Душа и бог
Бог в каждом из нас… Бог у нас в душе… Сам Юнг напоминает, что «термин “архетип” встречается уже у Филона Александрийского в контексте Imago Dei (образа Божьего) в человеке»[17]. Отождествление души и бога (одного из богов пантеона) – отнюдь не монотеистическая традиция. Язычник воспринимал эти утверждения не метафорически, а абсолютно буквально. Боги заполняли наши тела и делали их живыми. «У бога нет других рук, кроме твоих» – для языческого сознания не абстракция.
В книге «Боги и архетипы древних славян» мы с вами уже говорили о том, что Колесо Сварога – это, помимо прочего, и схема человеческого тела.
Человек – не просто «подобие бога». И даже не «сын» и не «раб» божий (родноверы очень любят апеллировать к этому терминологическому конфликту). Человек – место встречи и соединения богов. Мы нужны им не меньше, чем они нам.
Купала – голова. Коляда – гениталии. Перун и Лада – руки. Морена и Велес – ноги. Ось «Жива/Макошь» – диафрагма и живот. Ось «Купала/Коляда» – позвоночник. Диагональ «Левая рука/правая нога» – наше женское начало (гибкость и адаптивность). Правая рука/левая нога – мужское (сила и выносливость).
Точка соединения всех спиц Кола – солнечное сплетение (и с чего бы ему называться «солнечным», если мы издревле не представляем человека как соединение 8 лучей Колеса Сварога, то есть солнца?).
Чтить богов – это значит заботиться о себе. В первую очередь, как бы странно это ни звучало, о своем теле. На семантическом уровне вы наверняка улавливали разницу: монотеисты молятся богам (молвят, говорят, просят, произносят тексты). Те, кто «славит» богов, по сути делают то же самое – произносят слова. Язычники своим богам поклоняются – общаются с помощью тела или (так вернее) через тело. Слова при этом не возбраняются, но не в них основная суть.
Когда я вытягиваю тело вверх, пытаясь дотянуться до Солнца, я соединяю Небо и Землю, и их любовь друг к другу проходит через меня и сливается во мне. Прикасаясь к Земле ладонями, я впитываю ее силу.
Наклоняясь или поворачиваясь слева направо, я выдыхаю Перуну все, что хотела сказать ему Лада. А потом несу ей его дыхание.
Склоняясь к собственной левой ноге, я прижимаюсь к Велесу, к правой – к Морене.
Со стороны – чистый стретчинг, по сути – поклонение или молитва. Религиозный ритуал – это в первую очередь работа с телом. Она помогает нам вписаться в мир и сохранить здоровье на максимально долгий срок. Не те же ли функции у утренней зарядки, гимнастики, пилатеса, йоги?
Но, главное, именно работа с телом активизирует душу!
Душа – стержень, на котором строятся человеческое тело и вся человеческая жизнь. И стержень этот – не что иное, как спица в Коле Сварога. Каждый из богов-первопредков или сам Отец-Небо (Сварог, у которого, как мы помним, 4 ипостаси) вкладывает в человека свою душу, которая впоследствии и определяет наши мысли, чувства и поступки, сильные и слабые стороны, здоровье и болезни. Переходя на язык религии или метафор, мы могли бы сказать, что боги присматривают себе сосуд, вместилище для земного существования и для проявления в материальном мире.
В нас во время молитвы соединяются все 8 начал. В разных жизненных ситуациях мы вправе уповать на проявление в себе какого-то из богов или предков (чуров). Но идеально вписывается в контуры данного конкретного тела лишь один – и это он через нас (и других, похожих на нас) выполняет свою миссию в мире.
Условно (не будем сейчас уходить в подробности, вернемся к этой теме во второй части книги) понятно, что человек с душой Лады добр и любвеобилен. Человек с душой Перуна – воин. Человек с душой Макоши (Овсеня) – рачительный хозяин. Но я вам не зря показала Коло Сварога как схему человеческого тела. Теперь понятно, что каждая спица указывает и основные свойства характера своего протеже, и самые уязвимые его органы. Наложив проекцию человеческого тела на схему Кола, мы видим (на всякий случай уточню: смотреть на витрувианского человека надо как в зеркало. То есть рука Перуна – правая, Лады – левая):
Душа Купалы проходит через голову и позвоночник. Это значит, что самые уязвимые органы купальского человека – именно голова и позвоночник. Купальские люди чаще прочих страдают от мигреней и головных болей напряжения, от сколиоза, протрузий, позвоночных грыж и т. п. Психологические качества, определяемые спицей, пронзающей голову и хребет, поистине удивительны. Люди Купалы черпают информацию как будто из космоса и часто сами не в состоянии ответить на вопрос «Откуда я это знаю?» Они буквально «спиной чувствуют» подвох или недоброе к себе отношение – такая развитая интуиция и дает им возможность принимать верные решения, руководить людьми и собирать себе команду.
Души Лады и Перуна – это левая и правая рука соответственно. При этом обе спицы пронзают легкие и грудь. Ось Перуна входит в печень, ось Лады – в сердце. Это значит, что люди Перуна – люди дела (правой руки). Мягкостью характера не отличаются: бывают агрессивны и желчны. И более других склонны к травматизму – не из-за проблем со здоровьем, а из-за особенностей характера: это самые рискованные из всех душ. Люди Лады, напротив, склонны к лени (левая рука) и мечтательности, живут сердцем – то есть имеют обыкновение принимать все близко к сердцу и полагаются больше на эмоции, чем на логические построения.
Жива (Ярила) и Макошь – напротив, самые уравновешенные души Кола. Их спицы образуют горизонталь, отделяющую небо от земли. Их тело редко конфликтует с разумом, они привыкли прислушиваться к себе. Иногда это приводит их к чрезмерному эгоизму либо, напротив, к самоедству. Эгоистами чаши становятся «Макоши» (архетип хозяюшки), самоедами – «Живы» (архетип жертвы). Спицы Живы и Макоши в теле образуют диафрагму – отделяют органы брюшной полости от органов грудной клетки. Пищеварительная и эндокринная системы – слабое место обладателей этих душ. Макошь чаще склонна к перееданию, запорам и лишнему весу. Жива – к худобе, изжоге, мальабсорбции (плохому усвоению) некоторых продуктов. У людей Макоши, если они не следуют зову души, чаще страдает поджелудочная железа, у архетипических жертв – щитовидка.
Спица Коляды проходит через половые органы. Что, с одной стороны, говорит о чрезвычайной сексуальности и сексапильности носителей этой души. А с другой, указывает на уязвимость их мочеполовой системы. Коляда – антипод Купалы: интуиция у них, пожалуй, помощнее, но она – производное широчайшей эрудиции. Их энциклопедические знания плюс склонность обдумывать и анализировать практически все происходящее вокруг делают их неуязвимыми. По идее, они бы тоже могли управлять массами и повелевать людьми. Но предпочитают одиночество.
Морена и Велес – это ноги человека Кола. Носители этих душ твердо стоят на ногах – в буквальном и переносном смысле слова. Они рассудочны, приземленны, надежны и упрямы. Привыкли рассчитывать в первую очередь на свои силы и заботиться о «маленьких» – о детях (преференция Морены) и животных (Велес – скотий бог). Их основные болезни также сосредоточены в ногах: артриты, варикозное расширение вен, остеопороз.
Таким образом, душ в системе Кола Сварога получается 8 – как богов в основном пантеоне. Присутствуют в нас все одновременно и могут проявляться в разных ситуациях (все мы можем гневаться, любить, жертвовать собой, время от времени углубляться в творчество и даже командовать) – в этом плане богов, вернее, их проявления в нас, можно полностью отождествить с архетипами.
Однако лишь 1 из 8 в полном смысле воплощается в нашем теле и становится нашей душой.
Да! Именно это я и хочу сказать. Не «бог у нас в душе», не «наша душа принадлежит богу», а душа = бог.
Бесплотные боги используют наши тела, ибо для них это единственный способ проявиться в материальном мире, влиять на него и менять его. Таким образом, вся масса ныне живущих людей с душой Перуна, например, это и есть Перун. А вся масса людей с душой Лады – это Лада. Неправильно говорить (хотя такая аналогия напрашивается), что люди – орудия богов. Скорее, их воплощения. Боги меняют этот мир через нас. Думаю, именно это подразумевал Юнг, когда говорил, что человечество бессильно против человечества и боги, как и прежде, определяют его судьбу.
Давайте представим, что душа – это некая единица. «Единица энергии» – это не совсем верно, зато ближе к современной терминологии. Вернее было бы сказать «единица жизни». На одного человека – одна душа (1Д). Вы можете всю эту душу направить по одной оси, обесточив остальные 7, и тогда на ней достигнете выдающихся успехов.
Но большинство из нас предпочитают распределять энергию по разным векторам и служить всем богам одновременно. Это дает стабильность и гармонию, но не позволяет сильно вырасти, достичь величия. Собственно, вся трагедия человеческой жизни – это вечный выбор между гармонией и величием.
Невозможно быть одновременно рисковым и осторожным, мотом и жмотом, эгоистом и альтруистом, интровертом и экстравертом… Нет, амбиверт – это не интроверт и экстраверт в одном флаконе, это просто слабовыраженный, близкий к середине типаж, точно так же, как «разумно экономный человек» – это не мот и жмот одновременно, а срединная позиция между мотом и жмотом. Можно быть умеренным во всем.
Чем ты ближе к центру оси (к золотой середине), чем равномернее распределена 1Д по всем осям, тем спокойнее твоя жизнь, но тем менее ты заметен в этом мире. Выдающиеся личности – всегда на крайних точках: великие воины, великие мудрецы, роковые соблазнительницы… Они выше всех на определенном векторе, а потому заметнее. Какой-то из богов в них проявлен очень ярко. И именно эта проявленность в древности и называлась «богатством». Со стороны не видно, что все остальные секторы жизни у великих в запустении, мы наблюдаем только их богатство и славу.
