чему-то в ответ всматриваться в свою.
Мать совсем нескоро заметила, что дочери рядом не было. Она взволнованно звала Агату, металась между деревьями с невольными слезами на глазах. Корзинка с грибами осталась где-то далеко за спиной, а женщина все ломилась сквозь кусты и бурелом, выискивала тропы или следы Агаты. Но ничего не было, словно девочка в одно мгновение растворилась в воздухе.
Несколько часов мать в отчаянии бродила по дремучей чащобе, кусая губы и изредка подавая голос, в надежде услышать ответ. И в какой-то момент до ее слуха донесся приглушенный голос.
– Мы с ним были здесь много раз…
Двинувшись на эти тихие звуки, как на спасительный огонек, мать через минуту вышла к непроницаемой преграде из еловых ветвей. Плотно стоявшие деревья не сразу позволили женщине проложить путь дальше: иглы впивались в ее кожу, раздирали одежду и даже отведенные в сторону они сразу же норовили напоследок ударить по спине или боку.
– Он учил меня, что нельзя по пустякам тревожить лес…
Наконец глазам матери предстала маленькая скрытая поляна, где возле старого дуба стояла Агата, ведшая беседу сама с собой.
– Отец никогда мне не врал…
Девочка, задрав голову, не шевелилась и лишь вглядывалась в черноту дупла, будто именно там сидел ее незримый собеседник, с которым она так неосторожно делилась своими мыслями.
– Агата! – приглушенно позвала мать.
Дочь даже не вздрогнула и не повернулась, словно не услышала. Как это было в тот раз.
– Агата! Что ты здесь делаешь? С кем ты говоришь?
Ступив на поляну, мать бросилась к девочке, но, не добежав пару шагов, неожиданно столбом замерла. Агата не реагировала на нее, а все продолжала что-то говорить себе под нос, не моргая.
– Что с тобой? – С внутренним содроганием мать коснулась плеча дочери и развернула ее к себе.
На побелевшем лице блестели два бездонных колодца глаз, в которых не было ни страха, ни радости. Словно девочка находилась в трансе, и лишь после того, как мать ее хорошенько встряхнула пару раз, Агата моргнула и уставилась на женщину уже нормальным взглядом.
– Зачем ты от меня убежала?
– Я… Я не убегала. Я просто заблудилась и искала тебя, – попыталась оправдаться дочь.
– Ты не искала! Ты стояла тут, на этой проклятой поляне, и разговаривала с деревом, как дурочка! – взъярилась мать, пальцами больно впиваясь в плечи Агаты.
– Я не дурочка, – чуть не заплакав, сказал девочка. – Я говорила с душой леса. Она живет в этом дереве!
– Опять ты со своими глупостями!
– И вовсе не глупости! Я видела, как в дупле мерцали ее глаза. Они были зелеными, как малахит.
Мать на миг опешила от услышанного, но сразу же взяла себя в руки.
– Это ведь твой дурной отец тогда еще наплел тебе каких-то баек, да? И ты поверила его словам, а теперь тебе в любом дереве что-то мерещится?
С каждым словом женщина заводилась все больше и больше, как и всегда, когда речь заходила о ее бывшем муже.
– Ты так и не забыла о своем дрянном отце! Сбежала от меня сюда, на это ваше памятное место, так еще и вспоминала, как вам якобы было хорошо! Я все слышала! Ты говорила о нем!
Агата с ужасом вглядывалась в исказившееся от гнева лицо матери. Та с таким остервенением трясла дочь, что у девочки лишь безвольно моталась голова, как у куклы.
– Я пыталась доказать тебе, что мы можем быть счастливы вдвоем, без этого изменщика! Я так старалась! Я хотела быть для тебя идеальной матерью, из кожи вон лезла! А ты все это время думала только о своем отце, только и надеялась убежать в лес, чтобы сюда прийти?! Отвечай мне, поганка!
Неожиданно женщина хлестко ударила ладонью по щеке напуганную девочку, которая совершенно не понимала, из-за чего так разозлилась ее милая мама. Боль опалила кожу, из глаз брызнули слезы.
– Н-нет! Мамочка! Пожалуйста, не бей меня!
Будто устыдившись на миг, женщина отпустила Агату. Но все еще продолжала смотреть на нее с такой лютой ненавистью, которой никогда раньше девочка не замечала в своей матери.
– Я так и знала, что ты будешь на него похожа, когда подрастешь! Такая же рохля, глупая мечтательница, которая живет в каком-то своем выдуманном мире! Неблагодарная дрянь!
Развернувшись, женщина двинулась прочь с поляны. Тихо поскуливая от обиды и прижав ладонь к своей покрасневшей щеке, Агата медленно побрела следом.
С того самого дня дела в их небольшой семье становились лишь хуже. Весь дом был насквозь пропитан ядом взаимных обид, сожалений и злости. Мать строго-настрого запретила Агате убегать в лес, тем более наведываться к тому самому дереву. Теперь не было ни походов за грибами и ягодами, ни совместных прогулок. Темная громада леса отныне стала закрытой территорией, и девочка могла лишь с тоской вглядываться в частокол деревьев за околицей, стоя возле запертой калитки.
Но мать не могла смириться с горечью, поселившейся в ее груди. Сами мысли о том, что ее дочь все еще думала об ушедшем отце, помнила о нем только хорошее и действительно во многом стала походить на него, терзали женщину днями и ночами. И все чаще в облике своего любимого ребенка мать видела черты ненавистного ей человека, который ее предал.
