шество обучалось бы свободным наукам, также нет и ученых богословов, которые просвещали бы народ проповедями. У московитов чрезвычайно ученым считается тот, кто знает славянские буквы. … У них есть много греческих и латинских сочинений Отцов церкви в переводе на русский язык: сочинения папы Григория, причисленного к святым, Василия Великого, Хризостома, Дамаскина и других, гомилии которых в наиболее торжественные праздники читаются народу с амвона» (там же, с. 209).
Приведенные отрывки из книги «Московия» и «Московское посольство» свидетельствуют, что Антонио Поссевино, так же как и ранее в 1517 г. Матвей Меховский и позже в 1696 г. Генрих Вильгельм Лудольф[8], осознавал различие между русским разговорным языком XVI в. и языком письменным, книжным и богослужебным — церковнославянским, ощущая при этом их близость («это делается на славянском или, скорее, на русском языке»). Некоторые различия между церковнославянским языком западнорусского образца и образца московского замечали и русские книжники XVII века[9], но ученый иезуит прав, утверждая, что московский славянский язык «почти таков, как язык, принятый у русских подданных польского короля».
Что касается образованности в Московской Руси, тесно связанной с книжным языком, то она казалась Поссевино невысокой помимо всего потому, что была построена на иных, чем в Западной Европе, началах[10], в суть которых римский иезуит глубоко не вникал. Поссевино, однако, наблюдал довольно внимательно разговорный язык, который в нескольких случаях был им назван «языком московитов» или «московитским языком» (см. сноску 11), а в других случаях просто «русским».
Антонио Поссевино интересовался также проблемами книжного славянского языка, его разновидностями и различием славянских языков вообще, что видно из следующего. Ватиканского монаха волновал тот факт, что булла или «Диплом» о единении, составленный папой Евгением IV в пору Флорентийского собора 1439 года и переведенный на греческий, а потом «славянский» язык, оставалась недоступной и непонятной русскому, «московитскому» читателю. По этому поводу он писал: «Ведь переводчик этого „Диплома“ на славянский язык не знал особенностей русского языка, но составил какую-то смесь из боснийского и хорватского языков. Это заметили те, кого я привез с собой из русских земель, находившихся под властью польского короля, и из Австрии[11]. Они же позаботились, чтобы и самый „Диплом“ и Символ Веры, изданный Пием IV, были переведены на современный русский язык» (Поссевино, 1983, с. 28). Следует, однако, предположить, что этот «современный язык» был все же не разговорным, а книжным.
Наконец, папский посланец хорошо понимал устойчивость богослужебного «славянского» языка на Руси и сообщал по этому поводу: «Важно, по-видимому, и то обстоятельство, что было бы очень трудно заставить их (московитов. — Н. Т.) отказаться от богослужения на славянском языке и заменить его богослужением на латинском или добиться разрешения для нас вести его на греческом языке. Если бы это и удалось через некоторое время, нужно было бы тщательно изучить, правильно ли переведено то, что читается у них из Ветхого Завета или Евангелий. Эта вещь, может быть, никогда не делалась даже и самими греками, да и не легко это сделать, так как я не знаю никого, кто понимал бы язык московитов с особенностями его фраз наряду с твердым знанием греческого и латинского языков и вместе с тем имел бы прочную основу в теологии» (там же, с. 33). Поссевино вновь смешивает проблемы книжного языка и разговорной речи («кто понимал бы язык московитов»), хотя в этом случае может подразумеваться и книжный, сакральный язык жителей Московской Руси — Московии. Интересно отметить, что ученый иезуит своими суждениями предвосхищал программу и деятельность сторонников Никоновской справы и говорил о необходимости правки богослужебных текстов.
