Сегодня я сам оказался среди красот Швейцарии и глядел на них из окна поезда, поражаясь прекрасному, словно сон, ландшафту. Реальность намного превосходила то, что я видел на картинах и фотографиях. Далекие горы изгибались, словно излом бровей, серебром сверкали снежные вершины, а их отражения опрокидывались в глади озер – все это было окутано волшебным туманом, а берега отливали изумрудной зеленью, как в стране небожителей. Я полжизни изучал языки, полжизни учился искусству говорить, полжизни потратил на чтение лучших произведений китайских и зарубежных авторов – но сегодня оказалось, что все выученные мной языки, все слова, все прочитанные книги не могут помочь описать ту красоту, которая была у меня перед глазами. Пытаясь и так, и сяк, но тщетно, я был вынужден вслед за персонажем «Нового изложения рассказов, в свете ходящих» («Ши шо синь юй») [14] воскликнуть в отчаянии: «Ну никак не выходит!»
Теперь я наконец осознал, что все это не было плодом фантазии художников, сном или мечтой. Более того, творения живописцев оказались лишь слабым подобием реальности. В китайских старинных стихах говорится:
На лучшей картине не передашь осанку ее и лицо.
Напрасно властитель велел казнить художника Мао Янь-шоу. [15]
Волшебство швейцарских пейзажей неподвластно кисти рядового мастера, и это сказано вовсе не в укор художникам.
Я уезжал из Гёттингена, мучимый голодом и терзаемый страхами; как говорится, «укушенный змеей однажды, три года шарахается от веревки в колодце». На случай непредвиденных ситуаций в пути я бережно хранил при себе несколько кусков черного хлеба. Между тем в дороге, хотя и ушло на нее целых два дня, хлеб этот мне не понадобился. Когда мы сели в швейцарский поезд, я подумал, что историческое предназначение этого черного хлеба не может быть осуществлено, в Швейцарии ему делать нечего – как говорится, «есть меч, да нечего сечь», – и он больше не нужен. Я решил по нашему национальному обычаю выбросить его в окно швейцарским муравьям, хоть и не знал, по зубам ли он им будет, – пусть полакомятся! И вот я, высунувшись в окно, любуясь открывавшимися видами синих гор и зеленых вод, стал выискивать на придорожной насыпи не слишком чистое местечко, где будет какой-нибудь мусор, чтобы мой хлеб обрел там последнее пристанище. Однако сколько я ни старался, от границы и до самой швейцарской столицы – города Берн – я так и не нашел даже клочка земли, где было бы хоть чуть-чуть мусора, хоть несколько обрывков бумаги. Я был не просто «разочарован» – я был сражен наповал, и так и сошел с поезда со своим куском черного хлеба в руке.
На вокзале нас встречали мои старые приятели: Чжан Тяньлинь, Ню Сиюань и их сын Чжан Вэнь, а также представители посольства. Мы приехали домой к Чжану, передохнули и отправились в китайское консульство в Швейцарии доложить о прибытии. Встретились с советником по политическим вопросам доктором Ван Цзяхуном. Он тоже учился в Германии, правда, намного раньше нас. Мы довольно легко нашли общий язык и в целом неплохо поговорили. Он выдал нам пособие за октябрь, рассказал о положении дел в Китае. Похоже, Ван Цзяхун, как и Чжан из Гёттингена, был настроен пессимистично. Однако нас это не касалось, мы не обратили внимания на его проблемы. Гоминьдановское правительство дало указание посольству в Швейцарии приложить все силы, чтобы материально поддержать застрявших в Европе китайских студентов. Однако всем было хорошо понятно, о чем речь: «Все знают, что за человек Сыма Чжао»[16] – алчность всегда и во всем на первом месте. Но и на том спасибо. Чтобы сократить расходы, в посольстве нам порекомендовали ехать во Фрайбург, городок неподалеку от Берна, и поселиться в пансионате, устроенном католической церковью. Против этого мы также не возражали – была бы крыша над головой.
Тем же вечером на машине мы прибыли во Фрайбург.
Пансионат, в котором нас поселили, носил имя святого Августина. Здесь жили не только китайские студенты-католики (к слову, среди них был даже один священник), но и те, кто не причислял себя к какой бы то ни было конфессии. Они все вместе пришли на автостанцию, чтобы встретить нас. В этом пансионате я прожил несколько месяцев.
Фрайбург – городок маленький. Населения в нем всего несколько десятков тысяч, но тем не менее есть довольно известный католический университет и богатая библиотека – тоже, можно сказать, центр культуры. Швейцария – горная страна, а Фрайбург – горный район в горной стране. В самом городе рельеф еще относительно ровный, но стоит выйти за городскую черту, как со всех сторон вас окружают отвесные скалы. Между утесами на стальных тросах натянуты висячие мосты длиной под сотню метров, по ним пешеходы и машины могут перебраться на другую сторону. Когда люди идут по мосту, он раскачивается; когда едут машины – дрожит, словно вот-вот обрушится в бездну. Если смотреть с моста вниз, то кажется, будто глядишь из самолета, голова кружится и в глазах рябит.
