— Ладно, так и быть, — произнес бабу, — только не забудь, о чем мы договорились с тобой перед отъездом, — при этом Бута поднял руку будто для приветствия, а на самом деле подал ему знак.
Гангу твердо знал, что люди объясняются знаками друг с другом, только если хотят скрыть от других тайную денежную сделку. Он сразу догадался, что Бута обещал дать бабу взятку, и ужаснулся, подумав, что, очевидно, и здесь, так же как в окружном суде в Хошиарпуре, все вершат подкуп и подлости. Его мысли прервало появление в дверях высокого сахиба, неловко кивнувшего всем головой.
— Здравствуй, Шаши Бхушан, — сказал сахиб, коверкая имя бабу.
Шаши Бхушан завозился на стуле, пытаясь в одно и то же время встать, чтобы приветствовать сахиба, и под столом всунуть ноги в свои сброшенные ботинки.
— Салаам, хузур[8], — ответил Бута, прикладывая руку к голове.
Приход белого человека вызвал всеобщее смущение; кули даже побледнели от страха. Сахиб кивнул в сторону Гангу и его семейства и, запинаясь, сказал на ломаном хиндустани:
— Я их осмотрю завтра утром. Они, наверно, устали. Пусть себе идут в квартиру, которую для них приготовили.
— Слушаю, сэр, слушаю, сэр! — скороговоркой повторял Шаши Бхушан, которому удалось наконец подняться. Он до тех пор кланялся, пока сахиб, повернувшись, не вышел.
— Всего хорошего, сэр, — крикнул ему вдогонку взволнованный Шаши Бхушан, подобострастно улыбаясь и переступая с ноги на ногу.
Кули были рады, что их отпустили, им хотелось отдохнуть.
— Ступайте! — скомандовал Шаши Бхушан. — Завтра доктор сахиб осмотрит вас.
Все стали выходить друг за другом из конторы.
— Эй, Бута! — позвал Шаши Бхушан. — Обожди минутку, мне надо с тобой поговорить!
Глава 2
Джон де ля Хавр шел от конторы к бунгало заведующего плантацией, размышляя о смерти. Он провел целый день в своей незатейливой лаборатории, наблюдая за бактериями в плохонький микроскоп и с головой уйдя в разноцветный мирок бесконечно малых клеток, пленявший его стройностью и красотой заключенных в нем смертоносных палочек.
Химический распад заложен в самой природе вещей, невесело думал он. Все процессы изменения и синтеза — лишь побочные явления химического разложения. Нечто подобное происходит и в обществе. Социальное развитие — такой же сложный процесс действия и противодействия, дробления и приведения в систему. Индивид не существует вне своих взаимоотношений с коллективом, он определяется окружающими условиями, в которых родился и воспитывался, обычаями общества, где вырос, привычками и случайностями, наследственностью и всеми физическими и духовными изменениями окружающей его среды: через нее-то его жизнь сливается с жизнью других человеческих существ. Де ля Хавра вдруг неприятно поразил резкий запах, принесенный порывом ветра от уборной кули. Он отвернулся в сторону гор, точно мог вдохнуть чистый, свежий воздух далеких Гималаев. Но аммиачный запах продолжал его преследовать.
— Даже уборные не удовлетворяют требованиям санитарии, — пробормотал он про себя с брезгливой гримасой и пошел быстрее. Ему представились лужи мочи с кишащими в них червями. Сколько в них плодится вредных микроорганизмов! В такой благоприятной среде они возникают сотнями тысяч, миллионами, подумал он.
Если бы монополии дали себе труд хоть немного в это вникнуть, они поняли бы, что в их интересах, чтобы кули не были малосильными и худосочными. Право, человечество лишилось разума, просто обезумело и прямым путем идет к самоуничтожению. Было бы так просто утвердить его план борьбы с холерой, эпидемии которой вспыхивали из года в год и уносили тысячи жизней!
«Я несколько месяцев корпел над этим планом и, однако, готов спорить, что и с сегодняшней почтой опять не будет ответа или будет отказ. А теперь еще эта вспышка малярии в горной деревне, всего за десять миль отсюда, — она неминуемо распространится дальше!»
Он остановился на дороге, поднимавшейся к бунгало заведующего плантацией, и окинул взглядом всю долину. Прямо перед ним, к северу, тянулись невысокие отроги Гималаев, а за ними — одетые снегом вершины, прекрасные, непобежденные и манящие.
Де ля Хавр почувствовал пробуждающуюся в его душе щемящую тоску, его влекло к крутым скалам, похожим на высеченные из камня бастионы крепости. Созерцая уходящие в небо хребты, он подумал, что восхождение на крутые склоны — это то же, что страстная борьба человека в поисках истины — в ней он достигает высшего предела своих способностей.
Холмы у подножья ближайшего хребта были на сотни миль покрыты дикими непроходимыми лесами северного Ассама, там кишели москиты, светляки, ящерицы, пиявки и множество зловредных тварей, представлявших смертельную угрозу человеческому существованию.
Внизу заросли редели, и по каменистым россыпям расстилались на десятки миль невысокие кустарники и рощи из обомшелого бамбука. За ними виднелась чайная плантация, доходившая до холма, где возвышалось, как горный замок, бунгало заведующего; впрочем, замок этот был выстроен из дерева и сильно смахивал на павильон Ипсомского ипподрома; но сходство этим и ограничивалось, так как вместо открытого пространства земли и неба, простиравшегося перед главной трибуной в Ипсоме, вокруг бунгало теснились ели и высокие живые изгороди, посаженные для того, чтобы укрыть от постороннего взора теннисную площадку и небольшую лужайку для гольфа.