В связи с названием русского и славянского языка представляет интерес и название православной веры, употребляемое просвещенным иезуитом и папским посланником. Чаще всего православие называется «схизмой», а православные «схизматиками» («…значительная трудность, которая удерживает московитов в схизме, заключается в том, что мощи некоторых схизматиков прославлены тем, что они остаются нетленными…»), но нередко православие называется «русской верой» и противопоставляется «католической вере» как вере «истинной». Поссевино пишет, что «великий князь московский» Иван IV «после покорения большей части Ливонии изгнал оттуда всех католиков до единого силой оружия, насадил повсюду русскую веру и строжайшим образом утвердил ее» (там же, с. 32), или «московит… расширил пределы своих владений и самым ревностным образом насадил в Ливонии русскую схизму» (там же, с. 220), или о том, что он говорил с боярами «о католической и русской религии» (там же, с. 84). Разрабатывая планы приближения всех русских к католицизму и как бы предвещая обращение в унию части западнорусских православных верующих, Поссевино отмечает, что «Московия по традиции чрезвычайно зависит в делах религии от Руси (т. е. так называемых «западнорусских земель» или земель украинских и белорусских — Н. Т.), находящейся под властью польского народа (совсем недавно московские епископы утверждались киевским митрополитом русской веры…). Поэтому будет очень важно для обращения Московии, если епископы или владыки королевской Руси присоединятся к католической церкви» (там же, с. 39). Иногда Поссевино ведет речь о «русских обычаях» и «русских догматах», когда дело опять-таки касается православия. Он сообщает, что «храмы, в которых московиты в Дерпте и Ревеле исполняли церковные обряды по русскому обычаю, были разрушены лютеранами (однако это нечестивое дело были приписано католикам)» (там же, с. 42), или, перечисляя трудности введения в Московии католической религии, предупреждает, что в Московской Руси «очень жестоко наказывают того, кто осмеливается сказать что-нибудь против русских религиозных обрядов и догматов» (там же, с. 31). Свою веру Поссевино называет католической и опровержению православия, опровержению, в основном, чисто внешнему и довольно безапелляционному, он уделяет много места в своих сочинениях. «Обо всем этом, — поясняет ватиканский посланец, — можно будет узнать как из моей первой книги о Московии, так и из того сочинения о расхождении между католической верой и русской схизмой, которое я передал московскому князю по его просьбе» (там же, с. 70). Естественно, что Поссевино одновременно является непримиримым противником «лютеранской ереси». Именно под влиянием лютеранства, по мнению ученого иезуита, «у московского князя (царя Ивана Грозного — Н. Т.) создалось представление, что все католики (которых он зовет римлянами) впали в ересь и поэтому их легко будет покорить» (там же, с. 62). Добавим к этому, что по свидетельству того же Поссевино, Иван Грозный употреблял для католической религии и термин «латинская». Он говорил: «Близок день суда, когда Господь решит, наша или латинская вера основывается на истине» (там же, с. 77). Впрочем, этот термин не чужд и самому Поссевино, сообщающему, что «кроме тех чудотворцев, которых почитает латинская церковь, московиты имеют мучеников, епископов и монахов, которые, как они хвастаются, вознеслись на небеса» (там же, с. 209).
Таким образом, мы узнаем, что русские во времена Ивана Грозного называли католическую веру римской или латинской[12], а католиков — римлянами, сам же Антонио Поссевино в разговоре с грозным московским Государем называл православие и «греческой» верой[13]. Он сказал царю: «Чтобы мне не причинять Тебе досады всем этим, пусть Твоя Светлость прочтет то, что я по Твоему поручению писал о расхождении между католической и греческой верой» (Поссевино, 1983, с. 86). Наконец, молитвы, которые читались в русских церквах, Антонио именует, так же как и веру, «русскими молитвами», а не славянскими [«священники, одетые в священную одежду (если ее можно назвать священной), образовали посредине храма как бы венок и, по своему обычаю, читали русские молитвы» — там же, с. 85]. Однако надписи на иконах в России-Московии он называет славянскими: «… лики святых они пишут с исключительной скромностью и строгостью, гнушаясь тех икон, которые лишены славянской надписи» (там же, с. 211)[14].
Таким образом, свидетельства Антонио Поссевино и других иностранцев, писавших о России XVI века, подтверждают сделанные нами ранее на другом материале выводы об известной синонимичности терминов словенский и русский, с одной стороны, и о их противопоставленности в некоторых случаях по признакам «книжный» — «разговорный», с другой стороны. Такое положение на Московской и Западной Руси XVI века отмечали не только иностранные, но и древнерусские книжники, воспринимавшие словенский язык как язык не только русских, но и южнославянских книжников и указывавшие иногда на его южнославянское происхождение (см. Толстой, 1976, с. 197—199; наст. изд., с. 165—166; Кузнецов, 1958, с. 11). Изучение славянских лингвонимов не может не соприкасаться с исследованием этнонимов и терминов, означающих вероисповедание, прежде всего православное и католическое, с разработкой вопросов самосознания отдельных этнических образований и групп. Все это тесно связано с проблемами возникновения и взаимодействия конкретных литературных языков, культурных ареалов и конфессиональных институтов. В этом нас убеждает и материал, почерпнутый из сочинений Антонио Поссевино, Матвея Меховского и их современников.