Абсолютное большинство местного населения говорит на французском. Однако в селах я видел старинные здания, у которых на колоннах или над окнами вырезаны надписи на немецком. Я догадывался, что раньше в этом месте жили немцы, а после по неизвестной причине жители, говорившие на немецком, уехали, и их сменили франкофоны. Швейцария – многонациональное государство, официальных языков здесь три: немецкий, французский и итальянский, поэтому большинство швейцарцев владеет несколькими языками. Кроме того, Швейцария – это всемирный сад и парк, мечта туристов, поэтому английский здесь тоже широко распространен. Даже старушки-цветочницы на бернских улицах говорят на нескольких языках, и в этом нет ничего необычного.
Не был исключением и пансионат, в котором я остановился. Его хозяин, священник Шарье, говорил на французском, а управляющий-австриец (тоже священнослужитель) – на немецком. Управляющий был очень высокого роста и любил пошутить. При первой же встрече он заявил: «Когда я был маленький, то забыл остановиться в росте, поэтому и стал таким большим!»
В христианстве священники-мужчины пользуются большой свободой, за исключением брака, им доступны все мирские удовольствия, нет ограничений в еде и питье, особенно в питье: многие католические монастыри в Европе делают очень хорошие вина. А вот женщины-монахини во многом ограничены.
Поскольку пансионат был при католической церкви, его внутренний распорядок имел некий отпечаток религиозности. Самым ярким впечатлением для меня стала обязательная молитва перед едой. Каждый раз перед тем, как приступить к трапезе, все выстраивались перед накрытым столом и произносили слова молитвы. Я не верю в бога, но есть-то надо, поэтому мне приходилось церемонно стоять вместе со всеми непродолжительное время, после чего мы набрасывались на еду.
Отец Шарье был деятелен и полон энергии. Вскоре после моего приезда Ватикан назначил его архиепископом (главой трех кантонов). Приведу отрывок записи из своего дневника, чтобы не исказить факты:
21 ноября 1945 года
Позавтракал пораньше и вышел. Все потому, что сегодня новый настоятель Шарье вступает в должность. Долго стоял перед резиденцией настоятеля, видел, как одетые в красное священники высокого ранга один за другим садились в машины и уезжали. Пошел в большой магазин, купил кожаный чемоданчик и вернулся. Разговаривал с Фэном и Хуаном. В одиннадцать часов вместе вышли в город посмотреть шествие. Только в двенадцать услышали вдалеке музыку, а вскоре увидели солдат и полицию, следом за ними – студентов. Колонны шли одна за другой, очень много. Позади всех – священники, важные правительственные чины, главы приходов. В самом конце – представитель папы, настоятель Шарье, в очень необычных одеждах – как у бэйпинских лам, когда они пляшут, изгоняя демонов. Церемония закончилась около часа дня.
Спустя месяц с лишним, 25 декабря 1945 года, я побывал на первой мессе архиепископа Шарье. Вот отрывок из моего дневника, запись сделана в тот самый день:
Сегодня предстоятель Шарье первый раз проводил большую мессу. Мы пришли в собор Св. Николая, внутри уже было довольно много народу. Немного постояли, и началась церемония. Отец Шарье вышел в сопровождении группы священников, играла музыка, пели, били поклоны, много всего. Отец Шарье проследовал из алтаря в помещеньице, похожее на большую клетку, и оттуда говорил верующим. Окончив речь, снова взошел к алтарю. Только теперь по-настоящему началась большая месса, и опять кланялись, пели, били поклоны – по-всякому, и так до половины двенадцатого, когда все, наконец, закончилось.
Человек я совершенно нерелигиозный, и таковы были мои впечатления и воспоминания о католической службе в Швейцарии. Ранее и после этого случая мне не приходилось сталкиваться с католицизмом. Один священник, живший в том же пансионе Св. Августина, несколько раз говорил со мной о вере и боге; похоже, ему хотелось «посвятить» меня, обратить в религию. К сожалению, ни одна клеточка во мне не верила, или, скажем иначе, я был обычным светским человеком, не имевшим никакой потребности в религии; так что я не оправдал его надежд. После Освобождения [17] я встречал его в Пекине; к тому времени он снял сутану, надел мирскую одежду, завел семью и открыл свое дело. Мы больше не вели долгих разговоров, я не расспрашивал о том, что с ним произошло, это было бы неудобно. Однако размышления об удивительных поворотах человеческой жизни не покидают меня.
Во Фрайбурге было много того, о чем стоит вспомнить; пожалуй, самым выдающимся стало знакомство с немецкими и австрийскими учеными. Все они, конечно, говорили по-немецки. Прежде всего следует упомянуть профессора Фрица Керна [18]. Раньше он был профессором истории в одном немецком университете – кажется, Боннском. Будучи прогрессивно настроенным, он выступал против нацизма, не смог оставаться на родине и был вынужден бежать в Швейцарию. Но и здесь он не сумел найти место профессора в университете, а Швейцария, знаете ли, – такое место, где рис стоит как жемчуг, а дрова – как корица. От безысходности его жене пришлось устроиться нянькой в семью деревенского пастора, жили они неподалеку от Фрайбурга. Характер у пастора был тяжелый, сельские жители дали ему прозвище «Буря», весьма точно отражавшее особенности натуры этого