Неподалеку, венчая высокий холм, торчало бунгало Рэджи, заместителя заведующего. Де ля Хавр благодарил бога, что жил вдали от Рэджи, за двумя холмами; его собственный домик стоял на каменистой площадке позади больницы, как бы повиснув над дорогой и мостом через бурлящую стремнину речки. Оттуда открывался вид на плантации, раскинувшиеся на целые мили вокруг.
Поселок кули, вытянувший вдоль берега речки ряды своих домиков, с затопленными участками рисовых полей возле каждого из них, приютился почти на самом дне долины; на пологих склонах вокруг нее находились владения пяти плантаций с их двадцатью тысячами акров земли и одиннадцатью тысячами рабочих.
К югу от деревушки кули находился тот очаг, откуда каждый год регулярно распространялась эпидемия холеры. Страх перед этой болезнью отпугивал кули от нижних плантаций, и вербовать рабочих в районе равнин стало труднее. Де ля Хавр знал, что он вырвал бы с корнем это зло, если б только ему развязали руки. Но разве здесь кто-нибудь волен поступать так, как находит нужным? Хоть работай как вол — не будет абсолютно никакого толку! Между тем его план так прост! Все дело в питьевой воде — она главный источник, из которого распространяются заболевания. Не принимать никаких мер просто преступление. На всех плантациях воду берут из колодцев; исключение составляют плантация Мэкра, на которой есть родники, да еще их плантация, где вода подается насосами из речки; но и это никуда не годится. Лучше всего было бы подвести воду с гор по трубам и сделать на каждой плантации центральный резервуар, из которого брали бы воду в отдельные дома. Это обойдется в сотню, другую тысяч рупий, но расход всегда оправдается… Может быть, правление все-таки согласится, подумал он, ускоряя шаги.
Он подходил к бунгало Крофт-Кука, как раз когда старый слуга Илахи Бакс, весь в белом, легкими шагами пересек веранду и, мягко согнув свой гибкий стан, перетянутый широким красным кушаком, ударил в гонг, сзывая всех к чаю.
— Сахиб уже встал? — спросил де ля Хавр, поднявшись по широким деревянным ступеням на крыльцо с маркизой и бросив свой белый шлем на стоящий у входа на веранду столик для шляп.
— Еще не встал, хузур, — ответил Илахи Бакс, заискивающе улыбаясь, так что стали видны его желтые испорченные зубы. — Чай подан, — добавил он.
— Это вы, доктор? — Из гостиной быстрыми шагами вышла высокая, дородная миссис Крофт-Кук. — Прошу садиться, муж сейчас выйдет, он принимает ванну, — и она протянула маленькую вялую руку, которую де ля Хавр поспешил пожать, чтобы покончить с всегда смущавшими его официальными приветствиями.
За небольшими пальмами, расставленными вдоль стен, были видны развешанные шкуры медведей, оленьи рога и другие охотничьи трофеи, — они всякий раз напоминали ему музей естествознания в Южном Кенсингтоне, хотя вся веранда с ее сервантом времен королевы Виктории, портретом королевской семьи, роялем, позолоченными стульями в стиле королевы Анны, люстрой в стиле Людовика XIV и пропастью безделушек больше походила на антикварную лавку, вроде той, которая находилась против универмага Хоррода в Лондоне.
— Как вы все поживаете? — спросил он, все еще чувствуя себя не в своей тарелке.
— Такая жара! Я ее не переношу, доктор. В прошлом году у меня была экзема, и сейчас кожа на лице опять начинает шелушиться. И я боюсь, что у меня опять заболят глаза. Ах! Как бы я хотела, чтобы Чарльз оставил плантацию и мы могли вернуться домой! — одним духом проговорила миссис Крофт-Кук несколько обиженным и раздраженным тоном, словно убеждая кого-то. — И Барбаре надо как можно скорее вырваться из этой несчастной дыры. Не может же она похоронить себя здесь на всю жизнь! А вот и Рэджи, — прервала она себя. — Хэлло, Рэджи!
Де ля Хавр все еще не мог привыкнуть к той преувеличенной приветливости, какую источала миссис Крофт-Кук, хотя он уже давно понял, что эта манера вошла в ее плоть и кровь от долгого пребывания в Индии.
— Привет, — произнес Рэджи, молодой человек с красивым, но прыщеватым лицом, одетый в белую спортивную сорочку. Он поднялся по лестнице и швырнул теннисную ракетку на столик для шляп.
— Привет, — отозвался де ля Хавр едва слышно, так как боялся, что голос ему изменит.
— А разве никого больше не будет? — спросил Рэджи, небрежно развалившись в одном из плетеных кресел у чайного стола.
— Чарльз! Барбара! Чай пить! — пронзительным голосом позвала миссис Крофт-Кук. Но не успела она договорить, как из комнаты вышел Чарльз Крофт-Кук, седой человек небольшого роста, лет пятидесяти пяти; не обладая представительностью жены, он держался самоуверенно, задирая голову, и приветствовал гостей, небрежно брошенным «добрый день!»