Что-то я отвлекся, вернемся лучше в Харбин.
Отдохнув в гостинице, мы выбрались в город и занялись покупками в дорогу. Это было совсем не трудно. На большой улице было множество лавок, где торговали «белые» русские: достаточно войти, объяснить, что нужно, и тут же тебе нагрузят полную корзину продуктов. Главное – это несколько больших «леба», каждый по семь-восемь фунтов, а в придачу – пара колбас, почти таких же больших и толстых, пять фунтов сыра и сливочного масла и в добавок несколько банок консервов. Всего фунтов сорок-пятьдесят, пожалуй, хватит на те восемь-девять дней, которые мы будем ехать по Сибири. Вообще-то в поезде должен быть вагон-ресторан. Однако, насколько нам известно, еда там очень дорогая, и к тому же принимают только американские доллары. Понятно, чем при этом руководствуются: СССР – государство диктатуры пролетариата, «надо все время помнить о классовой борьбе». На иностранцев обычно смотрят как на буржуазию, враждебную рабочим: при каждом удобном случае с ней надо «бороться». Высокие цены в вагоне-ресторане – не что иное, как форма борьбы. Вот только мы – «буржуазия» с совсем тощим кошельком, нам просто неоткуда взять столько долларов. Поэтому мы и пришли в харбинскую лавку «белых» русских.
Кроме продуктовых лавок по обеим сторонам широкой улицы в подвальчиках больших домов располагалось много-много ресторанов, и хозяева везде – «белые» русские. Хозяйки, как правило, полные, высокие, крупные, в кипенных халатах, словно великанши. Обслуживают радушно и очень хорошо. Еда вкусная и дешевая. Я еще в Бэйпине был наслышан о замечательной русской кухне, но попробовать не доводилось. Никак не думал, что приеду в Харбин, а тут русская еда на каждом шагу, в обычных неприглядных подвальчиках – как по заказу! Мы ели борщ, коровий хвост, говяжий язык, свиную отбивную, бифштекс – сами блюда не то чтобы изысканные, но хозяин – русский, повар тоже русский, так что можно быть уверенным, что это действительно русская национальная кухня. Кажется, в Харбине мы ни разу не ели в гостинице.
Когда темнело, мы выходили прогуляться по городу. Улицы были вымощены в основном битым камнем – очень широкие, длинные, сквозь тусклый свет снуют людские тени. Мальчики-подростки из «белых» русских – как тот, которого мы видели в гостинице, – на пролетках развозят клиентов и товары. Повозки очень большие, лошади тоже огромные. Фигурки мальчиков крохотные – там, высоко на козлах, словно на крышах домов; сильный контраст в размерах. Но юные возчики сидят очень уверенно, с довольным видом щелкают кнутом, лошади мчатся во весь опор, копыта стучат по камню, искры летят, как рой светлячков. Прибавьте к этому грохот повозки и конское ржание и вообразите, как все это уносится вдаль и постепенно затихает, образуя одно целое из шума и света. Нам, приезжим, это все было ново и необычно, очень привлекало и нравилось.
Вот что за место этот Харбин.
Любой, кто бывал в Харбине хоть раз, наверняка ходил на реку Сунхуацзян. Мы решили не отставать. Стояла ранняя осень, совсем не жаркая. Нас было несколько человек, мы наняли лодку и поплыли по реке – точно листик с дерева заскользил по безбрежному простору. Вдали, словно радуга без красок, через реку перекинулся железный мост. Поверхность воды была в это время спокойная, без волн. Гуляющие, как стайки рыбок, двигались тут и там, со всех сторон доносились голоса. Мы все были в радостном возбуждении, смеялись, переговаривались.
Присмотревшись к двум мальчикам из «белых» русских, которые управляли нашей лодкой, мы были потрясены – тот, что сидел на веслах, был слеп, а другой, зрячий, рулил, направляя движение лодочки. Нам захотелось разузнать их историю, но мешало уже известное «не понимать», так что пришлось самим угадывать. Собственно, все было и так понятно. Семья этого слепого мальчика бедна. Отец и мать – если, конечно, они есть, – отдали своего нежно любимого ребенка работать гребцом на лодке ради пропитания. Река широка, вода глубока, опасность подстерегает со всех сторон, и зрячему надо все время быть настороже, что уж тут говорить о слепом! А мальчик ничего этого не видит и поэтому думает только о веслах, которые сжимает в руках, он доволен, улыбается…
Не могу передать, что творилось у меня на сердце в эту минуту. Ничего вокруг не привлекало меня более, все будто исчезло – не стало гуляющих людей, моста, водяной глади, пейзажей… Я думал только об этом мальчике. Наверное, его ждут дома младшие сестры и братья, выглядывают из окошек в надежде, что он принесет несколько монеток, и тогда можно будет купить большую «леба» и наконец утолить голод… Как его семья оказалась в Харбине? Я не знаю. Возможно, он – аристократ царских времен, какой-нибудь князь или граф. Счастья, славы и богатства он не успел застать – слишком уж юн… Или он родился уже в Харбине и даже не задумывается о былом:
Тяжко родину вспоминать
При сиянье весенней луны.[2]
Мыслей и ассоциаций становится слишком много, все смешалось в моей голове, я не могу ухватить кончик и распутать этот клубок… Все, хватит, сейчас время наслаждаться пейзажем! Я снова поднимаю голову, смотрю на раскинувшуюся передо мной реку: те же гуляющие парочки, тот же взметнувшийся над рекой мост и прекрасный летний день.
