жизнью под колесами на сайгонских улицах немало иностранцев, которые не успели понять, что во Вьетнаме приоритет на дороге всегда у того, кто тяжелее. Мотоцикл главнее велосипеда, машина – мотоцикла, фургон – легковушки, и все они приоритетнее пешехода… Не верите во вьетнамские законы асфальтовых джунглей? Будьте готовы поплатиться за это. Надо сказать, что пешеход на Востоке – никто. Его не уважают, а знаки, обязывающие это делать, игнорируют. Города строятся для мотоциклов и машин, причем последних становится все больше. Тротуары завалены мусором, полны опасностей и не то чтобы манят прогуляться. Кроме того, в месяцы перед приходом муссонов стоит страшная жара. Все здесь устроено таким образом, чтобы навести на мысль о том, что, выйдя из дома, вам следует сесть в машину, оттуда переместиться в кондиционированный торговый центр, ресторан или офис, а потом снова точно так же вернуться домой. Когда стемнело, мы с Жорди сменили BMW на рикшу. Этот вид транспорта показался мне гораздо более безопасным и романтичным. Мы прихватили с собой пива и поехали кататься от одного уличного торговца еды до другого. Внезапно мне позвонил один из моих газетных редакторов. Мы поговорили с ним о репортаже, который я должен был отправить на следующий день, после чего, на прощание, он сказал:
– Эх, бедолага, тяжко, наверное, оказаться так далеко от дома, да еще и в стране третьего мира! Надеюсь, скоро ты сможешь вернуться к родным паэлье и хамону.
В моей редакции такие люди не редкость. Но я искренне не могу понять, что они имеют в виду, потому что всегда считал работу корреспондента лучшей в мире. Каждый раз, возвращаясь в редакцию, я видел, как постарели и эмоционально выгорели мои начальники. И неудивительно: проводить по двенадцать часов в сутки за спорами и интригами под искусственным светом! Я же каждый день просыпался с твердой уверенностью, что меня ждет что-то неожиданное и интересное, ведь Восток посулил мне открыться в обмен на мою душу.
– Что да, то да, – кивнул я редактору, пока мы с Жорди ехали на рикше в Majestic, чтобы на практике проверить советы Грэма Грина. – Работенка не из легких? Но кто-то же должен ее делать.
«Тихий американец» остается самой продаваемой книгой во Вьетнаме. Правда, наследники британского автора не получают ни доллара за использование авторских прав. В основном речь идет о пиратских копиях, которые продают уличные торговцы, или самиздате, распространяемом между собой студентами. В одном из переулков, примыкающих к улице, некогда называвшейся рю Катина́, а сегодня – Донг Кхой, я наткнулся на уличного торговца, предлагавшего ксерокопии «Тихого американца», подозрительного вида зажигалки, которые якобы оставили после себя американские морпехи, новодельные вьетконговские фуражки и откровенно поддельные боевые медали, которые не поленились потереть об стену, чтобы придать им аутентичности. Многим не нравится, что вьетнамцы делают на войне бизнес. Но я не обвиняю их в том, что они извлекают из этого небольшую прибыль. По самым скромным оценкам, в войне, которую во Вьетнаме называют «американской», погиб миллион гражданских. «Тихий американец» нравится вьетнамскому коммунистическому режиму (во всем повторяющему китайский и сохранившему от коммунизма только аппарат политического контроля) по той же причине, по которой мьянманским генералам по душе «Дни в Бирме» Оруэлла: между строк они видят в этой книге критику Запада и, переворачивая с ног на голову замысел автора, оправдывают тем самым свою диктатуру.
Действие «Тихого американца» разворачивается в окрестностях улицы Катина, на которой располагается Continental. Вообще, эту книгу можно использовать в качестве актуального путеводителя для тех, кто хочет посетить город, когда-то именовавшийся восточным Парижем. Люди Запада любят нарекать так азиатские города, пребывая в полной уверенности, что весь мир жаждет быть похожим на Запад. Следуя указаниям романа, турист может повторить утреннюю прогулку до собора Нотр-Дам, которую каждый день совершал Фаулер. В этом районе по-прежнему стоят себе здания Индокитайского банка, Центральной почты, построенной по проекту Гюстава Эйфеля, и великолепной Сайгонской оперы, на которую открывается вид из самых дорогих номеров Continental. Кафе при отеле, в котором познакомились центральные персонажи романа, исчезло. На смену ему пришло другое, лишенное былого шарма и продающее напитки по заоблачным ценам.