Быть великим или быть гармоничным – вечный выбор каждого из нас. Гармония всегда предполагает умеренность. Блеск и слава, значимость и величие – всегда вершины над темной пустотой. Но и то и другое (и гармония, и величие) – вариант счастья.
Самая печальная ситуация – когда человек стремится к величию, но не на своем поприще, не в соответствии со своей душой. То есть, образно говоря, пытается вытянуться по той спице и к тому богу, где у него изначально нет опоры. Он ползет к вершине, перенаправляет все ресурсы к ней, опустошая другие секторы своего Колеса, но его все время сбрасывают. Это не его миссия, этому богу он не нужен.
Это, кстати, ответ на вопрос, почему не работают «денежные» тренинги от великих гуру или, скажем, курсы соблазнения от секс-просветительниц. Вернее, они работают, но не для всех. На средненьком уровне освоить определенные архетипические навыки может каждый. Но если вам хочется не средненького, великого, а выбранный вектор вам не по душе, то на вершину вам не влезть. А падать будет больно.
Человеку, допустим, нравится изучать бактерии под микроскопом, но он рвется в начальники, потому что, по современным меркам, это круто… Раз за разом получает отказ у рекрутеров или заваливает проект (потому что руководить людьми и самому впахивать – это разные компетенции). Раз за разом патетично произносит: «Побеждает тот, кто поднялся на один раз больше, чем упал». А ведь был путь, на котором ему бы не пришлось все время падать…
Люди часто выбирают не свой путь – не следуют зову души – по банальнейшей причине: они следуют трендам и социальным тенденциям.
Если мы по-язычески признаем, что на каждом небе свои боги, то для нас будет логично и вполне закономерно, что в одно и то же время в разных этносах будут преобладать (доминировать) разные боги – то есть будет больше или меньше людей с душой Воина или, например, Пахаря. А это в конечном итоге определит настроения в обществе в целом.
Сложность в том, что современные религиоведы (да даже и сами язычники) часто говорят о богах как об архетипах. Собственно, Фрейд с Юнгом первые начали – это они увидели в мифологических образах аллегории человеческих чувств, страстей, желаний и профессий. Можно смотреть и с этой стороны, если вы атеист, – в целом восприятие не нарушится. Но с религиозной точки зрения все ровненько наоборот: сначала существовали боги, потом они стали проявляться в материальном мире через людей – их страстями, желаниями, деяниями, профессиями и даже болезнями. Поэтому, собственно, Колесо Сварога так запросто трансформируется в архетипический круг: Лада (богиня любви и красоты) – архетип Любовницы; Купала (бог-солнце) – архетип Князя; Перун (бог воинов) – архетип Воина и так далее и тому подобное.
Но душа – понятие куда как более сложное, чем архетип.
Скажем, человек может изображать из себя героя, проявлять храбрость и совершать подвиги. То есть вести себя как архетипический воин. Но ему это будет НЕ ПО ДУШЕ. Так же, как истинному Воину не по душе «штабная работа», пусть даже и в зоне боевых действий.
Мы можем наблюдать нечто похожее и на примерах новейшей истории. В разные эпохи обществу и государству требуются в большом количестве определенные типажи – и оно их искусственно культивирует, продвигая некий архетип как единственно положительный. Иногда в этом нет необходимости – если «госзаказ» совпадает с естественными процессами, все само собой отлично складывается. Родилось много Пахарей – проводим индустриализацию и промышленную революцию. Родилось много Воинов – идем захватывать соседние страны. Расплодились Хозяюшки – развиваем торговлю и банковский сектор…
Хорошо бы, когда так. Но рассинхрон этногенеза и госзаказа – довольно распространенный сюжет в истории человечества.
Например, в России в начале ХХ века чрезвычайно расплодились Пахари. Это было логично и закономерно: третье поколение после отмены крепостного права. Оно было природой задумано для работы на земле, развития сельского хозяйства и капитализма. А тут на тебе! Первая мировая. Пахарей стали выхватывать из деревень и отправлять на фронт. То есть их вынудили примерить на себя архетип Воина, но в душе-то они оставались Пахарями. И их основной целью было скорейшее возвращение к земле и к семье. Ничего путного, как известно, из этого не получилось – и элиты спешно начали культивировать Воинов с помощью пропаганды.
Образ воина – решительного, агрессивного, склонного к риску – подавался как лучший и единственно приемлемый. Люди, не обладающие этими качествами, считались пошлыми мещанами, гнилыми интеллигентами и просто трусами, так что каждый старался притвориться воином, даже если по природе был Пахарем, а то и вовсе Любовницей… Эти архетипически поломанные люди и устроили революцию в 1917 году. Под руководством немногочисленных, но настоящих природных Воинов, конечно, и под началом Князей, превративших тему делегирования в массовую идеологию.
В эпоху коллективизации и индустриализации возникла высокая потребность в Пахарях. Но, как водится, во время войны рождались сплошные Воины – и пахать стало некому. Поэтому в массовое сознание новая власть стала срочно внедрять установку, что если много и тяжело трудиться, то все у тебя будет. Анекдоты про лошадь, которая так и не стала председателем, появились, когда система уже разваливалась.
При этом настоящих архетипических Воинов, как мы помним из истории, Сталин в 1937–1938 годах целенаправленно уничтожал: для его текущих задач они были не просто не нужны, но и опасны, ибо, как мы с вами уже говорили, всякий Воин, если он не на службе у Князя, – это Разбойник. В результате к началу Второй мировой войны в СССР опять обнаружился недостаток Воинов. Воины, рожденные после Гражданской, дозрели позже. А до 1943 года пришлось делать ставку на жертвенность.
Жертвы (Девы), готовые жизнь отдать за общее благо, ничего не желая лично для себя, привели страну к победе. Но ценой невероятных жертв в буквальном смысле. Ни один другой народ не мог себе позволить такой растраты человеческих ресурсов. Данко стал нашим героем. Из реальных – Александр Матросов, Николай Гастелло и Зоя Космодемьянская – те, кто погибли на первом же задании. Не Михаил Сурков (самый результативный снайпер Второй мировой), не Иван Кожедуб (самый удачливый мастер воздушного боя), не самые успешные партизаны-диверсанты братья Игнатовы… Советская пропаганда предпочитала раскручивать и популяризировать именно образ Жертвы, а не Воина. Во-первых, так было технически проще. Во-вторых, имена настоящих Воинов следовало до поры до времени держать в тайне. А в-третьих, людей с жертвенной душой к тому времени действительно было в достатке, и надо было вовлекать их в процессы, важные для государства.
Нынешняя тактика включения народа в спецоперацию выглядела необычно, по сравнению со всеми предыдущими эпохами. Кажется, правители учли и ошибки своих предшественников, и естественные волны этногенеза. Ставка делается как раз на Пахарей! Боевые действия в медиапространстве озвучиваются как «работа». Такая мужская работа лучше, чем твоя нынешняя: полезнее, интереснее, престижнее и оплачивается по более привлекательным тарифам…
Причем так было не с самого начала. На первом этапе, в начале 2022 года, преобладала апелляция и к воинским архетипам, и к жертвенным. Доминировали две идеи:
1. Настоящий мужчина – это воин.
2. Жизнь свою – за други своя (за детей, за родину).
Стратегия выглядела логичной и соответствующей моменту. Но людей с душой Воина выразительно не хватало. Да и «жертвенный» генофонд, по всей видимости, за века исчерпался, поскольку истребление шло быстрее, чем воспроизводство (люди с душой Жертвы часто вообще не создают семьи, они более нацелены на общее благо).
Очевидно, Пахарям (которых среди русских обычно большинство) было в буквальном смысле НЕ ПО ДУШЕ исполнение обязанностей, которые на них возложили. Поэтому все мы могли наблюдать, как к концу 2022 года изменились и тактика, и риторика вовлечения.
Разбойникам (мы уже говорили, что в душе это те же Воины, но архетипически, ситуационно, они не на службе государства), сидящим в тюрьмах, вернули статус Воинов, легализовали их агрессию. А агитационный поток направили на прирожденных Пахарей – людей, которые любят работу («дело») и кормят семью. Участие в боевых операциях стали позиционировать как мужскую работу (интересно посмотреть, как менялись агитационные плакаты в этот период).
Вторая целевая аудитория – это, как ни странно, Любовницы – те, у кого в душе живет Лада. Они ищут, во-первых, свою стаю, во-вторых – романтику. На них работают лозунги формата: «Своих не бросаем», «Найди своих» – и красивые ролики с красивыми атаками.
Это, в общем, ответ на сакраментальный вопрос, почему один и тот же контент кого-то в буквальном смысле «за душу берет», а у кого-то вызывает недоумение, возмущение или даже отвращение. Души-то разные!
Или давайте посмотрим на ситуацию не через общественно политические сюжеты, а через бытовые – так, наверное, многим будет ближе.
Вот, допустим, учится в школе ребенок. Старательный. Все уроки делает, дополнительные задания выполняет, к контрольным готовится, во внеклассных мероприятиях участвует. Естественно, его за это любят учителя. И учится он в основном на пятерки-четверки. И аттестат в итоге красивый – можно поступить в приличный вуз.
А есть другой. Вообще ничего не учит, уроки не делает, контрольные списывает. Но он чемпион юношеской сборной по борьбе. И к директору раз в полгода приходит дяденька из Госкомспорта и говорит: «Не загубите парня, поставьте 4, ему ж страну представлять». И у него тоже аттестат в итоге ничего себе. И в вуз его засовывают для корочки: все равно уже чемпион.
И есть третий. Тот вообще не от мира сего, и учителя сомневаются в его психическом здоровье. Но вроде считает быстро – поэтому его однажды отправляют на олимпиаду по математике вместо внезапно заболевшего отличника. Он там всех побеждает на всех уровнях, и его без учета аттестата зачисляют в Бауманку, например, или там в ВШЭ.