Первое время она много работала, совсем отдались от дочки, пропадала за пределами дома целыми сутками. Но после, отчаявшись и доведя себя до нервного истощения, впервые нашла утешение в вине. Агата даже сперва обрадовалась, заметив перемену в характере матери. Теперь, выпив один бокал вечером, женщина приходила в доброе расположение духа, смеялась и шутила, даже чаще стала целовать свою дочь.
Вот только через месяц пить мама стала не только по вечерам, и теперь дело не ограничивалось бокалом вина. Сначала была одна бутылка в день, после две, затем женщина перешла на водку, и в скором времени Агата с ужасом обнаружила, что не узнает больше свою мать. Та начинала пить с самого пробуждения, пропускала работу, громила мебель в приступе буйства, срывалась на дочери по пустякам.
Дом превратился в грязную вонючую конуру, и мать во всем винила Агату. Водка делала женщину агрессивной, и она не стеснялась больше бить дочь по щекам, швырять в нее бутылки.
– Он был идиотом! И ты не лучше! Бестолковая курица! Принеси матери стакан! – каждый день слышала Агата эти слова.
Ей было горько, что мать так ее ненавидела. Ведь девочка даже не могла понять, за что она заслужила такое отношение к себе. И все чаще и чаще Агата стала тайком выбираться из ненавистного дома, когда мать напивалась до полного беспамятства, и, невзирая на все запреты, убегать в лес. Ее старый дуб, ее уютная поляна – они всегда готовы были выслушать любые жалобы.
Поскрипывали ветви, хрустели под ногами мелкие ломкие веточки, ветер шаловливо играл волосами – здесь Агата забывала обо всем на свете. Здесь она чувствовала себя в кругу друзей. И она говорила, и говорила, и говорила. Часами рассказывала черному дуплу о том, каким хорошим был ее отец, и как мать была счастлива, когда семья еще не распалась. Делилась своими обидами и надеждами.
И дуб внимал ее словам.
Иногда в темноте Агата видела чьи-то яркие зеленые глаза, мерцавшие как драгоценные камни. Они никогда не моргали и пропадали так же быстро, как и появлялись.
Первое время мать не замечала исчезновения дочери, лишь изредка спрашивала ее, где та ходила. И Агата каждый раз выдумывала что-нибудь, хоть и видела, как матери было все равно. Она задавала вопрос не с целью действительно узнать, чем занималась дочь, а лишь для того, чтобы просто спросить, показать, что она все еще видит, что творится вокруг.
– Где ты шлялась? – в один из дней привычно спросила у Агаты мать, стоило только девочке переступить порог.
Сидевшая в кресле неопрятная женщина уже давно не походила на ту мать, что Агата когда-то знала и любила. Неухоженная и грязная, она сжимала в одной руке бутылку, развалившись в кресле напротив телевизора, а во второй держала клочки разорванной фотографии.
– Я ходила в магазин, – тихо произнесла Агата.
– Врешь!
– Вот, жвачку купила. – Девочка достала из кармана упаковку и показала матери.
– Я знаю, где ты была. Знаю, куда ты постоянно бегаешь, когда думаешь, что я заснула. В свой чертов лес!
Агата промолчала. Она стояла, поджав губы, опустив взгляд. И хотела, чтобы все это просто закончилось, и она скорее могла уйти в свою комнату.
– Как ты не поймешь, твой отец был подонком! Он бросил нас ради какой-то молоденькой нимфетки! А ты все думаешь, что он тебя любил. Все ходишь к этим своим деревьям, будто надеешься, что твой отец вернется туда…
– Папа был хорошим. Он тебя любил. И меня тоже…
– Глупая курица! Ему было плевать на нас! – взвилась мать, бросив в сторону Агаты клочки фотографии, на которой девочка увидела улыбающееся лицо папы. – Разве хотя бы раз приезжал он сюда, к нам домой, чтобы повидать тебя, свою дочь, а? Разве хотя бы раз с того дня звонил он тебе, чтобы узнать, как у тебя дела? Нет! И никакой старый дуб с дуплом не изменит этого! Ты можешь там хоть жить остаться, вспоминая о ваших гулянках с отцом по лесу, но ничего не изменится! Он не вернется, любить тебя не станет, даже не подумает о тебе!
– Это неправда… – захныкала Агата. – Папа любил меня, он никогда не говорил мне ничего плохого, и он не врал мне…
– Ты наивная простушка!
Поднявшись на ноги, мать оставила початую бутылку в кресле и вперила в дочь злобный взгляд.
– Он врал нам обеим! С самого начала!.. Мы были ему не нужны вовсе. И ты тоже должна о нем забыть, сделать так же, как он поступил с нами обеими! Вычеркнуть его из памяти! Я тебе помогу!
Мать с неожиданным проворством выскочила из дома и побежала в сторону деревянного сарая, стоявшего в углу участка. Через минуту она, вооружившись массивным топором, уже распахнула скрипучую калитку и двинулась в сторону леса.
– Мама! Куда ты? Постой!
В закатном солнце, окрасившем верхушки елей в красновато-рыжий цвет, Агата видела, как женщина, чуть пошатываясь и волоча за собой тяжелый топор, затерялась между кустами и деревьями. Бросившись следом, дочка пыталась вернуть мать домой, но та лишь с рыком отбросила девочку в сторону, а сама уверенно пошла в направлении той самой поляны, где так много часов провела Агата наедине с собой, своими мыслями и молчаливым слушателем с зелеными глазами.