Солнце клонилось к западу, нам было пора возвращаться. Мы выбрались из лодки, постарались, насколько это было возможно, щедро расплатиться с гребцом и рулевым, дать денег, как это называется, «на чай». Глядя в их довольные улыбающиеся лица, мы тоже чувствовали удовлетворение, потому что сделали доброе дело.
Вернувшись в гостиницу, я все думал о слепом мальчике. Вспоминаю о нем изредка и по сей день. Как сложилась его судьба? Столько всего переменилось за минувшие десятилетия, вряд ли он выжил. Пусть православный бог этих «белых» русских благословит его!
Через Сибирь
Мы пробыли в Харбине несколько дней и 4 сентября сели на советский поезд, следовавший через Сибирь.
В каждом купе вагона было по четыре полки. Мы, шестеро китайских студентов, разместились в двух купе: одно заняли полностью, а во втором – только две полки, а оставшиеся две занимали попутчики, которые иногда менялись. Все они были советскими гражданами. В поезде был вагон-ресторан, говорили, что цены там очень высокие и платить можно только американскими долларами. Поэтому мы, как и предполагалось, рассчитывали только на продукты, купленные в Харбине.
Поезд мчался по широкой равнине Суннэнь. За окном до самого горизонта раскинулась бескрайняя степь. В час заката, когда колесо солнца опускалось, нельзя было сказать, что «солнце заходит за горы», потому что гор совсем не было; в этот момент мне казалось, что степь вдруг стала морем, а наш поезд – это корабль. Правда, в этом море всегда стоял штиль, оно не волновалось, не гоняло пенных барашков – но все равно выглядело не менее величественно, чем настоящий океан.
На второй день поезд прибыл на станцию Маньчжурия, где проходила граница СССР с государством Маньчжоу-го [3]. Поезд остановился, и нам объявили, что остановка будет длительная. Все вышли из вагонов, чтобы пройти проверку на границе. Я совершенно не предполагал, что советские таможенники будут проверять все настолько тщательно, неторопливо и добросовестно. Весь наш багаж – и большой, и маленький, и чемоданы, и корзины – все подряд открывали, все подряд прощупывали, осматривали каждую мелочь. Сами мы стояли тут же, в ожидании, готовые в любой момент отвечать на вопросы. Мы взяли с собой в дорогу самый обычный неказистый чайник, чтобы набирать кипяток. Он не только не избежал пристального внимания, но даже вызвал к себе особый интерес. С этим чайником вроде все было понятно с первого взгляда, однако советский таможенник, словно увидев какую-то диковину, стал вертеть его и простукивать по нему, всячески исследовать, ощупывать и тереть, выясняя, нет ли у чайника внутри двойных стенок. Даже его тонкая железная крышка не ускользнула от «руки закона», которая долго ее выстукивала. Не хватало лишь микроскопа! Если бы он был, его точно бы применили. Я уже кипел от негодования и был готов взорваться. Стоявший рядом со мной иностранец постарше, тоже ехавший в этом поезде, заметил мое состояние и, похлопав меня по плечу, произнес по-английски: “Patience is the great virtue” («Терпение – великая добродетель»). Я догадался, что он хочет этим сказать, понимающе улыбнулся в ответ и стал послушно ожидать конца проверки, сдерживая негодование. Наверное, в то время советские люди смотрели на любого иностранца как на «подозрительный элемент», который, может быть, замышляет свергнуть их строй, потому и вели себя подобным образом.
Когда проверка закончилась, я успокоился. Мы решили выйти из здания вокзала и побродить по городу. Маньчжурия была маленьким приграничным поселком, который даже городком не назовешь. Здесь было всего несколько улиц, трудно сказать, какая из них считалась главной. Дома в основном сколочены из досок, точно как в Сибири, где кирпича нет, а дерева много. Мы зашли в магазин, расположенный в таком дощатом домике, и купили несколько банок овощных консервов в сладком соевом соусе, произведенных в Японии. Неплохо для разнообразия.
Наконец мы вернулись в поезд, все в Поднебесной стало на свои места, и больше никаких помех не ожидалось. Под нами лежала великая Транссибирская магистраль, пересекающая Европу и Азию. Ехать в этом вагоне предстояло семь или восемь дней. «Волшебник за один день может перенестись на тысячу ли [4]», говорит старинная пословица, а мы за сутки проезжаем еще больше, летим как ветер, как молния!
Жизнь в поезде, с одной стороны, однообразная, а с другой – богатая и многоцветная. Каждый день едим, пьем, ходим в туалет, спим – все по одному и тому же неизменному порядку. Есть и удобства, и сложности. Удобство в том, что не надо беспокоиться о еде: у каждого две большие корзины, проголодался – протяни руку и ешь. Сложность в том, что раздобыть кипяток не просто – в поезде нет воды. На каждой более или менее крупной станции мы по очереди хватаем чайник, спрыгиваем с поезда и бежим на вокзал к пункту раздачи кипятка, крутим кран, наливаем чайник доверху – на всех – и скорее обратно в вагон. Вместе с нами едет старая седовласая европейская женщина, ходит она с трудом. Чайника у нее нет, а если бы и был – что толку? Как только мы вносим чайник в вагон, она тут же семенит к нам нетвердой походкой с кружкой в руках и говорит по-китайски: «Кипяточку! Кипяточку!» – мы, конечно же, все понимаем, наливаем ей полную кружку, улыбаемся и идем дальше. И так трижды в день – на завтрак, обед и ужин. Похоже, что у этой представительницы «иностранной буржуазии» денег не больше, чем у нас. Она тоже не ходит в вагон-ресторан есть бифштексы и борщ.