Итог у всех примерно одинаков. Хотя первому может быть обидно: он столько старается, а в итоге достиг меньше, чем второй, который напрягался всего два раза в год, и чем третий, которому вообще просто один раз повезло и все на халяву досталось.
А второму может казаться, что первый только штаны просиживает, пока он здоровьем рискует. А третьего он считает блаженным, которому помогли из жалости.
Третий, кстати, тоже может считать, что усердная учеба первого – лишь имитация бурной деятельности для избегания реально сложных задач. А второй в его представлении откровенный паразит, который получает деньги и славу за то, что заботится о своем здоровье (спортсмен же действительно не приносит конкретной пользы обществу).
Кто внимательно читал первую главу, тот, наверное, увидел, что первый – архетипический Пахарь, второй – Воин, третий – Колдун. Каждый живет и действует по своим архетипическим канонам и видит только их. То есть если в действиях другого нет привычного паттерна, значит, по сути, нет и действий.
Существуют ли в реальности люди, которые все получают просто так? Или это особенность восприятия со стороны другого архетипа? В смысле нам кажется, что кто-то все получил «просто так», а он же не просто! Для Пахаря паттерн – планомерная ежедневная работа. Для Воина – буря и натиск, риск и рывок. Для Колдуна – постоянная (фоновая) переработка любой поступающей информации…
Они не поймут друг друга. Принять и смириться с тем, что другой – это другой, можно. А понять и успешно действовать его методами… Проблематично. Тут я опять буду апеллировать к русской фразеологии. Когда человек встретил другого, которому не надо ничего объяснять, который исходно, на глубинном уровне понимает смысл твоих поступков и сам, вероятно, поступил бы так же, то говорят: «Он встретил родственную душу». Или когда говорят, что муж и жена «живут душа в душу» или вовсе что у них «одна душа на двоих», – это про такие совпадения, когда оба развиваются по общему вектору в Колесе Сварога, через них действует в мире один и тот же бог.
Кто давно в соцсетях (а кто из нас – нет?), тот, наверное, не раз наблюдал священные войны между независимыми женщинами и мужними женами (а может, и лично в них участвовал).
Главный аргумент независимых (читай – много работающих) женщин: «А вот будет ей 50 лет, муж умрет или найдет себе помоложе – и на что она тогда будет жить?»
С позиции девушки, много работающей, но искренне завидующей тем, другим, я обычно выдвигала контраргумент:
– А вот будет нам 50 лет, контора схлопнется, а работодатели и сейчас ищут кого помоложе – на что тогда жить?
– Работа есть всегда! – отвечали независимые дамы.
И были правы. Но фокус в том, что и мужья, готовые содержать добрую жену, тоже есть всегда. И замуж, как известно, все время выходят одни и те же.
Вот у моего старшего ребенка была няня, полковничья вдова. Лучшей няни не пожелаешь – столько в ней было искренней любви, заботы и ласки… Ну, и что вы думаете? В 60 с лишним лет вышла замуж за бизнесмена и опять стала жить на шее у мужа, но к нам продолжала наведываться чаю попить на правах бабушки. Ну, «на шее» – это, конечно, выражение много работающих женщин. С их стороны действительно не видно, за что неработающих любят и содержат.
Любовь – это тоже способ давать что-то миру. Ну, ладно, не миру, а, скажем, одному конкретному мужчине, нескольким детям, ближайшим соседям и изредка вообще всем, с кем общаешься, – от тетеньки в МФЦ до министра образования. Если вам кажется, что это легко – попробуйте! Я так точно не могу. Мне проще и привычнее работать, работать и работать. Ну, и в перерывах учиться, учиться и учиться. Я верю, что существуют женщины, умеющие вдохновлять мужчин (и, соответственно, имеющие право жить у них на содержании). Но не верю, что этому можно научиться на курсах. Любовь – врожденный талант, не каждому дано (во всяком случае не в такой степени, чтобы сделать это основной жизненной стратегией).
В принципе, после курсов обольщения, наверное, можно соблазнить, влюбить, женить на себе и даже сесть на шею – в результате кропотливой плановой работы или гусарского наскока. Но остаться на шее и счастливо сидеть там, свесив ножки, не вызывая раздражения и, главное, не пребывая в постоянном напряжении, не получится, если любовь не твое имманентное свойство. Женщина с архетипом Пахаря начнет работать для собственного удовольствия или превратится в отчаянную домохозяйку, женщина с архетипом Воина, скорее всего, замутит собственный бизнес на мужнины деньги, с архетипом Матери – нарожает детей и будет жить ради них… И так далее.
Верно и обратное: если женщину с архетипом Любовницы заставлять работать… В хорошем раскладе из нее получится HR People Partner – такой всеобщий друг, всех примиряющий и создающий в конторе атмосферу всеобщей любви и поддержки. Но многие при этом будут думать: «А за что ей вообще деньги платят? Что конкретно она сделала для компании?»
В общем, я опять все к той же мысли: если нам кажется, что кому-то что-то достается слишком просто, надо прикинуть, смогли бы мы так же? Неважно, почему не смогли бы: трудно, моральные принципы не позволяют, мы выше этого – все это про то, что душа не лежит. В буквальном смысле.
Куда как более важный вопрос, почему вам-то трудно, если вы живете в соответствии со своей душой? Вас же тогда в буквальном смысле «сам бог ведет». Если не ведет, значит, что-то не так. Вы пытаетесь карабкаться на чужой архетипический вектор, скорее всего.
У специалистов по архетипам в ходу фраза «Из себя себя не видно». Она подразумевает, что определить свой архетип можно только извне. С коммерческой точки зрения это грамотная позиция: если самому себя не разглядеть, есть смысл заплатить человеку, у которого глаз наметан… Но зачем? Если в душе вы другой, не такой, каким вас видят окружающие и специально обученные архетиписты, то зачем? Чтобы соответствовать их представлениям о тебе?
Заметили? Эта глава у меня построена почти исключительно на пословицах, поговорках и прочей фразеологии. Но это неслучайно. Фразеология – тот самый феномен этнокультуры, в котором запрятались и потому до наших дней сохранились самые сакральные смыслы.
Чужая душа – потемки. Заглянуть кому-то в душу = понять истинную суть. Разве может сторонний человек за часовой или даже четырехчасовой сеанс увидеть божество, действующее через вас в этом мире? Мы сейчас не о психотерапии, где специалист помогает вам самому в свою душу заглянуть. Мы именно об архетипировании, которое предполагает, что некто со стороны все оценит и вам расскажет.
Итак, мы можем наконец сформулировать:
• Архетип – это наше представление о чем-то, закрепленное в массовом сознании.
• Душа – это наше внутреннее, имманентное свойство, проявление одного из богов через наше физическое тело.
Это утверждение, в свою очередь, порождает массу философских вопросов. Первый из которых, пожалуй: «В каких пропорциях проявляются боги в популяции?» Вопрос не из праздных, потому что архетиписты нередко говорят о старших и младших архетипах. А это в некотором роде апелляция к Таро с его старшими и младшими арканами.
Мы с вами уже отметили, анализируя исторические примеры, что в разные эпохи на одних и тех же территориях могут доминировать разные божества (или, в переводе на атеистический, разные социальные идеи). Однако в любом случае надо помнить, что прямой крест Кола Сварога – это Небо и Земля – изначальные прабоги, которые и так в достаточной степени проявлены в материальном мире. То есть мы в буквальном смысле стоим на земле и можем ее потрогать, а небо мы по меньшей мере видим. Именно поэтому «старшим» нет необходимости проявляться в людях. Души солярного креста – Купала, Коляда, Макошь и Жива – встречаются в человеческом воплощении не так уж часто. У большинства смертных тела заняты богами-первопредками: Мореной, Велесом, Ладой и Перуном. Они чаще всего управляют нашими действиями, порывами и устремлениями. Иными словами, «архетипы» Колдуна, Князя, Жертвы и Хозяюшки встречаются в людской популяции гораздо реже, чем архетипы Пахаря, Воина, Любовницы и Матери. И, в общем, понятно, что пахари (труженики) и воины (безопасники) в любом процессе нужны в больших количествах, чем ученые, руководители и крупные собственники.
Думаю, теперь мы терминологически определились с «душой» и «архетипом». Душа – это присутствие бога в тебе. У Юнга это называется «самость». Собственно, он ее так и определяет, как «Бог в нас». Архетип (то, что российские архетиписты называют «базовым» архетипом) – это традиционные проявления божественной души в материальном (человеческом) мире.
Тут все просто:
• Душа Купалы – архетип Князя.
• Душа Перуна – архетип Воина.
• Душа Макоши – архетип Хозяюшки.
• Душа Морены – архетип Матери.
• Душа Коляды – архетип Колдуна.
• Душа Велеса – архетип Пахаря (труженика).
• Душа Живы – архетип Жертвы.
• Душа Лады – архетип Любовницы.
Как видите, если мы продолжим сопоставлять Коло Сварога с архетипической аркой Пирсон, то увидим, что архетипов больше, чем богов. Я выше уже отмечала, что и Странник, и Дурак – те самые архетипы, которые кочуют по всем русским сказкам и былинам. Мы не можем просто заявить, что у нас их не было (а у англосаксов и прочих европейцев были). Если помните, я в конце первой главы прямо так и заявила, что охотно вставила бы в архетипическое Коло Сварога типажи Дурака и Странника, но у русских не было богов глупости и странствий. А души – это не всегда архетипы.
Вот мы и подобрались к самому сложному моменту в этом сопоставлении. Даже спросить страшно… Значит ли это, что у некоторых архетипов просто нет души? Что боги проявляются не в каждом человеке?
Да! Именно это и значит!
