И мысль коварная сверлила нудно мозг,
Какая ждет Brentford теперь судьба.
Такой вот сон, без лир, без поцелуев,
Про то, что общество —
большой-большой сортир,
С глазами жадными,
но грустно-голубыми,
И в унитазе в целом его мир.
А поутру, глотая воздух города,
Бегу по плитке берегов Москвы,
На Каменном мосту на Кремль
взирают во́роны,
И в их глазах мелькают чьи-то сны.
А сердце бешено стучится и трясется,
Вскрывая грудь мою для стаи
диких псов,
И на виске ужасно вена бьется,
Как рыбка в Темзе из тех безумных снов.
В чем высший смысл лояльности шутов,
В чем высший смысл людей
ненастоящих,
В терпении владык, в умении ношения
оков
Иль благо быть в ряду низ голову
клонящих?
Нет притязания ни к жизни, ни к себе,
Спектакль без слез, без смеха, без
страданья,
Лишь благодарность странная судьбе
И жалкий быт души существования.
Ко Храму с тыла банк примкнулся,
Провинциальных вех сюжет,
Злодей к святыне приcлонился —
Текущих дней менталитет.
Куда б Христос вошел с молитвой,
За души грешные молясь?
Мысль полоснула словно бритвой,
Подумал я, ее боясь.
Где б больше слушали Христа —
В банкирском доме или в Храме?
Где роскошь или нищета,
Лишь разделенные стенами?
Облака пожелтели, как старая вата,
В лучах рыжего солнца на фоне заката,
И пик горделиво застыл в вышине,
И скалы – как модницы в белых кашне.
На склоне горы ветхий домик стоит,
В нем кто-то живет – окошко горит,
И маленький двор, там стог и осел,
И пес кучерявый догрызает мосел.
И мне интересно, как люди живут,
В труде и заботах, в Москву не бегут,
И что в них такого, что мне не понять,
Неловко спросить, но так хочется знать.
В жилье стариков царит запустенье,
Увядший лимон, сахар-варенье,
Силы не те и нету друзей,
Нет денег в гамане и нету детей.
Жизнь протекла, как весною река,
Схлынул поток, оголив берега,
Вены, как корни, торчат из руки,
«Снегом» покрыты голова и виски.
Память не греет, как раньше бывало,
Сердце стучаться в душу устало,
И даже не знают, «быть иль не быть»,
Ведь тело устало с болями жить.
И сколько таких по стране стариков?
Где ж вы, пионеры, «Всегда будь готов!»?
Где же министры и наш президент?
Иль в этом виновен лишь иноагент?
Мама сыну не звонит,
Мама пьет и мама спит,
Сын звонит, она молчит,
Мама пьет и мама спит.
Вот такая незадача,
Живет парень, чуть не плача,
Жить без мамы тяжело
Душе хрупкой, как стекло.
Да, такие, брат, дела,
Так живет сейчас страна,
Папы пьют и мамы пьют,
А потом детишек бьют.
Алкогольный палимпсест
И мозги, и душу ест,
Так растет на сердце зло,
Для добра оно глухо́.
Взять бы кнут да отхлестать,
Только где ж кнутов набрать,
Так и вырастут в печали
Дети, что любви не знали.
Звезды сонно моргают сквозь стылые
ветки.
Мороз первый на лужи ставит белые
метки.
У помойки бомжи мирно делят объедки.
Остановка, в ней люди как в маленькой
клетке.
У ларька к маме жмутся замерзшие
детки.
За окном ресторан, там столы и
салфетки.
На углу попрошайка считает монетки.
Жизнь в Excel, по ячейкам начерченной
сетки.
На скамье две старушки как две
статуэтки.
В сквере сбросили серьги под ноги
ранетки.
Проезжают в машинах снобы и кокетки.
Нескончаемый тренд
у «русской рулетки».
Есть кладбища – большие города
И клумбы там, поросшие цветами,
А житель каждый смотрит свысока
Потухшими бесцветными глазами.
Есть кладбища – поселки, хутора
С некрашеной оградой и крестами,
Где средь могил надменная хандра
Смеется над упавшими мечтами.
Но что с того, без разницы жильцам,
Где жить теперь, в стене иль на погосте,
Бывает так, нет радости цветам,
Когда приходит с ними кто-то в гости.
Закружит горизонт в расселине глаз,
Кровь ударит в висок, как пружина,
И по щели окопа пронесется приказ,
Ну держись теперь, лютый вражина.
Через стуки сердец и дрожание век,
Сквозь катящийся пот и одышку
Я бежал, и кричал, и усиливал бег,
И огонь обжигал мою стрижку.
Дым и память тех дней не оставят меня,
Пропитав мои мысли и кожу,
Я ведь в той рукопашной оставил себя,
Когда выстрелил в злобную рожу.
Пыль и гарь до сих пор мне поро́шат
глаза,
И я памятью нервы контужу,
Но в груди моей бьются ушедших
сердца,
А их взгляды впечатались в душу.
Пришла весна, прошла война,
Домой солдаты возвратились,
И тишина, и тишина,
Которая на фронте снилась.
Я не хочу костров из городов,
Я не хочу, чтоб это повторилось,
Я не хочу вновь видеть слезы вдов,
Я не хочу, чтоб это снова сбы́лось.
Здесь на Земле, здесь в тишине
Я слышу голос не пришедших,
Храните мир назло войне,
Храните мир в цветах расцветших.
Хотите ль вы костров из городов,
Хотите ль вы, чтоб это повторилось,
Хотите ль вы вновь видеть слезы вдов,
Хотите ль вы, чтоб это снова сбы́лось?
Придется если, мы стеною прочной
станем,
Закрыв собой России чистый лик,
Из ножен меч дедо́в-отцов достанем,
Чтоб жизнь других продлить хотя б
на миг.
Мы не хотим костров из городов,
Мы не хотим, чтоб это повторилось,
Мы не хотим вновь видеть слезы вдов,
Мы не хотим, чтоб это снова сбы́лось.
Моя Земля, ты вечно молодая,
Взрастила сына хлебом и водой,
Теперь тебя от горя защищая,
Иду в последний, может, этот бой.
Вот я поднялся, хотя к себе ты тянешь,
Укрыть от пуль и от огненных смерчей,
Моя Земля, ты предо мной встанешь,
Закрыв меня от вражеских цепей.
И от осколка сердце, замирая,
Еще несет меня в последний бой,
Моя Земля, я, даже умирая,
С тобой останусь вечно молодой.
Старушка ждет, так хочется ей верить,
Что сын вернется под кров, ему родной,
И очень часто кажется, что в двери
Нарушит стук гнетущий дом покой.
Но тишина упорно не уходит,
Уж сколько лет живет она одна
И много лет, листы перебирая,
Читает вновь знакомые слова.
«Ты только не волнуйся, моя мама,
Все хорошо, ты грусть гони долой,
А я вернусь совсем уж скоро, в мае,
Победы радость привезу домой».
И ждет она, с глаз слезы утирая,
На снимок смотрит, нежно и любя,
И верит все, что сын вернется в мае,
А сил все меньше убеждать себя.
Одичавшие кошки, собаки и люди,
Запустелые парки, сады и подъезды,
Обгоревшие авто на каждом маршруте,
И ежи перекрыли городские проезды.
А ежи эти колют до боли глаза,