Но не в пафосно-моралистическом смысле: «Ах, они негодяи бездушные», «Ах, они прощелыги безбожные», а именно в религиозно-психологическом. Помните, мы с вами говорили, что витальность не равна душе. Есть такие состояния, когда человек – просто живое существо, а не материальное воплощение одного из богов. Это именно состояние. Оно конечно. И основная задача героя – его преодолеть и обрести душу. Что же это за состояния? Право слово, о них стоит поговорить!
Ребенок (невинный)
Пирсон часто использует термин soul – «душа». И говорит о том, что душу надо «обрести». Так вот, Ребенок (у нее – Innocent, Невинный) – это архетип. Возрастной архетип, а не душа.
Для славян (и, подозреваю, для многих язычников) «ребенок» – это стадия жизни, когда еще никто из богов не выбрал тебя для исполнения своей миссии. А значит, в том дохристианском смысле, который я сейчас пытаюсь передать, у ребенка действительно еще нет души, боги не действуют через него.
В некотором роде это подтверждается особенностями похоронных обрядов и траура в народной традиции. Многие злые духи в двоеверческом понимании (то есть в христианстве, переплетенном с народными обрядами язычников) – это умершие дети. У многих, практически у всех славянских народов существовал специальный обряд «Унылая свадебка», или «Свадьба-похороны», поскольку молодые люди, не успевшие вступить в брак (пройти последнюю инициацию) и обрести душу, приравнивались к «заложным покойникам»: они не могут развоплотиться, потому что никакой бог через них и не воплощался. Люди старались по экспресс-программе совместить в этом случае свадьбу и похороны, дать божеству хотя бы ритуально пройти сквозь человеческое воплощение.
К теме возрастной периодизации Кола мы вернемся в третьей части книги. Сейчас коснемся ее лишь слегка, чтобы снять некоторые терминологические сомнения.
Возраст от 0 до примерно 6 лет (вернее, до выпадения первого молочного зуба) – младенчество. В это время можно считать, что у ребенка общая душа с одним из родителей (обычно с матерью). Все, что с ним происходит, направлено не непосредственно на него, а на нее. Условно говоря, не «младенец болеет», а «у матери больной младенец»; не «малыш голоден», а «мать не может накормить ребенка». Как мы сказали бы теперь, младенец не обладает субъектностью. И если вы попытаетесь вспомнить, то обнаружите, что преодоление этой младенческой объективации – достижение последнего десятилетия… Ну, может, двух. Я помню, как еще в начале нулевых женские журналы объясняли мамам, что не надо говорить «мы покакали», надо отдать младенчику субъектность и признать, что акт дефекации совершил он и никто другой.
Но, если уж начистоту, «мы» – это был продвинутый этап по сравнению с годами устоявшимися языковыми конструктами: «У меня ребенок покакал», «У меня ребенок не спит», «У нее дитя орет» и даже «У нее дети не слушаются»… Точно так же мы говорим: «У меня болит рука», «У меня бурлит в желудке». Дети до определенного возрасти веками (!) воспринимались как часть материнского тела…
Поймала себя на том, что привычно пишу об этом с осуждением. Ах, как же можно, ребенок тоже личность… Но, если рассматривать такие лингвистические конструкции не как случайность, а как отражение представлений о мире, то именно через них мы и увидим: младенцы до 6 лет (примерно) не обладали собственной душой, были частичкой маминой души. «Часть моей души» – тоже ведь знакомая метафора, да? Так вот, для древних это не было метафорой.
6–13 – ребячество. Принося первый выпавший зубик в лес к Бабе-яге или даже отправляя его под печку к мышке, ребенок как бы отдавал часть себя потустороннему миру и переставал принадлежать ему. Переход с того света на этот считался завершенным. С этого момента боги как будто оценивали человека, прикидывая, чью миссию он мог бы исполнять в этом мире. У него еще нет постоянной души – он пробует. Или его пробуют в разных вариантах. Это период, когда дети, с одной стороны, приобщаются к взрослой работе (кого-то впервые сажают на коня, кого-то – за прялку). А с другой стороны – это время самостоятельных игр, когда дети без участия и не с подачи взрослых придумывают себе разные архетипические роли и проигрывают их.
С 13 лет, вернее после первых месячных у девочек и после появления бородки у мальчиков, проводится первый посвятительный обряд. Говоря современным языком, это репетиция сепарации: ребенок выходит из семьи и принимается в общность неженатых (незамужних) сверстников. В этот период формируется его взрослое тело и в нем начинает обживаться его взрослая душа. До 20 лет надо найти себе и «дело» (профессию), и пару. И эти выборы уже в значительной степени диктует бог, чью миссию ты будешь исполнять в этом мире.
То есть душа – твоя богоизбранность – очевиднее всего проявляется на отрезке 13–20 лет. Потом она прячется под разными внешними наслоениями, социальным гнетом, традициями и т. п. Вот почему, когда мы с вами во второй части книги будем заглядывать в свою душу и искать своего бога, нам придется вспомнить себя именно в пубертате.
В это время ребенок становится взрослым, а его внутренняя сущность может входить в конфликт со внешними установками семьи. Собственно, этим и объясняются и подростковые бунты, и экзистенциальная пустота отрочества.
Общество (а семья – особенно) не любит инаковости. Если ты родился в семье Пахарей, то родным будет трудно, порой вовсе невозможно увидеть и признать в тебе Воина или, например, Колдуна. Но один из богов уже выбрал тебя, поселился в твоей душе и требует служения. Он дает тебе силы. Но не просто так: ты выполняешь его миссию и удачлив будешь только на этом пути.
Частая история в современном мире: если ты предпочтешь семейные традиции зову души, то предашь в первую очередь себя. И счастлив не будешь: своему патрону ты не интересен, потому что не выполняешь его задач, а остальным изначально не до тебя.
Можно ли вернуться к своему богу после 20 лет? Конечно. В любой момент. Просто найти его в своей душе с годами все сложнее: слишком много наслоений, слишком часто возникает искушение принять желаемое за действительное, а надстроенное – за природное.
Самый верный способ докопаться до себя – вспомнить себя в подростковом возрасте. Найти фотографии, дневниковые записи, поднять семейные истории – они помогут снять всю шелуху с души и встретиться с собой настоящим. Вся вторая часть книги будет посвящена этим поискам.
Дурак
У Пирсон он сначала именно Дураком и был – Fool. Но когда речь идет о маркетинговых стратегиях, то кто ж захочет примерить на себя этот априорно отрицательный образ? Так что не Fool, а Jester – не Дурак, а Шут. Весельчак, умеющий посмеяться в самых безвыходных ситуациях.
Но давайте о культурно-историческом феномене шутовства, лицедейства и скоморошества (а как следствие – и позора) поговорим во вторую очередь – в подглавке про Шутов. Сейчас рассмотрим образ (архетип? душу?) Дурака в исходном понимании.
Дело в том, что само слово «дурак» в русскоязычных письменных источниках возникает довольно поздно, в XVII веке, – и сразу как обозначение государева шута. Что симптоматично – при Романовых, аккурат при Михаиле Федоровиче и патриархе Филарете, соправителе его. В этом смысле термин, во-первых, не может считаться ни исконно русским, ни тем более языческим. А во-вторых, мы должны понимать, что в семантику уже заложено отрицательное отношение церкви к лицедеям и шутам.
Очевидно, что в народных сказках про везучих дураков фигурируют отнюдь не государевы шуты. То есть в сказках – не в тех их версиях, которые были записаны собирателями в XIX веке, а в исходных, максимально близких к мифу и, вероятно, полностью утраченных – либо странноватые и непослушные младшие дети назывались как-то иначе, не дураками, либо само слово «дурак» бытовало (в устном варианте), но имело другое значение. В конце концов, «не зафиксировано в письменных источниках» – не значит «не было».
Века за два до «дурака» в письменных источниках встречается существительное «дурь» и глагол «дуровати» в значении «безумствовать» и «бушевать». А вот дальше исследователи возводят его к общеславянскому «дути»[18] – «раздуваться». В семантическом развитии – «дуться, пыжиться, изображать из себя нечто большее, чем ты есть». В такой трактовке мы действительно можем уловить отношение семьи или общины к человеку, отличному от других: по роду и по крови свой, а все ж инакий. Если у большинства крестьян в общине душа Велеса (архетип Пахаря), то внезапно появившийся в этой однородной среде Купалич или Колядич (архетипический Князь или Колдун) действительно будет выглядеть чужеродным, ненормальным, изображающим из себя нечто надуманное (дутое), желающим казаться больше, значимее других.
В этом плане Дурак – взрослый человек, чья душа слишком отличается от того, каким его видят или хотят видеть окружающие. Это не душа и не архетип. Это обозначение чужеродности, невозможности проявиться в заданных условиях, отверженности.
Суть и смысл всех сказок о дураках в том, чтобы показать: нужно следовать зову своей души, даже (и тем более) если община с этим не согласна. И тогда ты станешь богатым – то есть твой бог проявится в тебе. Так, крестьянин-дурак в финале большинства сказок оказывается воином или царем, а в народе закрепляется поговорка «Дуракам везет». То, что выглядит со стороны чистым везением, нелогичным или даже противоестественным вариантом развития событий, а то и вовсе колдовством, есть не что иное, как богатство в его исконном, славянско-языческом понимании: покровительство богов и проявление твоего бога через тебя.
Интересно, что в сказках других народов нет вот этого специального понятия для героя, который выходит из привычного окружения, которому он казался то ли глупым, то ли «дутым». Там все приключения случаются с младшими братьями в семье – и, в общем, это фиксация исторических реалий. Дело в том, что в большинстве европейских стран и у дворян, и у крестьян применялась система майората: вся недвижимость и земля доставались старшему сыну, а движимость делилась между младшими на усмотрение отца. Помните «Кота в сапогах»? Старшему – мельница, среднему – осел (с ослом он мог наняться в батраки хоть даже к собственному брату), а младшему – кот, ненужная мелочь. Поэтому обычно именно младшие уходили на чужие территории, в наем, вербовались в солдаты – в общем, срывались с места, превращались в странников и творили историю. Соответственно, и все приключения в сказках происходят с младшими братьями: они не привязаны к земле и могут отправляться куда глаза глядят. Никакой религиозной подоплеки в этом нет. И дураков, насколько я помню, нет – просто младшие. Эти младшие становятся архетипическими Странниками (к разговору о них скоро перейдем), потому что им не нужна привязка ни к роду, ни к территории.
На Руси все было не так. У князей наследование определялось лествичным правом. Это такая хитромудрая система, когда престол наследует ближайший по старшинству родич из того же поколения, что и князь. А если они кончились – то старший сын второго брата в предыдущем поколении. Запутались? Еще бы!
Примерно так:
Сначала княжит старший брат. После его смерти – средний. Потом – младший.
Дальше – старший сын старшего брата.
Потом – средний сын старшего брата и далее все его братья по нисходящей.
Потом – старший сын среднего брата, потом все его братья.
Потом – старший сын младшего брата и т. д.
То есть горизонтальные связи в элитах (от брата к брату) были более значимы, чем вертикальные (от отца к сыну). Ни у кого не было необходимости уходить с земли и отделяться от рода. Единодушие (одна большая Княжеская Душа на всех) было основой системы. Архетип Князя проявлялся не в каждом отдельно, а сразу массированно, через весь род. И, соответственно, все мужчины рода выполняли одну общую миссию. Вот почему до сих пор существуют представления о русских как о людях, для которых очень важны семейные ценности и «общинность». Времена и нравы изменились, но архетипические представления все еще перевешивают.
Слом лествичной системы случался, когда, например, младший брат умирал раньше среднего, так и не успев покняжить ни дня. Тогда все его потомки автоматом из очереди исключались и на престол претендовать уже не могли. В хорошем раскладе им удавалось окопаться в землях отца и добиться хотя бы частичной независимости от великого князя. В плохом – они становились князьями-изгоями.
«Князь-изгой» – это чисто русский термин и феномен. Можно сказать, инверсия Странника. Странник – это некто пришедший «с того света», а потому предположительно не имеющий души и, следовательно, вызывающий опасения. Изгой – уходящий «на тот свет», но не утративший при этом витальности (то есть всех признаков живого существа). Общаться с ним считалось не просто неприлично, но и небезопасно. Это же, считай, ходячий мертвец.
Этимологически слово «изгой» лишь на первый взгляд восходит к глаголу «гнать». На самом деле, если верить словарю Макса Фасмера (а у нас нет причин ему не верить), – к глаголу «гоить», то есть «жить». Часто встречающееся в сказках и былинах «ой ты, гой еси!» – не бессмысленное междометие, а вполне переводимое приветствие «жив будь!» или даже, еще вернее, констатация «ты есть живой!» То есть «признаю тебя живым существом». Дальше, как вы помните, у встречного требуют подробностей (кто такой, откуда) – то есть уточняют, только ли тут жизнь или есть еще и душа. Иногда для выяснения приходится даже подраться.
Таким образом «из-гой» – это вынутый из жизни, хоть в физическом смысле и не убитый. Первоначально это слово существовало в русском (древнерусском) языке исключительно в связке со словом «князь» и означало неудачников лествичного права – рожденных для княжения, но волею судьбы лишенных права и возможности княжить.
Насколько я понимаю, в сказках он зафиксирован в странных сюжетах типа «Иван крестьянский сын» или «Иван Быкович» – он как бы брат своим царственным старшим и все функции выполняет вместе с ними и даже лучше них. Но прав у него нет. И вся сказка посвящается тому, чтобы их вернуть…
В реальном историческом поле тоже отнюдь не каждый князь-изгой смирялся со своим положением, поэтому вся российская история просто пронизана междоусобицами, а огромные территории, завоеванные Святославом (последним князем-язычником), довольно скоро распались на удельные княжества. В этом плане называть изгоев «дураками» – от слова «дурь», которое, как мы уже отметили, означало буйство и бешенство, – было бы вполне логично. И если рассматривать эти архетипы через систему Пирсон, то нам придется признать, что Дурак и Бунтарь – это примерно одно и то же. И оба они по большому счету Воины, хотя в душе – Князья.
Не странно ли, однако, что понятие «изгой» в коллективном бессознательном не зафиксировалось как архетип, хотя в период Средневековья распространялось уже не только на князей, а на любого человека, по разным причинам выпавшего из «судьбы», то есть из своей естественной среды?
А просто в Средние века словечко «гоить» уже подзатерлось, производные от слова «жить» (например, «нежить» и «животное») обрели собственное значение[19]. А вот эти выпавшие из системы, ушедшие из рода люди стали называться более привычным нам, почти современным словом: «у-роды», или «ю-роды» (юродивые).
Почти везде сейчас этот термин так и переводится – «дурак», или «глупец». И в православной «Азбуке веры» юродивый трактуется как «(слав. «глупый», «безумный») – человек, взявший на себя подвиг изображения внешнего, то есть видимого, безумия с целью достижения внутреннего смирения»[20].
Мы буквально наблюдаем семантическое смещение: у-род – человек, ушедший от рода или отринутый родом. У-богий – покинувший земли своих богов, а потому лишившийся души (де-факто что-то вроде европейского Странника). Но, не желая мириться с этим обстоятельством, урод проявляет буйство («дурь») и становится, соответственно, дураком. Со временем синонимия «дурак» и «юродивый» закрепляется.
Собственно, первые русские христианские юродивые, новгородцы XIV века Николай и Федор, именно «дурили» – буйствовали на потеху толпе. «Они переругивались и кидались друг в друга через волхвов. Когда кто-нибудь из них пытался перейти реку по мосту, другой гнал его назад, крича: “Не ходи на мою сторону, живи на своей”. Предание прибавляет, что нередко после таких столкновений блаженные возвращались часто не по мосту, а по воде, яко по суху»[21].
Когда мы говорим о феномене «юродства во Христе», то надо признать, что он чисто православный. В католицизме и протестантизме чего-то подобного нет. Для перевода на европейские языки термин «юродивый» либо транскрибируют (yurodivy), либо переводят без изысков и прямолинейно: fools for Christ – «дурак Христа ради». И это возвращает нас к архетипу пирсоновского Дурака (не Шута еще!). Но именно к архетипу. Не к душе.
Души – в том смысле, о котором мы сейчас говорим: проявления одного из местных языческих богов – в юродивых нет. Они и есть те самые евангельские «нищие духом», упомянутые в заповедях блаженства. Поэтому слово «юродивый» часто соседствует с определением «блаженный» или даже заменяется им. По сути своей подвиг юродства – не что иное, как бунт против общественных правил: эстетики, приличий, субординации… Выходит, архетипически русский юродивый – это скорее Бунтарь, чем Дурак.
Но, согласитесь, архетипически Бунтарь нам видится иначе. Юродивые на уровне восприятия – это скорее сироты или мученики. Примечательно, что в русской лествичной системе князь-изгой – это же и есть князь-сирота (осиротевший князь) – тот, чей отец умер, не успев посидеть на престоле, и тем самым лишил своих детей права на княжение.
Вот к таким сложным архетипическим сюжетам приводит лествичное право у русских князей.
А вот у русских крестьян наследование проводилось иначе – по системе минората. Во всяком случае в «Русской Правде» описывается именно он. Насколько я понимаю, такая система применялась из-за того, что крестьяне не обладали в полной мере собственностью на землю: они арендовали ее у землевладельца, а позже (вот тебе, бабушка, и Юрьев день) закреплялись за помещиком вместе с землей. В этом раскладе старшие брали для обработки новый надел, или (уже при крепостном праве) надел отрезался с краешку отцовского, или старших забривали в армию, а младший оставался в доме отца и наследовал дом и участок после его смерти.
Логично ожидать в этом раскладе, что именно младший должен стать «типичным представителем рода». Предполагалось, что младший и есть тот, кто обеспечивает родительскую старость: его к этому с детства приучали. На его же содержание переходили незамужние сестры.
Если старшим не получалось выдать надел (земли не хватало для прокорма), то их часть наследства выдавалась деньгами. Так они и жили в отцовском доме, понимая, что рано или поздно все достанется младшему. Обидно же, да? Поэтому дискредитация младшего, объявление его дураком (глупцом) и недостойным наследства – видимо, обычное дело. Младший (дурак) жил на положении вечно всем должного и вечно перед всеми виноватого. Так что крестьянские сказки о внезапном дураковом везении – это в значительной степени попытка самоутешения. Но не только.
Внезапное несовпадение души младшего с душой рода действительно воспринималось семьей как трагедия, ибо могло в конечном итоге привести к тотальному изменению семейного уклада. Глупца ли означало в этом случае слово «дурак» или спесивца раздутого, невесть что о себе возомнившего, – в любом случае это было обзывательство, оскорбление, попытка вернуть неправильного родича на его место.
Когда-то в запрещенных соцсетях (еще до того, как они стали запрещенными) я разбирала сказку про Емелю. Может, вы даже помните. Этот разбор потом довольно широко разошелся в копипастах (хотя и не всякий раз со ссылкой на меня). Но он мне лично очень ценен (и, надеюсь, вам тоже пригодится) не только потому, что раскрывает суть и смысл душевных исканий, но и потому, что многих трудяг избавляет от постоянного чувства вины и ощущения собственной неполноценности.
Если тебе не нравится жить так, как ты живешь, – просто перестань делать то, что ты делаешь. Сказка про Емелю – именно об этом.
В новое и новейшее время ее пытались подавать в ином ракурсе, сделали имя главного героя нарицательным отрицательным и рассказывали детям (и взбунтовавшимся взрослым) о вреде лени… Но сама сказка выстроена так, что смысл ее очень трудно извратить, даже обкорнав зачин, подчистив детали и навязав ложные выводы.
Емеля не лентяй. Он труженик и добрейшей души человек. Его братья с женами живут, по всей видимости, в его доме. Ведь мы с вами уже выяснили, что недвижимость у русских крестьян переходила младшему. В некоторых вариантах сказки можно увидеть подробности: старшим братьям досталось от отца по 100 рублей, и они занимаются торговлей.
А Емеля пашет за всех, ибо у него ответственность, чувство вины, да и вообще он дурак. Он настолько добр и безобиден, что им помыкают даже жены братьев (что, в общем, нонсенс в патриархальном обществе). И настолько сноровист во всех крестьянских делах, что руками (!) вылавливает из проруби щуку. Обеспечивать пропитание всей расширенной семье – его постоянная обязанность.
У Пушкина щука превратилась в «золотую рыбку», но в русских сказках она именно щука, щурка – и это очень важно. Щур (счур) – грань, граница миров. А щука – страж этой границы. Емеля вылавливает ее не просто из реки в каком-нибудь сезоне, а именно зимой – из проруби, которую сам прорубил топором: это магический ритуал, разрушение границы миров.
И вот уже перед нами древний миф, описывающий древние ритуалы: человек вскрывает границу миров, обращается напрямую к богам и предкам. И они вмешиваются в его судьбу, помогая душе проявиться, несмотря на неподходящие условия.
Помните же, щука обещает: «Я тебя богатым сделаю»? Ни щука, ни Емеля не имеют в виду деньги. Наказ щуки иной: живи «по своему хотению». Она позволяет ему увидеть душу – бога, который действует через него. И этот бог оказывается не пахарем.
И вот Емеля возвращается домой и перестает делать то, что делал всю жизнь: подчиняться чужим приказам. После многих лет тяжелой работы собственное хотенье у него только одно: отоспаться, отдохнуть. Знакомо?
Он ложится на печь. И, когда невестки в очередной раз находят ему работу (дров из леса привезти), он впервые в жизни честно отвечает: «Я ленюсь!» Чем, конечно, ввергает всех в шоковое состояние и провоцирует скандал.
В жизни обычно так и происходит: если вы всю жизнь обслуживали чужие потребности, то никто не хочет смириться с тем, что у вас есть свои. Вас будут проклинать, обзывать лентяем и стыдить, вас даже попытаются убить… Но постепенно обнаружится, что дела прекрасно делаются и без вашего прямого участия – буквально «по щучьему веленью».
Сначала Емеля проходит тренинг: учится делегировать свои обязанности кому-нибудь (хотя бы неодушевленным предметам). После этого он будет готов к изменению своего социального статуса.
По сути, сказка пытается донести до детишек идею, которую взрослым потом многократно пересказывают психотерапевты: на разных уровнях жизни человек сталкивается с одними и теми же проблемами, но, проявляя настойчивость в желаниях, достигает больших вершин.
Сначала Емеля перестает слушаться невесток.
На новом уровне – старосту.
На следующем – генерала.
Потом – царя…
На каждом уровне риски все выше. Сначала он рискует всего лишь остаться без кафтана. Потом его пытаются бить. Потом – опоить. Потом – убить… Но абсолютная вера и поддержка щуров позволяют ему не свернуть с пути и стать тем, кем он был в душе, – Князем (царем).
Однако в итоге такой сказки много у кого может возникнуть искушение обнаружить в себе княжеские таланты и претендовать на роль царя. Видимо, таким образом и формируется второе значение слова «дурак» – шут при царе, посмешище, позорище. Пахарь, который отрекся от своей архетипической сущности и попытался выйти в цари, остается при государе для битья и насмешек.
При Романовых, в XVII веке, когда не только ужесточилась борьба с язычеством, но и назревал внутрицерковный раскол (причем, как мы знаем, связанный в основном с ритуальной стороной богослужения), тех, кто смешил царей, назвали «дураками». И на них, в отличие от юродивых, не было ореола святости и архетипа бунтарства.
А вот теперь главный вопрос этого параграфа. Было ли специальное название для лицедеев (актеров) в доромановской Руси? А в дохристианской? То есть мог ли архетип Дурака или Шута чисто теоретически вписаться в Коло Сварога? Давайте попробуем разобраться.
Шут
Слово «шут» довольно древнее, в первых русских письменных источниках зафиксированное. Макс Фасмер поминает «Изборник Святослава» 1076 года и возводит слово к литовскому siaučiau~ – «бушевать». Вы же не забыли, что ровно это значение принадлежит и древнерусскому слову «дуровати»?
«Шут м., шутиха ж., – говорит В. И. Даль, – человек, промышляющий шутовством, шутками, остротами и дурачеством на смех и на потеху людям; шут обычно прикидывается дурачком, напускает на себя дурь и чудит, и острит под этой личиной»[22]. И в таком описании вроде даже не очень понятно, чем шут отличается от юродивого… И отличается ли?
А вот дальше Владимир Иванович отмечает важную роль слова «шут» в русском фольклоре. В пословицах и поговорках оно практически всегда взаимозаменяемо со словом «черт»: «Шут (черт) побери»; «Шут его знает»; «Иди ты к шутам» и т. п. Даже заговор на пропавшую вещь: «Шут-шут, поиграй и верни!»
А само слово «черт» в том же словаре Даля растолковывается как «олицетворение зла, враг рода человеческого, нечистый, некошный, сатана, дьявол, лукавый, луканька, шут… (см. «бес»)». А «бесами», как мы с вами помним, проповедники христианства на Руси называли языческих богов.
Вот теперь мы подбираемся к сути.
На Руси до крещения не было театра в его классическом смысле. Не успел оформиться в дохристианскую эпоху. Что же было? Гулянья, обрядовые действа и ритуальный смех!
Обряд непременно предполагал ряжение – переодевание. Обращение к зрителю происходит от имени какого-то значимого персонажа. Скорее всего – чура (предка) или бога. Человек, изображающий божество (беса), и есть шут! Отсюда – устойчивая взаимозаменяемость этих слов в русской фразеологии.
А значит, Шут – это не самостоятельный архетип (и тем более не душа), а уровень проявленности души в моменте, в то короткое время, когда человек становится богом и бог говорит через него.
При отсутствии письменности (а мы, по всей видимости, все-таки вынуждены признать ее отсутствие у русских до определенного момента) сакральные тексты передавались исключительно из уст в уста. Как, кстати, и потом при наличии письменности, но в отсутствие поголовной грамотности Святое Писание читали вслух в церквях.
Вот эту чрезвычайно важную миссию (сохранение, трансляция и передача сакральных текстов в устной традиции) вряд ли могли доверить любому!
Очень важное соображение по поводу народного театра высказал Достоевский в «Записках из мертвого дома», удивляясь, как это в уездных городах существуют спектакли, которые никогда нигде не были записаны: «Тут необходима преемственность предания, раз установленные приемы и понятия, переходящие из рода в род и по старой памяти».
Хранитель священных знаний и человек, выступающий от имени богов (бесов или даже пусть духов), – кто же это? Ясное дело, Шаман, он же Колдун (у славян-то – именно Колдун). Таким образом, Шут = Колдун. То есть речь идет о душе Коляды.
Версия тем более мне кажется верной, что в эпоху двоеверия, и даже в позднем Средневековье, и даже в Новое время балаганы с шутами и гулянья с ряжеными приурочивались не к любому празднику, а в основном к Святкам (то есть начинались с Рождества – с наступлением срока Коляды, с первого движения Кола). Чуть в меньшей степени – к Масленице, примерно соответствующей середине Велесова срока в Коле Сварога.
Помимо этого (нечасто поминаемый в популярной литературе, но фольклористам известный момент), ряжение и шутовство – непременный элемент «покойницких игр», в которые со временем трансформировались древнеславянские похоронные обряды. Таким образом, шутовство, как ни парадоксально, связано со смертью. Вероятно, шуты (ряженые) изображали богов «нижнего мира» – не только Коляду, но также, возможно, Морену и Велеса, – пришедших за умершим, чтобы сделать его чуром (о душе в значении «чур» поговорим в четвертой главе) и сопроводить на тот свет. Отсюда позднейшее проклятие «Черт побери» («Шут возьми») и христианские представления о том, что черти утаскивают души грешников.
Странно, однако, как такой страшный по сути своей образ стал ассоциироваться в коллективном бессознательном со смехом и весельем (архетип Шута – именно такой).
Дело в том, что смех для древних был не просто физиологической реакцией на что-то. Временами он вменялся в обязанность всем поголовно, так же как и плач в определенных обстоятельствах.
И в лекциях Софьи Агранович, и в статьях Владимира Проппа вы наверняка встречали (а если не встречали, то я вам сейчас перескажу) идею о том, что смех – это заклинание на плодородие. Во всех причем смыслах этого слова: и на богатый урожай, и на женскую фертильность. Агранович вообще указывает на то, что суеверие «Не смейся много – забеременеешь» существовало еще в ХХ веке.
Владимир наш Яковлевич Пропп, любящий сопоставлять традиции и верования древних народов с сохранившимися языческими обрядами малых народов современности, рассказывает в своих статьях о комизме про якутскую богиню родов Ийехсит. Она навещает рожениц и помогает им тем, что во время родов сильно смеется. «Смех у некоторых народов был обязательным во время обряда посвящения при наступлении половой зрелости, – пишет Пропп. – Он сопровождал момент символического нового рождения посвящаемого. Смех способствовал воскрешению из мертвых»[23].
Или даже если не воскрешению, то скорейшей компенсации. Человек умер – посмеемся – человек родится.
Поскольку земля в сознании древних полностью отождествлялась с плодовитой женщиной (женским божеством), то все праздники, связанные с заклинанием на плодородие, у всех народов непременно предполагали разгульное веселье. В. Я. Пропп разбирает связь смеха и плодородия на примере мифа о Деметре и Персефоне. Рост и вегетация на земле возобновились еще до того, как Персефону отпустили из Аида. Одна из служанок Деметры неприличными частушками и танцами рассмешила богиню. Та не удержалась, улыбнулась – и земля расцвела. «От твоей улыбки мир расцветает» – для древних не было метафорой, толковалось буквально, считает Пропп. И нет у нас оснований с ним не соглашаться.
Разгульные празднества в самый темный период года «должны были помочь земле проснуться к новой жизни и к новому рождению»[24]. Не говоря уже о том, что в наших широтах зимой, когда световой день ужимался до 6 часов, они были единственной и необходимой профилактикой сезонной фотозависимой депрессии.
Обязанность шутить и смешить возлагалась, как нетрудно догадаться, на жрецов, которые в отсутствие письменности инсценировали и таким образом сохраняли и передавали из поколения в поколение миф. Вот эти жрецы-инсценировщики и есть шуты, как мы с вами уже поняли.
Вероятно, кто не хотел или не мог смеяться при таких гуманных способах стимуляции, тех щекотали – для общественной пользы. Должно быть, отсюда доползли до Средневековья, а сквозь него и до наших времен легенды о русалках, кикиморах, щекотунах и анчутках – злых духах, которые щекоткой доводят человека до смерти.
В Средневековье ритуальный смысл смеха был забыт, а обрядовые игры и веселье запрещены совершенно официально на VI Вселенском Соборе в 680 г. н. э. – то есть еще до крещения Руси. Правило 51 Вселенского собора гласит: «Святый Вселенский Собор сей совершенно возбраняет быть смехотворцам, и их зрелищам, такожде и зрелища звериныя творить и плясания на позорищи».
А правило 62 предписывает «никакому мужу не одеваться в женскую одежду, ни жене в одежду мужа свойственную; не носить личин комических, или сатирических, или трагических; …не производить смеха и по невежеству или в виде суеты не делать того, что принадлежит к бесовской прелести»[25].
Таким образом, Шуты в Средневековье становятся персонами вне закона. Они демонстрировали людям, что древние боги (бесовская прелесть) не ушли, они зримо и ощутимо с нами – очевидно, это препятствовало распространению мировых религий.
В общем, весь этот длинный исторический экскурс сводится к тому, что архетип Шута не обозначает отдельную спицу в колесе Сварога. Это не отдельный бог и не отдельная душа – это все тот же Коляда, колдун (колдунов и волшебников тоже, кстати, запретили на VI Соборе).
Христианство на Руси было принято через 300 лет после описываемых событий. А до изучения постановлений еще несколько веков прошло. Поэтому шутовство в наших землях беспрепятственно существовало, развивалось и в конце концов привело к формированию «народного театра» как самостоятельного направления в искусстве… Но потом пришли Романовы. Театральные действа были признаны позорными и, вероятно, в это же время слова «шут» и «дурак» стали синонимами.
Исходно-то русские слова «позор» и «позорище» ничего плохого не означали – лишь «зрелище, спектакль». В современной научной литературе они обычно обозначаются как «народный театр». Отрицательную коннотацию эти слова приобрели с подачи церковно-христианских деятелей. Интересно, кстати, что в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля статьи «позор» нет. Есть «позирать, позреть» в значении «поглядывать, посматривать», а уж внутри нее – позор как «зрелище, постыдное для виновника его».
Маска и глум
Тем не менее жрецы Коляды, транслирующие «волю богов» или пересказывающие древние тексты, наверное, оказались вне закона вскоре после крещения Руси. И на этом переходном этапе – когда ритуал уже запрещен, а потребность в нем (и даже зависимость от него) еще сильна, – ритуальный смех, как отмечает Пропп, переходит в разгульный, а ритуал заменяется игрой, позорищем, балаганом. Указы о запрещении игр и зрелищ до свежекрещеных территорий пока не дошли.
Можно предположить (но лишь предположить), что в начале нашей эры ряжение, перевоплощение, лицедейство было делом сакральным и исполнялось только специально подготовленными людьми. Но совершенно точно в позднейших трансформациях обряда, то есть в народном театре во время праздничных гуляний в Средневековье и в Новое время, нарядиться и изобразить из себя «кого-то другого» мог любой. Не исключено, что и в самом обряде такая возможность предполагалась: праздничное гулянье с личинами – это, считай, психологический тренинг: есть законные основания безнаказанно примерить на себя «чужую шкуру», потестировать, насколько ты в контакте с собственной душой и не лучше ли в тебя впишется чья-то другая.
Существенный момент: такие гулянки всегда были исключительно молодежными. Переодевались лишь незамужние девушки и неженатые парни – те, кто не прошел третью инициацию (вьюнишник). Выходит, только те, в ком еще не утвердилась душа? Эти ряжения – способ попробовать все, побывать во всех ролях, пока богами не принято окончательное решение по поводу твоей души и твоей миссии.
Русская народная драматургия всегда интерактивна, то есть каждый зритель в любой момент включается в действо и становится участником, а любой актер может выйти из центра круга, смешаться с толпой и превратиться в зрителя. Потому что исходно основная цель любого представления (!) – ощутить себя в другом месте, в другом времени, в другом виде, в чужой шкуре.
В этом плане лицедей (тот, кто действует в моменте не от души, а «от лица», из роли, заданной маской) может быть приравнен к архетипу Ребенка (по Пирсон): у него еще нет души, но он уже готов ее принять и проявить. В этом случае, не исключено, ряжения были частью инициации. Община смотрит, в какой архетипической роли ты наиболее органичен.
Но гораздо правильнее в этом контексте говорить о юнгианском архетипе Маски (Персоны). Маска отнюдь не всегда (скорее даже, почти никогда) соответствует Самости. Маска – это социальная роль, а не душа. Маска – то, что мы демонстрируем окружающим, но не то, чем являемся «в глубине души».
Если мы рассматриваем шута как лицедея (то есть не обязательно того, кто смешит, но любого, кто примерил на себя чужую роль, надел маску), то можем его трактовать как человека без души. Это лишь модель для демонстрации – чтобы народ посмотрел, как душа или архетипический образ выглядят в своем максимальном проявлении.
В русском языке для обозначения такого перевоплощения было слово еще более древнее, чем «шутовство» и «лицедейство»: «глум». Участник глума, соответственно, глумец или глумица. В современном русском языке глагол «глумиться» имеет только одно значение: «издеваться, зло насмехаться». О. Н. Трубачев (советский лингвист, основоположник индоарийской теории происхождения славянских языков) возводил это слово к индоевропейскому корню klous – тому же, от которого образовались слова «слушать», «слава», «слыть». И на этом основании считал глум особым родом устных шуток. Скорее даже пикировок: когда один говорит, второй слушает, а потом они меняются ролями. Приближая сюжет к современным терминам и понятиям, мы могли бы сказать, что глум – это комический диалог или даже рэп-баттл. В пятой главе мы вернемся к этой теме, говоря о том, что само понятие «юмор» в его нынешнем значении сформировалось именно вследствие такой максимальной демонстрации архетипических образов.
Однако, исследуя средневековые религиозные книги на церковно-славянском языке (а это, как правило, переводы с греческого) и сопоставляя их с греческими первоисточниками, ученые обнаруживают[26], что слово «глумиться», помимо известного современного значения, могло выступать как:
• «пустословить».
• «веселиться».
• «кичиться, превозноситься».
• «размышлять, обдумывать».
Первые два значения близки к современному, разве что не имеют негативной этической окраски. А вот вариант «кичиться, превозноситься» возвращает нас к трактовке слова «дурак». Глумец – это снова тот, кто невесть что о себе возомнил.
Но самое интересное, конечно, – «размышлять и обдумывать». Во всяком случае в современном синодальном переводе Библии древнерусское «Изыде Исаак поглумитися на поле к вечеру» трансформируется в «При наступлении вечера Исаак вышел в поле поразмыслить» (Быт. 24:63). Можно предполагать, что в первые века после крещения (то есть в X–XI вв.) глагол «глумитися» означал именно это.
Не ведет ли эта версия нас к самым истокам – к инициации и определению души? Глум – коварные задачи типа «пойди туда не знаю куда, принеси то не знаю что», прописанные в сказках. Душа проявляется в процессе их обдумывания и решения, ибо метод решения каждый выбирает по себе.
Возможно также, что глум был необходимым этапом адаптации странников (иностранцев), принятия их в общину. Человеку, проходящему обряд, навязывались разные роли и предлагались разные испытания, а будущие родичи смотрели, какой бог наиболее ярко в нем проявится или, вернее, наиболее гармонично впишется.
В общем, приятного в таких испытаниях наверняка было мало. Они действительно воспринимались как издевательство, а не как повод для размышлений, поэтому слово «глум» со временем утвердилось в том семантическом значении, которое нам сейчас всем известно.
Если подумать, эти традиции до ХХ века сохранялись в современных форматах «инициационных практик» и «прописок», например в тюрьмах, в армии и в других закрытых и сложившихся коллективах, куда должен был вписаться человек извне. В наше время они утратили свой исходный смысл и иначе как бессмысленная жестокость или злая потеха не могли трактоваться. Но в древности… В древности, пройдя инициационный обряд, примерив несколько масок, дурак (человек без души) обретал душу. Не всегда, видимо. Бывали ситуации, когда «дураком был, дураком и помрешь». Думаю, именно в этом раскладе дурак и становился «государевым дураком» – мальчиком для битья и злых насмешек, вынужденным постоянно носить маски и никогда не вещать от своего имени.
Странник
Приступая к анализу этого архетипа, надо вспомнить главное: язычество – это этническая религия. А на каждом небе – свои боги. Таким образом, странник – это всякий, кто ушел от своего народа и из-под неба своих богов, но еще не успел или не сумел ассимилироваться (тут было бы вернее русское слово «освоиться» – стать своим) на принимающей стороне.
Для странничков (именно так, с уменьшительным, скорее уничижительным, чем ласкательным суффиксом) в русском фольклоре довольно рано возникает определение «убогие» – ушедшие из-под своего неба, а потому не несущие своего бога в себе.
Как бы мы ни пытались романтизировать «бога в душе» (имея за плечами двухтысячелетнюю историю христианства), но язычнику понятно, что этнические боги всегда и непременно связаны с местом. Человек не несет в себе бога. Уезжая на чужую территорию, он разъединяется со своей душой – и для язычника это не красивая метафора. Для него все именно так и происходит. Собственно, в этом и состоит основная ломка и боль эмиграции, основная сложность адаптации. Пока на новых землях ты не принят местными богами и один из них не стал твоей душой, ты убогий. Странник, странный – посторонний, потусторонний. То есть почти мертвец. Человек без бога внутри, без души.
Сюда уходит корнями ксенофобия – боязнь и неприятие чужого, иностранного – тоже ведь архетипическое свойство, непременный, хотя, по нашим временам, и стыдный пазл коллективного бессознательного.
Как мы с вами уже отмечали многократно, для древнего человека все, что находилось за пределами видимого мира, ПО ТУ СТОРОНУ некой природной преграды (чаще всего леса или воды – реки, моря), считалось «тем светом», царством мертвых и/или нерожденных. Поэтому и прилагательное «потусторонний» обычно означает «относящийся к загробному миру». Именно так воспринимался всякий чужак (странник) – как мертвец.
Вероятно, во всякой этнической религии, как и в мировых, существовали свои обряды «принятия» (инициации), подобные еврейскому гиюру, христианскому крещению или исламской шахаде. После совершения определенных ритуальных действий человек в буквальном смысле мог принять в себя одного из божеств местного пантеона, то есть обретал душу и определенно относился теперь к миру живых. Думаю, по смысловому наполнению этот обряд примерно можно приравнять к первой возрастной инициации – когда человек принимается в мир живых, перестает объективироваться (рассматриваться как часть материнского тела) и может стать самостоятельной душой – нести в себе бога.
Но в философском и историческом смысле нам практически ничего не известно о душе переселенца в первом поколении. Косвенно мы может судить о том, как это было у разных языческих народов. В иудаизме (безусловно, этническая религия), например, человек, прошедший обряд гиюра, не становится евреем – только гером. А вот его дети (то есть второе поколение) уже считаются евреями.
Поскольку этническим религиям, в отличие от мировых, абсолютно не свойственен прозелитизм (стремление вовлечь как можно больше народу в свою веру), то, видимо, и инициации иностранцев были делом нечастым, проводились только эмигрантам – тем, кто сознательно и добровольно приехал в страну (на территорию племени), чтобы там остаться и стать своим. Рабам, пленникам, заложникам, даже временно пребывающим «гостям» (торговцам) и послам такого обряда не полагалось.
Тут в очередной раз вспоминается: «Si vivis Romae, romano vivito more» – «Хочешь жить в Риме, живи как римлянин». Тот же, кто ни на какой территории подолгу не задерживался, переходил из одной земли в другую, третью и далее до тридевятой, оставался странником (странным человеком), убогим (лишенным души) и всегда вызывал у местных определенную настороженность.
«Убогий» – антоним «богатого». Даль в своем словаре прямо так и пишет, да и без Даля очевидно. Богатый – тот, в ком много бога. Убогий – ушедший от бога. Первое и исходное значение префикса «у» в русском языке – удаление, устранение, отказ (у-йти, у-брать, у-быть). У-богий, соответственно, отдалившийся от своего бога (души). Пустой сосуд, который может быть заполнен новым учением.
Это принципиально важный момент: феномен странничества – не только на Руси, но и во всем древнем мире – связан именно с появлением новых богов. «Одним из характерных свойств культуры является ее способность порождать явления, которые выпадают из нее и изнутри потачивают ею же установленные правила. Подобная хитрость культуры позволяет ей сохранять динамичность и пластичность»[27].
Именно убогие странники были основными носителями мировых религий. Разумеется, у христианства был свой фольклор… Предания, в отличие от канонических текстов, всегда имели «фолк-основу» – местечковые особенности, и все же основная методичка была единой, международной.
В распространении устных неканонических текстов новой религии и заключалась основная миссия странников. На фоне христианства на Руси формируется даже особый жанр литературы: хождения.
Этнический миф передается внутри рода и «привязан» к месту. Мировая религия – текст, который надо доставить издалека и распространить широко. Естественно, этим не могли заниматься те, через кого действует один из родных богов (употребим этот термин за неимением лучшего). Только убогие и юродивые (уродивые), не привязанные ни к месту, ни к племени, ни к богу, ни к роду, могли стать носителями новых идей. Тут мы во всей красе и логике наблюдаем трансформацию термина: как только в массовое сознание было внедрено представление о «едином (для всех народов) боге», смысл слова «убогий» внутри новой религии меняется на противоположный: не «лишенный бога», а «богоносец», или «божий человек».
У Даля, кстати, убогий = нищий духом, что также подразумевает отсутствие бога внутри, но одновременно отсылает нас к библейским текстам.
В этом плане становится понятно евангельское «блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». И там же, у Матфея, о том, что проще верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие Небесное. Богатый в данном случае – не обязательно финансово обеспеченный!
Позволю себе напомнить этот сюжет. К Иисусу подошел юноша и спросил, что ему нужно сделать, чтобы попасть в Царствие Небесное. Христос ответил, что надо соблюдать заповеди: не убий, не укради, не прелюбодействуй и т. д. Юноша ответил, что все это и так блюдет, ибо так воспитан. «Тогда, – говорит новый бог, – продай свое имение, раздай все нищим и следуй за Мной». По сути, он призывает молодого человека стать странником. После этого юноша отходит опечаленный, ибо к такому подвигу не готов.
Именно тогда Иисус, обращаясь к ученикам, произносит свою знаменитую фразу про богатых, верблюдов и игольные уши. И обычно богатство переводчики и толкователи интерпретируют как материальный достаток. Но нет. Христос имеет в виду именно наличие языческого божества внутри человека. Он далее развивает эту мысль: «И всякий, кто оставит до2мы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную». По сути, речь идет о том, что у последователя мировой религии не должно быть привязки к роду и родине. Ведь именно культ предков и привязка к месту делает человека язычником.
Таким образом, в период становления мировых религий архетип странника (калики, миссионера, дервиша) становится наиболее востребованным. Но, чтобы обрести этот статус, человек должен избавиться от своих прежних привязанностей и убеждений. В том числе – от языческого бога внутри себя.
Эта заповедь блаженства говорит нам о том, что язычников, носящих в себе своего этнического бога, обладающих определенной душой, в христианский (глобалистский) рай не пустят.
Несколько иные отношения с богами были у воинов. Причем не у каждого воина по отдельности, а у дружины как у единой массы. Именно массовость, массивность обеспечивала сохранение души Перуна (или у других народов – другого воинского бога) при перемещении между землями. Собственно, и задача-то воинских набегов часто заключалась в том, чтобы расширить небо своих богов. Так что известный воинский клич «С нами бог» означал, я думаю, не самоподбадривание и упование на защиту высших сил, а декларацию намерений: мы не странники, у нас одна душа (один бог, действующий через объединенное множество человеческих тел), и мы ведем его на ваши территории («иду на вы»).
Одиночный воин, оставшийся по каким-то причинам в чужой стране, которую покинула остальная дружина, – это даже не странник. Это калика. Особый архетип.
Архетип (не душа!) калики перехожего как нищего-убогого формируется в русском коллективном бессознательном не сразу. В ранних же былинах калика – это богатырь, могучий воин, долго проживший на чужбине и даже служивший чужим царям. Например, в былине «Сорок калик со каликою» эта особенность прописывается сразу и ярко: князь Владимир обращается к каликам «удалы добры молодцы», они втыкают в землю копья перед тем как начать петь, поют в полголоса – земля дрожит… Ну, и в конце концов они богатырю Алеше Поповичу «штанишки приобтыкали и нахлопали жопенку сколько надобно».
Первый калика не носитель души Перуна, но остается архетипическим воином – по всем повадкам и физическим параметрам. Естественно, как «не наш» воин он вызывает определенную настороженность и опасение у местного населения. Можно лишь предполагать (например, по былинам о противостоянии и конфликтах калик с богатырями – «штатными» воинами при дворе князя), что их обычно не принимали обратно в дружину и даже не рассматривали в качестве наемников. Таким образом, калика (далее слово трансформировалось в «калека») – это что-то типа воина, не годного к строевой.
Но есть еще один важный момент в формировании этого архетипа: образ калики часто связан с возвращением из Византии и с сознательным отказом от агрессии, свойственной воинам. Калики – это люди, которые несут в себе бога (то есть обладают душой). Причем несут его на чужие территории не войной, а проповедями. Их бог не Перун, а Христос. Дает ли нам это основание говорить об архетипическом образе христианина?
Постепенно калик начинают воспринимать именно так, а представление о них как о богатырях почти полностью стирается из коллективного бессознательного, вытесняясь образом «божьего человека, странничка». В позднейших былинах, равно как в остальном фольклоре, а уж тем более в литературе нового времени «калики перехожие» уже предстают именно так.
Таким образом, мы в конце концов можем говорить не только об архетипе, но даже и о душе Странника. Но эта душа не из Кола Сварога, и это не пирсоновский Искатель.
С этих позиций нам уже вполне ясна суть и природа древней ксенофобии: полбеды, если странник (человек потусторонний) просто не имеет души. Он или пройдет мимо, или осядет здесь и примет в себя одного из местных богов. Но вдруг он ведет на наши территории чужого бога?
Через «странничков, божьих людей» (калик перехожих, миссионеров, дервишей) мировые религии и распространились по миру.